***
Она чувствовала себя школьницей, опаздывающей на свидание. Первое. — Мам, не забудьте выпить витаминки! — крикнула Анжела из прихожей, обуваясь и пытаясь унять дрожь в ногах и руках. Из комнаты вышла мама с Катей на руках — одной рукой держала внучку, а другой поочередно ловила маленькие кулачки, Катя вовсю размахивала ручками и заливисто, весело хохотала. Анжела улыбнулась смеющейся дочке и подумала, что сегодня, может быть, решиться вся их с Катюшей дальнейшая жизнь. — А что ты как-то по-простому оделась?.. — поинтересовалась мама, оглядев ее с ног до головы. — Принарядилась бы, раз в кафе идешь. — Мамочка, я всего лишь иду посидеть с Олькой, сто лет не виделись, посидим, поболтаем, выпьем… Чего наряжаться-то… — Анжела застегивала молнию на легкой летней куртке. Молния не поддавалась. — Когда тебя ждать? Ох, это был вопрос вопросов. Могло так быть, что и через пять минут. А могло… — Не знаю, мамуль, я позвоню. Ложитесь без меня. — Анжела схватила с тумбочки телефон, проверила ключи в кармане и вышла за дверь. — Не скучайте! — Хорошо тебе отдохнуть! Оленьке привет передавай от меня. — Непременно. Дверь захлопнулась и Анжела наконец оказалась в одиночестве. Да, конечно, передаст она «Оленьке» привет от мамы… Оставалось надеяться, что настоящей подруге-сокурснице Ольке не придет в голову вдруг позвонить ей на городской из своей командировки! Анжела вызвала лифт и решила сначала проверить почтовый ящик. В нем ничего не оказалось. На часах уже было 20:12, поэтому она направилась обратно к лифту. Вчера ей пришла в голову убийственная мысль. В Питере действительно есть Камчатка! Так называется место, где собираются поклонники Виктора Цоя, он там работал… то ли в котельной, то ли в гараже каком… Анжела точно не помнила. И причем там Камчатка не понимала, но точно знала, что называется то место именно так. Потом выяснила в Интернете — действительно котельная, теперь там клуб, проходят концерты. На всякий случай она запомнила адрес. Мог ли Герман иметь в виду ту Камчатку?.. За весь день размышлений она пришла к выводу, что мог, но, скорее всего, дал бы ей это понять каким-то намеком на Цоя. Намека не было. Намек был только на квартиру. Как она ни старалась, но число семьдесят восемь к Цою она никак не смогла привязать. Насчет квартиры — сдавали ли ее хозяева — узнать оказалось не у кого. К рабочим ресурсам, понятное дело, обращаться было нежелательно. Оставалось одно — идти туда. У уже знакомой коричневой двери ничего не изменилось. Анжела посмотрела на глазок, покрепче сжала за спиной вытащенный из сумочки перцовый баллончик и, сделав глубокий вдох, свободной рукой нажала на звонок. Замок щелкнул тут же — от чего стало во сто крат страшнее. Замок щелкнул — но дверь никто не открывал. Сглотнув, Анжела взялась за ручку и медленно потянула дверь на себя. Внутри, конечно же, было темно. Свет с лестницы упирался в стену очень маленькой прихожей, видимо, основная ее часть была справа от двери — и там был полумрак, в котором она ничего не видела. Но происходящее окончательно ее уверило: это или Герман, или чья-то очень умелая ловушка. Она вытащила руку из-за спины и теперь держала баллончик наготове. В квартиру не входила — ждала. Но вскоре не выдержала: — Я не знаю, любишь ли ты перец… У нас его не было, когда я готовила… Но навряд ли он тебя порадует… — Ты не успеешь даже поднять руку, — произнес голос, от которого она вздрогнула всем телом. — Ты выстрелишь в меня? — Заходи и закрой дверь. Она зашла, больше не чувствуя опасности. Повернулась, закрыла дверь, и в этот момент зажегся свет. Анжела обернулась.***
