Слышали голос твой

Золотая осень давно прошла, остались только голые, дрожащие, мокрые ветви, уходящие глубоко в небо, как чёрные трещины вгрызшиеся в мутно-серое стекло туч. Белый туман затерялся в мёртвой траве и в безукоризненно-тихие дни, под песни улетевших птиц, можно услышать, как он беззвучно роняет на уснувшую смертным сном почву холодные слёзы-росинки. Липкая грязь окутала всю землю и нельзя было пройтиии шага, чтобы не испачкать обуви. Небо в который раз за неделю налилось свинцом. Люди, то и дело жалуясь на слякоть, быстро разбежались по домам, магазинам, больницам, и другим строениям. Седой дымок тумана испугался первых капель и убежал. Полностью растаял в своей меланхолии и, разрыдавшись, слился с каплями дождя, уже шумящего, как шопот старого радио, занимающегося своё законное место на подоконнике. Из такого же, как небосвод, серого здания вышел молодой человек. Он не щёлкнул зонтом, раскрывая его, как это делают сотни тысяч людей в такой день. Он любит дождь. В одной из его любимых книг сказано, что осенним дождям нельзя доверять. А он был не согласен. Парень с белыми волосами и мутными от тоски глазами верил, что именно в это время года природа самая откровенная, рассказывая нам, обычным людям, как она устала за год, жалуясь на нас, а мы жалуемся на неё. Вода в это время стынет и темнеет. Дождь пробирается через кожу прямо в душу, заливая пожар чувств и эмоций, оставляя только сырое пепелище, едва дышащее прозрачно-холодным паром. Шу шёл медленно, не обращая внимания на то, что всю его одежду можно выжать, и он всё равно останется мокрым и дрожащим, как эта природа. По пепельным прядям стекали ручьями почти ледяные капли, а по коже бегали мурашки

Почему он не может сейчас его услышать?

В последнее время ему так одиноко. Кто его поймёт? Кто не оскалится, как дикий зверь, при его виде, считая, что альбинос может быть только противником? В чьём голосе он может позволить себе услышать мягкость? Куренай избегал единственного, кто может ему это дать. Этой продрогшей осенью, в этом конце октября ему так хотелось ощутить боль, ноющую. Хотел дать тому сильному волку, находящемуся около сердца, и день и ночь охраняющего его от эмоций, позволить дать слабину. Дать скулеть и выть. Это же естественно, причинять себе боль. Горький запах прелых листьев осел на корне языка, и ни одна конфета, ни один вид кофе не мог заглушить или перебить его. Может ли быть, что гений Бейблейда влюблён? Может ли его тоску прогнать поцелуй истинной любви? Да он и сам не знал. Ему не было разницы, сейчас, когда почти ледяной дождь смывал с лица краски и кровь, которая придавала его коже живой цвет, вымыва пегмент, дающий рубиновый оттенок его огромным глазам. Грязь затормаживала и так медленные движения парняи он, будто белоснежно-бумажный кораблик, плыл в остывшем, безчувственном ливне.        — Хэй, ты чего? Две с лишним недели боли. Они же не могли уйти бесследно, оставив на память только, даже не остывшие, горько-солёные капли, затерявшиеся среди таких же, только из простой воды? Дома из серых превращались в светло-зелёные, выцветшие сиреневые, тёмно-синие. Из чёрных, мокрых, испещрённых глубокими морщинами, стволы деревьев стали насыщенно-коричневыми, кое-где украшенными свежо-изумрудными пятнами мха.        — Ты грустишь из-за дождя? Он скоро пройдет, не плачь.        — Это не слёзы, это просто вода. Я не расстроен, мне нравиться ливни.        — Почему ты мне не звонил, почему отключил телефон?! Почему я должен тебя ловить?!        — Прости. Если бы синеволосый знал, что скрывается за этой сдержанной дежурной улыбкой, возможно, не продолжил бы себя так вести.        — Ты же весь промок! Иди ко мне под зонт, забежим к тебе, переоденешься, и ко мне! Бей-клуб уже заждался! Ему больше не так грустно, как раньше. Его нутро изнывает и скручивает от боли ещё сильнее. Во много тысяч раз. Всё это время он был глух. Альбинос лучше умрёт, чем покажет то, что скрывает дождь. И всё же.

Мир жил, когда мокрые ветви слышали голос твой.