Корабли в тропиках

Аромапалочки Мирон находит совершенно случайно: лезет за мелочью, за очередной коробкой всяких штук, которые собирает Ванька, и получает по голове узкой коробкой с тонкими-тонкими палочками, пахнущими деревом и листьями. На коробке так и написано: «Лес», и Мирон вертит-крутит её в руках. Из положенных восьми палочек в ней только три, а Мирон, конечно, любопытный, и когда-нибудь его любопытство и сгубит: получит по башке, только не коробкой, а лопатой. В подворотне. Мирон бросает коробку на кровать и лезет дальше, чтобы найти деревянную дощечку со следами пепла — забросили неотмытую и так и оставили. Дощечка пахнет тем самым лесом, который обещала коробка, и Мирон забывает обо всех штуках и ищет в кармане зажигалку. А потом ищет в старой советской квартире Ваньку — в этих гулких комнатах легко потерять даже собственное достоинство, не то что Евстигнеева. Ваня возится с фотоаппаратом и отвлекается только тогда, когда Мирон нависает над ним и дышит в затылок. Затылок у Ваньки бритый, и волоски на нём встают дыбом, а Ванька дёргает плечом, мол, не мешай, Мирон, не до тебя сейчас и не до твоих патетических речей и пиздежа ни о чём. Но Мирон мешает, потому что терпит и потому что Ванька ничем таким и не занят, просто настраивается на определённый лад. Фотографам тоже вдохновение нужно и внутреннее видение: чтобы фотография получилась как произведение искусства. Желательно — не современного. Мирон любит перебирать ванькины фотографии: есть в них что-то такое, живое, дышащее, как будто и не фотография вовсе, а так, жизнь кто-то поставил на паузу и замер, наслаждаясь мгновением. Ванька на эти сравнения только усмехается: не считает он свои фотографии ни живыми, ни стоящими внимания, и вообще, Мирон, что тебе надо-то от меня, от моего фотоаппарата и от старых советских гулких комнат? — От кого остались? — Мирон поднимает палочки в руке, чтобы Ваня видел, но он и так видит и отмахивается. — От Ирки, — говорит он. Ирка — это ванькина сестра, которая за индийские практики, чакры и всякое такое. В свои визиты она пытается склонить на сторону созерцания Ваньку, но Ванька не поддаётся и подсовывает брошюрки Мирону с серьёзным лицом и не менее серьёзными предложениями. Например, помедитировать под ситар, рагу и мысли о великом. У Ирки-то получилось достигнуть просветления, чем Мирон хуже? На этом моменте Ванька начинает ржать, Мирон — тоже, а листки со слоганами про чакры Ванька отдаёт соседке снизу — попугаю в клетку. Ирка об этом, разумеется, не знает. — Ты тогда на запись уехал, — добавляет Ванька, поднимая голову от настроенного фотоаппарата. — Там ещё с запахом пачули есть. — Противно? — Мирон пихает его локтём и садится рядом, на пол. Ванька на этих полах прописался давно и прочно и плюхается на них с чувством выполненного долга. Ему так удобнее, а Мирон к чужим тараканам не лезет: в своих бы разобраться и не доставать Ваньку, у которого и так проблем выше крыши. — Пачули воняет, — рассеяно отзывается Ваня. — Вот это — не особо. Форточку открой, если будешь жечь. Мирон кивает, но с места не двигается. Потом откроет, а сейчас лень, сейчас хорошо сидеть с Ванькой бедром к бедру и стараться зажечь палочки правильно и нормально. — Да не так, — морщится Евстигнеев, отбирает у Мирона и палочку, и зажигалку, и дощечку, чтобы поставить так, как надо. Воткнутая палочка похожа на сложенную мачту, а дощечка — на детский кораблик, а ситуация — на очередную ситуацию из тех, которые у них случаются постоянно. Ванька ведь собирает всякие интересные и мелочные штуки: монеты, фигурки, кораблики — у Ваньки этих корабликов штук тридцать в коробке, и кто бы Мирону объяснил: зачем? Ваня их достаёт только на праздники проверить, всё ли цело, а потом засовывает обратно и тащит новые, и каждый раз вещица попадается с историей — иногда с историей про то, как Ванька увёл эту фигурку из-под носа такого же чокнутого дилетанта-коллекционера, или нашёл монетку там, где нормальные вещи найти-то сложно. Ванька собирает эти штуки, а Мирон разбирает и иногда — под настроение — тоже приносит новые, и этих новых у Ваньки ещё лет десять назад скопилась целая куча. Но кораблик занимает почётное место в коробке, и Ванька ставит ему парус — и кому какое дело, сколько там точно таких же корабликов в точно такой же коробке? Мирон приносит эти коробки сюда, в гостиную-комнату-чёрт-знает-что, и не знает, что с ними делать — на самом деле отлично знает, — а Ванька отрывается от своих жутко занимательных дел и объясняет. Мирон готов слушать его без перерыва. Он и сам трепаться мастер, но у Ваньки это получается лучше — по крайней мере для Мирона. Аромапалочка дымит и распространяет запах тропического, южного леса где-то в другом земном полушарии. Мирон кладёт коробку рядом с дощечкой, а зажигалку — в карман, и вдыхает этот запах всей грудью. От запаха начинает хотеться в тропики: пробираться через заросли, дёргать за лианы и купаться в затерянных посреди лесов озёр. И чтобы эти леса были после дождя: мокрые, тихие, только вода капает с плоских листьев на землю. И чтобы никого: ни москитов, ни крокодилов, ни птиц. — Сожрут в первый день, — говорит Мирон невпопад и своим мыслям, и Ванька наводит на него фотоаппарат, ловит его в кадре такого: задумавшегося и уже сожранного особо голодным крокодилом. Мирон потом утащит эту фотографию себе в закрома и подпишет. И обязательно там будет что-нибудь со словом «тропический». А что — придумается, долго ли умеючи. — Подавятся, — отвечает Ванька, фыркает и улыбается. Мирон толкает его локтём ещё раз, чтобы не портил всю картину, и задевает ногой дощечку с аромапалочкой и пеплом. А Ванька только чудом реагирует быстрее и успевает всё это поймать, пока не прожгло пол. И гасит палочку совсем. — В следующий раз надо зажечь пачули, — Мирон растягивается на полу и смотрит наверх, на высокие потолки, и вместо потолков видит серое дождливое небо. — В следующий раз надо открыть форточку, — Ванька запихивает палочку в коробку. Мирон закрывает глаза. Тропическим лесом в комнате пахнет полдня. Ванька возмущается, но не мешает. Мирон лежит. Над ним качает ветвями сандаловое дерево.