Планшет подал звуковой сигнал, сообщая о том, что маячок начал движение, и Герман, взглянув на экран, убедился в своих предположениях: объект насиделся в любимом ресторане и направляется в пока неизвестное место. Впрочем, маршрут соответствовал вчерашнему и позавчерашнему, и позапозавчерашнему — это была дорога домой. Ну что ж, отрицательный результат — тоже результат. В данном конкретном случае он еще и положительный на самом деле. Хотелось есть, но он решил подождать, когда придет Анжела. В холодильнике еще с утра ждали своего часа вино и немного еды. Бутылку той самой Хванчкары — настоящей, самолично привезенной из Грузии — Герман берег специально для Анжелы. И вез ее оттуда для нее, благо, возможность была. Он решил, что настала пора для их встречи, примерно месяц назад. Как бы его новый «хозяин» ни был против, запретив любые контакты со «следователем Полонской», сейчас Герман был уверен — она часть его жизни и она будет присутствовать в ней, а с «начальством» он договорится. Она и их дочь. Он улыбнулся. К детям он не относился ни положительно, ни отрицательно, был почти равнодушен, давным давно поставив крест на собственной семейной жизни. Какая семья может быть у солдата?.. На службе для серьезных романов не было возможности и времени, а… когда служба закончилась… возможности окончательно исчезли. Пока не появилась Анжела, перевернувшая его мир с ног на голову. И перевернула она его дважды. Второй раз — когда он увидел ее беременной. Он еще раз улыбнулся, представив, как в скором времени сможет увидеть свою дочь — вблизи, а не с помощью бинокля. Первое время он сомневался — ребенок мог быть от Виктора, но убедили сначала сроки — девочка родилась точно через девять месяцев, — а потом и известие об отчестве, которое ей дала Анжела — Вячеславовна. В честь деда. И никакая не Викторовна. Ну и к тому же, будь это ребенок Вити, он настолько правильный, что предложил бы Анжеле выйти за него… А она из безысходности могла согласиться. Он так и не понял за все это время, считала ли она его погибшим или нет. Но… не отпускало чувство… будто она его ждет. Сначала он не мог сообщить ей о себе — лежал в больнице. Потом… видел ее, но не решился никаким образом обнаруживать себя — боялся, что сделает хуже, и ее обвинят в пособничестве. А потом надолго уехал и, когда вернулся, обнаружил ее беременной, что дало пищу для долгих размышлений — и о Викторе, и о жизни Анжелы, и о собственной жизни. А теперь решил, что… хватит. Нет, его война не закончена, но у него есть тыл, есть, ради кого жить, и он сделает все, чтобы любимая женщина и его ребенок были… счастливы. Даже если он будет рядом не так часто, как хотелось бы. Иногда ему казалось, что он нарисовал слишком идеальную картину, что такого счастья в его жизни просто не может быть. Но… он никогда не отступал от принятых решений. И всегда считал, что лучше сделать, чем бояться ошибиться. Да и привык, что судьба, мягко говоря, неблагосклонна к нему, потому готов был рискнуть. В конце концов, потеряет он всего-то ничего — всего лишь смысл жизни… Так не впервой. Герман взглянул на часы — до прихода долгожданной гостьи оставалось еще минут двадцать, — проверил планшет — объект прибыл домой, к роскошному образцу дорогого, элитного жилья, — подумал немного и все же отправился на кухню. Вытащил из холодильника колбасу, достал хлеб и соорудил два бутерброда — ел он только утром и ужасно проголодался. Он не сомневался, что она придет. Загадка совсем не сложная, а Анжела — девочка умная, быстро сообразит что к чему. Сомнения вызывал все тот же объект. Собственно, в основном, из-за него и пришлось городить все эти сложности с надписью и почтовым ящиком. Поостерегся он просто так заявиться к Анжеле домой, мало ли какое наблюдение могли установить… А идти проверять собственной персоной возможные камеры у дверей ее квартиры по меньшей мере глупо. Да и подготовить заранее наверно все же лучше — уж пусть сначала сама догадается, что это послание от него, чем он явится к ней сам. И это не беря в расчет ее маму. Анжела говорила, что ее мама куда сильнее, чем это может показаться, и что она точно не упадет в обморок от известия, что дочь связала свою жизнь с преступником. То, что Галина Павловна — человек незаурядный, он понял сам за те полчаса, пока она поила его чаем и рассказывала историю, известную ему куда