Maledicti sunt

В мире нет ничего, вызывающего меньше доверия, чем женщина, которая постоянно улыбается. Но глядя на Жизель, каждый день одаривающую его своей нежной, жизнерадостной улыбкой, он не может отделаться от ощущения, как этот каменный панцирь — защитная оболочка — постепенно покрывается трещинами. Как он всё больше доверяется девушке, игнорируя предостережения ведьмы и собственный печальный опыт. Смех Жизель напоминает ласковый звон колокольчика; каждый её заботливый жест, каждое брошенное невзначай тёплое слово, слишком непривычны. Слишком пугают. «Думаешь, так будет всегда? Думаешь, её чувства не изменятся, стоит ей узнать правду? Не будь наивен, мой дорогой.» Чистое голубое небо, озарённое ярким солнечным светом, журчание ручейка, шелест травы, качающейся на ветру: светлые краски дня — внешнего мира, скрытого за стенами особняка. Жизель принадлежит именно тому миру — живому, постоянно движущемуся вперёд. Ей не место здесь, в замкнутой реальности четырёх стен, в доме, где течение времени словно остановило свой ход. Ей не место рядом с проклятым. Живым мертвецом, отвергнутым самим мирозданием. «Что ты можешь ей дать?» Слова ведьмы язвительны и желчны, но попадают в самую точку. Чем может одарить любимую человек, лишённый всего? Семья, дети, жизнь в комфорте и роскоши, светлое будущее? — пустые мечты, не стоило даже надеяться. Проклятым не нужна надежда. Лучше растоптать её сразу, пока грёзы не затмили сознание, отравляя рассудок. Но Жизель всегда говорила, что нельзя терять веру в лучшее, и улыбалась, не смотря на все невзгоды, по какой-то злой иронии выпавшие на её долю. Улыбалась, даря ему первую распустившуюся алую розу; радовалась так искренне, когда он принял её любовь. «Эфемерное счастье хрупкое, как стекло. Когда оно разобьётся, его осколки разорвут в клочья твою искалеченную душонку, мой дорогой.» Моргана ехидно смеётся, беспощадно обнажая уродливую, покрытую волдырями, наполненными гнилью, правду. И он знает, что бежать от этой правды бесполезно. Некуда. Нигде от неё не скрыться. Реальность, подобно остро заточенному клинку, бьёт в сердце, разрушая такие красивые, шёлковые иллюзии, сотканные из лжи. Жизель беззаботно размышляет об их общем будущем, делясь с Мишелем своими фантазиями, и тепло улыбается, положив голову на его плечо и перебирая пальцами длинные пряди его серебристых волос. Её легкомысленная доброта в который раз вызывает чувство вины, но Мишель кивает в ответ, боясь разрушить этот сладкий миг мимолётного покоя, и желает воплотить то завтра, живущее лишь в их мечтах, то завтра, в котором его проклятие не будет довлеть над их судьбой, прекрасно осознавая всё безрассудство и тщетность этих грёз. Проклятый. Дьявольское отродье. Бесполое создание, мечтающее стать обычным мужчиной. Разве такого можно любить? «Она отвергнет тебя, узнав правду. Ты же и сам это понимаешь. Потом будет больнее.» Мишель затыкает уши, не желая слушать ведьму. Не желая признавать её правоту. Не желая смиряться с очевидной истиной. «Вспомни… как это было в тот раз.» Он бы предпочёл никогда не вспоминать. Никогда не возвращаться в прошлое, оставленное за пределами замкнутой реальности особняка. Навсегда запечатать те дни, наполненные горечью, отравляющей изнутри, выжигающей всё живое в постепенно каменеющей душе. Но её слова по-прежнему слишком отчётливо звучат в голове. Слова, что рано или поздно будут произнесены устами Жизель, погребая его заживо, убивая окончательно последнюю надежду. Ты омерзителен. Не думать. Не вспоминать то время: два года в запертой комнате наедине с мыслями, переполненными безнадёжностью и отвращением к самому себе, и дни с ней — его личным палачом, со змеиной улыбкой на соблазнительных губах, упивающейся его муками. Не вспоминать тот день. А может, и ночь — с заколоченным досками окном было трудно определить, какое стоит время суток. Но даже при тусклом свете свечи он ясно видел её ехидную ухмылку и блеск в глазах, не предвещающий ничего хорошего. Впрочем, уже само присутствие Эми в его маленькой тюрьме означало лишь продолжение пыток. Спустя время, Мишель перестал задумываться о том, как мог он раньше испытывать столь сильное влечение к этой женщине, как мог довериться ей и с нетерпением ждать любой возможности побыть с ней наедине. Что ж, теперь такой шанс предоставлялся почти каждый день. Но когда Эми входила в его комнату, принося узнику еду, Мишель испытывал постыдное желание забиться в угол, исчезнуть, спрятаться, лишь бы только не встречаться с ней снова. Мерзко. Как мог он пасть так низко, чтобы дрожать в ужасе перед невестой брата, изо всех сил стараясь скрыть этот унизительный страх? Тонкие пальцы Эми