On end

Несмотря на то, что они увидели тогда, угроза ядерной войны продолжала излучать опасность. Ожесточившись, каждый защищал самое дорогое. А стоило оно целого мира. Этот пугающий огонь должен был прогнать тени, преследующие их. Но те всё равно не страшились его, а в таком освещении — казались ещё больше и длиннее. И каждый знал, откуда они тянутся. Когда свет был рождён, его сила стала недостижимой, поскольку никто больше не мог им воспользоваться. В конце концов им пришлось бродить по кромешной тьме, пытаясь не сбиться с пути. Горящие листья, сожжённые отравленным солнцем, создавали дымовую завесу на минных полях. Морозы этой войны покрыли винтовки, не способные больше выстрелить. Так и останутся они лежать поржавевшей грудой ореола мученичества за гонку вооружений. Вера несговорчива, потому искренне можно было только молчать, в страхе показаться уязвимым. И вся эта бессмысленность в войне, которую они начали. Она продолжается и продолжается, и продолжается, и продолжается, и продолжается. Сегодня Россия остановился, чтобы перевести дух. Он пытается согреть своё замёрзшее без человеческого тепла тело, едва различимое в зимней белизне, ослепившей всех вокруг. Костры пришлось оставить осени. А время, которое они потеряли в ту пору, пеплом усыпало их головы. Ещё вчера праздновали католическое Рождество. Его подарок никому не превзойти. Он готов рассмеяться, но никто не услышит. Россия давно привык к своему одиночеству, только Америка никак не может его так оставить. Хоть он и сам не знает, почему пришёл сюда по привычке. Стоит на пороге, а потом по-хозяйски входит в опустевший дом. И теряется. Сколько раз он мечтал о победе, но никогда о том, что будет после. Мир? Тогда почему они всё ещё в ссоре? — Ты никогда не допускал мысли, что можешь погибнуть. Ты был уверен, что погибнуть должен я, — замечает своё и его присутствие Россия. Америка опешил. — Я не хотел… я просто… верил, что делаю всё правильно. Ведь с тобой было точно так же? Он ищет давно утратившее силу согласие в каждом движении неподвижной фигуры России. А тот только бросает устало: — Да. Оба дышали в тишине. Такое уже с ними случалось, в другие времена, когда всё было ясно. Только свет тот был лунным, а не солнечным. Америке не нравилось молчание. С Россией оно было просто невыносимо. Но когда тот говорил — его слова всегда были такими обдуманными и взвешенными… Во что он оценит их на этот раз? Россия выглядел одновременно отчуждённым от мира и отвергнутым им. Всё, что у него осталось, — непригодные для жизни и недосягаемые северные просторы, почти постоянно скованные льдом и покрытые снегом. Заброшенные и одинокие, как и он сам. В конечном счёте, Россия всегда был их олицетворением. Вздохнув, он поднял взгляд к голубым небесам глаз Америки, не зная, у кого просить помощи. — Я хочу домой. В груди Америки что-то больно сжалось. Россия сейчас был таким же ребёнком, как и он сам. Его сильный и взрослый Россия был слабым и надеющимся на кого-то другого, кем ему не стать. Америка просто не мог вынести всего этого груза, даже если всегда был очень крепким. Похоже, Россия был прав, когда один единственный раз сказал: «Ты постоянно ранишь меня». Ведь мы не любим тех, кому причинили зло. Здесь ему делать больше нечего. Финал его разочаровал. Каким бы он ни был, у России всегда остаётся надежда, и после всего он верит, что сможет вернуть эту страсть, эту жажду жизни в Америку, который устал быть проводником Старого света. Россия хотел сберечь то, что украло их насилие. Оно не было слепым вовсе. Когда он вернётся, они придумают, как закончить это по-настоящему. В согласии. С мирным договором. А пока всё продолжается и продолжается, и продолжается, и продолжается, и продолжается.