лучше любого стороннего рассказчика. Потом, когда лучше и ближе узнал Анжелу, ему было даже немного стыдно перед ее мамой за тот визит. За обман и ложь. Такой женщине нельзя лгать. Герман усмехнулся, поймав себя на странных и очень непривычных мыслях о… теще. Казалось, что это слово в принципе не может иметь к нему отношения! Но маму Анжелы он воспринимал именно так. Она ему понравилась тогда, в тот его визит под видом сокурсника ее дочери — в ней чувствовалась сильная женщина. Впоследствии он понял, в кого пошла Анжела, хотя она уверяла, что характером больше в отца. Но, что ни говори, а сила и внутренний стержень Анжелы, восхитивший его в свое время, у нее точно от мамы! Как-то Галина Павловна воспримет его возвращение?.. Как прошли двадцать минут, он совсем не заметил, случайно бросил взгляд на часы. И последующие десять минут провел в коридоре. При всем доверии к Анжеле, терять бдительность было просто не в его привычках, да и проверить лишний раз никогда не мешает… Его-то навряд ли вычислили, а вот за ней вполне могли присматривать. Звонок в дверь неожиданным не оказался — он услышал движение за дверью прежде. Посмотрел в глазок и против воли улыбнулся: она была очень близко и показалась забавной — на ее лице отражались почти все переживания. Краем сознания он отметил чуть изменившуюся прическу, чуть округлившееся лицо — он помнил то, похудевшее за недели скверного питания, — и все те же сияющие, беспокойные глаза. Ничего странного на лестнице не происходило, потому он повернул замок и отступил в темноту — отчаянно хотел, чтобы все прошло так, как ему представлялось, но не мог не проверить. Рука настолько привыкла к оружию, что лежащий в ладони «Вальтер» никаким образом не диссонировал со всеми «мирными» размышлениями о дочке, теще и счастливой жизни. Ему вообще казалось, что одно другому никак не мешает. И «Вальтер» конкретно к самой Анжеле вовсе не имел отношения. Он прекрасно ее видел на фоне освещенного лестничного коридора. Мелькнула мысль, что она сейчас является удобной мишенью — мелькнула и пропала. А от звука ее голоса он все же вздрогнул. — Я не знаю, любишь ли ты перец… У нас его не было, когда я готовила… Но навряд ли он тебя порадует… В который раз восхитило ее самообладание! Она шутит! С ума сходит от волнения — и шутит. — Ты не успеешь даже поднять руку. — Ты выстрелишь в меня? — Заходи и закрой дверь. Он зажег свет, когда она закрыла дверь, и наконец расслабился. Физической опасности больше не было — а ведь справиться ему проще как раз с ней! Осталось узнать… есть ли у него смысл жизни… Или больше нет. Анжела обернулась. Он ждал вопросов, много вопросов, но она молчала. Молчала и смотрела так, что он понял — все же она не была полностью уверена в том, что он не погиб. Эта мысль и родившийся от нее укол совести заставили шагнуть ближе — обнять и утешить, но что-то в ее взгляде заставило его остановиться. Он, не сводя с нее глаз, положил пистолет на тумбу слева от себя, но не делал больше попыток подойти — ей нужно дать время осознать и принять. А подойти хотелось. И обнять тоже. — Ты жив. Он кивнул. — Почему так долго? — Не мог раньше. По разным причинам. Я все тебе расскажу. — Почему именно сейчас? Он с трудом подавил улыбку: ее ум, проявлявшийся даже в самых напряженных ситуациях, его неоднократно удивлял. Вот и сейчас несмотря на все эмоции, которые несомненно имеют место быть, она умудряется думать — причем рационально и правильно! — И это тоже расскажу. Она наконец сделала шаг. Второй… Третий… Положила не глядя сумку и баллончик куда-то рядом с его пистолетом. Он все смотрел ей в глаза и искал ответ на вопрос. И вдруг увидел. Она только начала какое-то движение руками и наверно хотела протянуть их к нему и что-то сказать, но он не сдержался — вмиг сократил оставшееся небольшое расстояние между ними, схватил ее в охапку и прижал к себе. Она обняла его за талию, замерла и дышала куда-то в шею. Чуть-чуть щекотно и безумно приятно. — Живой… — прошептала