касаются его лица, сжимают подбородок, заставляя поднять на неё полный бессильной злости взгляд, и губы девушки расползаются в презрительной усмешке: — Смотришь на меня как на чудовище, а ведь раньше ты желала меня, — сладким голоском произносит она, будто подчёркивая ненавистное обращение в женском роде. Ему хочется угадать, какое унижение она придумает на этот раз, однако же помутнённый разум отказывается подкидывать какие-либо мысли, кроме одной: «пусть это скорей закончится», а измождённое тело не в силах сопротивляться, когда девушка валит его на спину и садится сверху, болезненно сдавливая, прижимая к полу тонкие запястья, на бледной коже которых всё ещё виднеются красноватые следы от верёвок, оставшиеся с прошлой забавы Эми. Мишель закрывает глаза и сжимает руки в кулаки, впиваясь ногтями в ладони, жалея, что не может отделить своё сознание от тела и полностью отгородиться от происходящего; проклиная себя за эту чёртову слабость, из-за которой не может просто оттолкнуть Эми, не дать ей касаться себя, унижая, оскверняя этими обманчиво ласковыми поглаживаниями. Руки Эми касаются его кожи, очерчивая угловатые изгибы худого тела, пальцы проводят по выпирающим рёбрам, впалому животу, скользя ниже. — Признаться, прежде я даже немного завидовала твоей ангельской красоте. Ты был такой очаровательной девушкой, а теперь… превратился в это убожество, — её глумливые слова режут не хуже раскалённого ножа, оставляя новые порезы на испещрённой незаживающими ранами, сочащимися кровью, душе. — Эй, Мишель, что же ты такое? — спрашивает Эми, склоняясь к его лицу так близко, что он ощущает её тёплое дыхание, и эта близость больше не вызывает душевного томления, как прежде, а лишь заставляет вновь забиться в отчаянном страхе и бесполезных попытках вырваться из её крепкой хватки. — Прекрати! — судорожный крик срывается с губ, когда Эми бесстыдно, с почти детским любопытством трогает его, грубо протолкнув колено между его ног, вынуждая лежать перед ней в столь унизительной позе. И её пальцы, поглаживающие, исследующие там, где он никому не позволил бы себя касаться, в который раз заставляют его ощутить всю свою уязвимость. — Не хочешь ли поплакать для меня? — Эми смеётся, проводя пальцами между ягодиц юноши, а после проталкивая их внутрь, грубо двигая ими, проникая всё глубже. Впиваясь зубами в губу, до крови прокусывая, он может лишь молиться о том, чтобы предательские слёзы не потекли по щекам, но судорожная дрожь с головой выдаёт его, вызывая у Эми очередной приступ смеха. Сухие пальцы рывками движутся внутри, разрывая, вызывая вспышки пульсирующей боли. Алые капли стекают по бедру, ярким контрастом выделяясь на белой, почти прозрачной коже. Он мог отчётливо услышать звон разбивающихся остатков гордости, мелким крошевом осыпающихся наземь, и ощутить, как жалкие капли его достоинства низверглись в пропасть. — Как же ты жалок! — презрительно выплёвывает девушка, и вытирает запачканные кровью пальцы о его длинные белоснежные волосы, в беспорядке рассыпавшиеся по полу. И бормоча охрипшим от криков голосом проклятия ей в ответ, Мишель вновь видел её фальшивую, кривую ухмылку. Ненавистную. Пугающую. Сколько раз он хотел проклясть её, отправить в глубины ада, заставить испытать ту же боль, коей она терзала его на протяжении долгих дней… «Так прокляни. Эту женщину, и мать, что отреклась от тебя, братьев, что бросили тебя. Заставь их страдать. Ты имеешь на это право.» Предложения Морганы столь заманчивы, столь притягательны, что он боится однажды сорваться и последовать её словам. — Всё в прошлом! Это больше не имеет значения! «Прошлое рано или поздно вернётся и разрушит твоё спокойствие. Отчаяние всегда приходит на смену счастью. Все, кого ты любил, отвергли тебя. Поверь мне, мой дорогой, Жизель не станет исключением. Однажды именно она проклянёт тебя просто за то, что ты появился в её жизни.» Бесполезно бежать от прошлого, как и от собственной ненавистной сущности. Бесполезно прятаться от правды, что словно выжженное клеймо, болезненно врезается в разум, медленно разрушая изнутри. Ты проклят. Жизель мягко касается руки юноши, и ощутив как та мелко дрожит, начинает беспокоиться. Мишель знает, что потом она обязательно спросит, что так сильно взволновало его, когда они беззаботно разговаривали о будущем и пили тёплое вино, сидя у камина. Но он не сможет рассказать ей о мыслях, что словно могильная плита, раздавливают его своей тяжестью, не сможет доверить тайну своего проклятия, зная, что это неминуемо разрушит их узы, и всё же сжимает крепче руку Жизель, как последнее и самое ценное, за что ещё может цепляться. Как за единственную нить, способную вывести его из темноты.