она и подняла голову. Наконец-то он видел ее глаза так близко, как мечталось все это время. — Почему так долго? — Я все объясню. — Он осторожно отвел прядку волос от ее лица. Просто потому что наконец-то мог прикоснуться. Она улыбнулась и тихонько засмеялась: — Боже, как знакомо!.. От тебя пахнет бутербродом с колбасой. У тебя есть еще? Я не ела целую вечность! Герман рассмеялся и от волны восторга сильнее прижал ее к себе. Как же он скучал по ней! Только одна женщина в мире могла в такой момент заговорить о колбасе. От избытка чувств он поцеловал ее в лоб — хотел в губы, но не решился, чувствовал, что нужно чуть-чуть подождать. — Есть, — он все продолжал улыбаться. — И не только колбаса. — Да-а-а? — она тоже улыбалась, но из глаз веселье почему-то вдруг исчезло, и она, перестав улыбаться, подняла руку и осторожно коснулась его лица. Герман непроизвольно дернулся. Он точно знал, что никаких следов ожогов больше нет, но она смотрела так, будто… видит их. Она медленно провела пальцами по его щеке и он опять не сдержался, взял ее руку в свою и опустил ее. Оба вдруг стали совершенно серьезными. Или и не переставали ими быть?.. — Как тебе удалось выбраться оттуда? Он помедлил всего секунду — понял, что ответ ей нужен прямо сейчас, и нет смысла откладывать объяснения. Рассказал о том, как, пытаясь выползти из-под бревен, случайно обнаружил в полу небольшой люк, как оказалось, что он ведет в подвал — маленький, неглубокий, но достаточный для того, чтобы суметь укрыться в нем от огня. Рассказал, что потерял сознание сразу же, как проник туда, помнил только, как обрушилась горящая крыша, и в последний момент успел уклониться от падающих досок. — Когда я пришел в себя, было темно и тихо. Сколько прошло времени не знаю… А потом меня нашли. — Кто?! — Те, на кого я сейчас работаю. — …Кто? — Спецслужбы, — ответил он, принявшись снимать с нее куртку. Она была так поражена, что этого почти не заметила, не сводила с него ставших огромными глаз, но послушно вытащила руки из рукавов. — Подробнее я все равно не могу сказать, кто именно. — Он повесил куртку на вешалку и вновь притянул ее к себе. — Я же был в Федеральном розыске, и когда началась вся та наша история, они заинтересовались мной и решили использовать ситуацию в своих целях. То, что случилось на лесопилке, было им особенно на руку. — Не поняла… — Им было выгодно, чтобы я погиб, оставшись в живых. Человек без имени, без прошлого и настоящего — его всегда легко выдать за кого угодно. — В каком смысле выдать?.. Подожди… — Она отстранилась, что-то обдумывая, сделала пару шагов по тесной прихожей и вновь подошла к нему. — Ты, что, теперь шпион и работаешь на… ФСБ, ГРУ… кто там еще есть… Так? То есть ты больше не скрываешься? Тебя восстановили на службе?! Запутавшись, на что сначала отвечать, и мысленно улыбнувшись тому самому потоку вопросов, который он ожидал, Герман взял ее руки в свои и снова притянул ее ближе — хотелось чувствовать ее, ощущать, что она рядом. В ответ Анжела его обняла, но продолжала выжидающе смотреть в глаза. — Не восстановили… Точнее, не восстановили Германа Завьялова, он официально признан погибшим. Но звание мне вернули. Тому, кто я есть теперь. Но на кого именно работаю, не скажу, не могу. Не на тех, кто... на кого раньше. — Почему такая таинственность? Ты все-таки шпион? — Н-нет… но что-то в этом роде. Участвую в различных военных операциях. Он знал, что ей это нужно. Любовь любовью, но далеко бы они смогли вместе пройти, если бы она в глубине души продолжала считать его преступником?.. Вот такая… реабилитация, оправдание… искупление даже… нужны ей. И ему. Анжела молча опустила голову и уткнулась ему в грудь, он осторожно коснулся ее волос, погладил немного и хотел было предложить переместиться в комнату, когда она тихо прошептала: — Почему же тогда… так долго? Он вздохнул, знал, что она непременно задаст этот вопрос, но рассказывать все подробности не хотелось, хоть и понимал, что деваться некуда: ей нужны объяснения. Наверно, он молчал слишком долго, потому что она подняла голову и взглянула на него. Нехотя он рассказал про больницу, про сломанные ребра и ожоги. Про то, как сразу в больнице к нему пришли из спецслужб и просто поставили перед выбором — или тюрьма, или работа на них. — Потом делали пластику — убирали следы от ожогов на лице и на руках, потому что это очень приметные элементы внешности, а… — …шпионам надо быть незаметными… — грустно улыбнулась Анжела, внимательно рассматривая его лицо. — Ну... да, в общем… Потом, когда срок реабилитации прошел, отправили на физподготовку, потому что за прошедшие годы и пока шло лечение я потерял необходимую форму. А потом довольно скоро отправили на первое задание… Могу только сказать, что оно было в Грузии… Там я пробыл почти месяц… Зато привез тебе кое-что. — Мне?.. — Ну да. Я не переставал все это время думать о тебе и знал, что обязатель… — Ты узнавал что-нибудь обо мне? — перебила его Анжела и он понял, о чем она. — Да. Я знаю о Кате. Сколько всего смешалось в ее глазах!.. Удивление, радость и, кажется, упрек, и что-то еще, что он никак не мог идентифицировать. Такого в ее взгляде раньше он не видел. — Анжела! — Не так, совсем не так он собирался это сказать! Почему в таких делах никогда не бывает так, как планируешь? — Анжела… — Он взял ее лицо в руки, она смотрела удивленно… и испуганно. — Я знаю, что далеко не ангел, знаю, что не могу предложить тебе нормальной, привычной, как у всех, жизни… Она, конечно, лучше, чем была тогда, в бегах… Но все равно жизнь военного — это… это риск и постоянные разлуки. Я не смогу быть рядом с вами столько, сколько этого хотелось бы тебе. Но… я хочу быть с тобой… с тобой и нашей дочкой. Я сделаю все, чтобы вы были счастливы. — Ты ненормальный… След некоего страха, пока он говорил, растаял, и теперь в ее глазах светилось то самое «да». Только одна женщина в мире могла ответить «да» словами «ты ненормальный»!.. Он не стал больше ничего говорить — не мог. Поцеловал все туда же, в лоб, хотел переспросить, правильно ли ее понял, но она вдруг потянулась к нему, руками обхватила за шею и поцеловала в губы. Он забыл, что она умеет командовать, умеет быть главной, умеет быть настойчивой и умеет очень быстро принимать решения. Особенно судьбоносные. А еще вдруг оказалось, что он забыл, как она целуется. Ему казалось, что не забывал, но эта Анжела — немного новая, изменившаяся, совсем чуть-чуть — целовалась… иначе. Он не сразу понял, что в ее сумасшедшем напоре все пережитые эмоции — за сегодня… и за все прошедшее время. — Ты ненормальный, — почему-то повторила она снова, а он лишь сильнее прижал ее к себе. Кажется, они целовались целую вечность. Ему совершенно точно казалось именно так. Он изо всех сил сдерживал порывы освободить ее от одежды — прямо сейчас и прямо в коридоре, даже мысли какие-то мелькали по поводу тумбочки, на которой лежит пистолет, пока не осознал вдруг, что ее руки успели уже расстегнуть его рубашку. Почему он все представлял совсем не так? Думал, что ей нужно будет время, чтобы привыкнуть к нему, принять то, что он все же жив, «переварить» всю информацию… А она вместо этого… летит куда-то вперед, увлекая его за собой и ему теперь нужно ее догнать, догнать и обогнать, потому что главный все же он. Смысл его жизни?.. Вот он, в его руках — во всех смыслах. В его, ставших горячими, руках та женщина, что появилась в его жизни, чтобы изменить ее, чтобы вернуть ему… самого себя. И он больше никогда ничего не потеряет. Ни ее, ни себя.***
Анжела сидела на диване, поджав под себя ногу, крутила в руке бокал с красным вином и любовалась им на свет люстры. Хрусталь переливался всполохами отраженного света и они походили на маленькие солнышки. От вина упоительно пахло летом — жарким, настоящим, таким, каким может быть лето на юге. Совсем не то, что на севере. Давний разговор о предпочитаемых марках алкоголя, начавшийся, кажется, с продрогшего "сейчас бы водки...", остался где-то в прошлом. Там, где было очень холодно, весьма голодно и... страшно. Впрочем, страха она пыталась не показывать: задорно обсуждала возникшую тему, в ходе которой и выяснилось, что она совершенно не знакома ни с Киндзмараули, ни с Хванчкарой, ни тем более с любой другой, более редкой гордостью Грузии. Он привез ей грузинское вино, потому что в ничего не значившем разговоре она упомянула, что никогда его не пробовала!.. По телу разливалось тепло — внутри от вина, снаружи от руки Германа, так и не отпустившего ее и теперь по-хозяйски поглаживающего ее обнаженную ногу. Он был таким расслабленным, каким она видела его настолько недолго, что почти не помнила. Сейчас эта расслабленность была живой иллюстрацией возможности простого семейного счастья. В которое так хотелось поверить все это время и в которое сейчас она верила безоговорочно. По всем законам мелодрамы на ней была надета лишь рубашка — разумеется, его. Надевать обратно джинсы и кофту пока не хотелось, мысли о скором возвращении домой пока только лениво всплывали в голове и исчезали — еще можно немного не думать о том, что придется расстаться, хоть и не надолго. — Гера, — внезапно появившаяся мысль удивила ее саму, она и не подозревала, что подсознание обдумывает и переваривает полученную информацию, — ты так и не сказал, почему именно сейчас… Что-то случилось? Он остановился, но руку так и оставил на ее бедре. Помолчал совсем немного и ответил: — Неделю назад Волошанин вышел на свободу, ты знала об этом? — Н-н-нет… Но как же?.. Его осудили за убийство!.. — Ну, уж «как» — не знаю. Главное, что он на свободе. И… если он захочет нам, тебе, в его понимании, отомстить, мне хотелось бы об этом знать заранее. Анжела во все глаза смотрела на Германа, в одну секунду вдруг ставшего таким, каким она его помнила — собранным, серьезным, сосредоточенным. Странно, но ему это удавалось даже в полуобнаженном виде, сидя с ней в обнимку. Ей показалось, что они вернулись в то время — и она не поняла, хорошо это или плохо. — И что теперь? — Я слежу за ним, — просто и обыденно ответил Герман. Она против воли улыбнулась: настолько это прозвучало по-мужски уверенно. Потом обеспокоенно посмотрела на него. — Я смогу защитить тебя. И Катю, и Галину Павловну. Даже твоего Витю, если потребуется. Она рассмеялась, представив лицо друга, когда он услышит о том, что «ее киллер» собирается его защищать. — Я знаю, — серьезно ответила она. Проблема вышедшего на свободу депутата стала волновать куда меньше. Потом они все серьезно и подробно обсудят. — Гера… — У… — А как… тебя зовут? — …Георгий Новицкий. Это фамилия мамы. — Георгий?.. То есть… то есть Гера? — обрадовалась Анжела. — Ну да, — улыбнулся Герман и потянул ее за руку к себе. Она поставила бокал на стол и вернулась в его объятия, удобно устроившись на его плече. И даже глаза прикрыла от удовольствия. — Счастливее, чем сейчас я буду только тогда, когда познакомлю вас с Катей. Он поцеловал ее в макушку, помолчал немного и произнес: — Так пошли… — Прямо сейчас? — перепугалась Анжела и подняла голову. — Прямо сейчас, — серьезно кивнул он, глядя ей в глаза. И вдруг спросил: — Почему ты так смотришь?.. — Я… поверила… Я только что наконец-то поверила, что это все по-настоящему, — она чувствовала подступающие к глазам слезы и изо всех сил старалась не заплакать. — Все. Будет. Хорошо. — Герман легко ее поцеловал и внимательно посмотрел в ставшие влажными глаза. — Веришь? — У меня никогда не было выбора, верить тебе или нет, — улыбнулась она. И добавила: — Верю. Ему верила, а своей Судьбе пока еще не очень. Было страшно, потому что казалось, что настолько хорошо быть просто не может. Герман не просто жив, он еще и почти полностью реабилитирован — это казалось невероятным. Они смогут жить вместе, он будет уезжать и возвращаться — к ней, к ним. Как в это поверить?! Все казалось... сказкой. Слишком прекрасной, чтобы быть правдой. Но... может быть, они уже заплатили достаточную цену за нее?..