кризис веры.

Ее учили, что никогда нельзя давать волю эмоциям. Его учили, что только на холодном остервенелом эгоизме можно продержаться чуть больше, чем до сорока, чуть счастливие, чем если бы не умереть молодым. И всё равно, как и у нее, ни слова об эмоциях и собственном ментальном здоровье. Вначале проще хамить, дергать ее за юбку, звать на свидание принижая дочь богатого папочки до уровня бордельной шлюхи. Позже сложнее закрывать глаза на идеальную шею, несходящиеся счета в совместном деле, на ее усталость, когда она около полуночи снимает очки и трет переносицу, что не снимает общего напряжения. Зато продолжать лгать, что ее к нему не влечет у Вероники выходит так просто, что она почти верит этому, упираясь лбом в холодное стекло зеркала ванной и включает обжигающе-ледянную воду. // Чуть далее приходит осознание и осторожные случайные касания легко такими же и остаются. // Просьбы об одолжении выходят за рамки пристойных деловых отношений, когда она просит:  — Заедешь за мной после шести? // Она напивается, находя в этом какую-то отдушину и абвивалентность, устраивая бар на диване внутри собственного бара. Его плечо, как подушка под голову, находится до смешного легко и он не убирает руку даже, когда та до онемения затекает. Пока у Вероники не затекает шея и ноги от неудобной позы и она тихо зовет его, как никогда робко:  — Редж, я хочу чтобы этот момент не кончался. Парадоксально, но он молчит, поглаживая ее спину, вдыхаея аромат ее духов. Ему кажется, что ей не надышаться. Им одновременно хочется сказать: «Мне надоело играть в такие игры». // Арчи уходит так ясно, но без хлопков двери, их заменяют ее рыдания и гудки. Ей кажется, что это слишком жестоко так четко обозначить свой уход. Реджи все еще рядом, грубо разворачивает ее, вжимая висок в уровень своего плеча, и обещает много счастья, обещает, что ее, Ронни, отпустит. Ее отпускает, но не сразу. Взгляд фокусируется только с третьего раза и не выше губ собственного спасителя. Веронике в его руках уже более не кажется, что судьба ее ломает. //  — Ты в порядке?  — Да, Редж, я уберу у себя в шкафу и наведу порядок в жизни. Обещаю. // Харизма преследует до гроба, а первая любовь только три года — верит она, когда замечает, что просто-партнер задерживает взгляд на ней поверх бокала чуть долше; сам задерживается на работе чуть дольше. Через три дня и вовсе перестает уходить, не объясняя причин. Далее и она решает не уходить домой, торопливо и рациональной аргументируя то, что рациональным не назвать даже с пьяну.  — Диван ведь удобный. Новую клятву она не запрашивает, а диван и на самом деле оказывается удобным даже для двоих. Впрочем спина все же с утра болит у обоих. // Душевные письма, от которых остается неприятный осадок; хлам в заметках; недописанные сценарии жизни; западающая клавиша на клавиатуре; иностранные песни; нелепые шутки; никакой весны.  — Он лишь открыл свои глаза на дела твоего отца, Ронни.  — А он закроет его. Первое сражение всегда происходит в уме, поэтому она мысленно сражается сама с собой, представляя его губы от себя так близко, в реальности просто напросто разделяя тела барной столешницей. Чтобы не так близко, не так рванно, не так отчаянно. Не так в него. // Ее просьба об утреннем кофе выглядит естественной, поэтому на этот раз он заходит за барную стойку, включая кофемашину, без лишнего позерства варит горячую черную жидкость. У нее от резкого запаха кружится голова и ей бы вспомнить, что она ничего не ела уже часов девять, но она не вспоминает. Благодарит за кофе, вместо чашки обхватывает его ладонь и сама удивляется тому, как легко это вышло. Но все же останавливает его, когда он перегибается через мрамор, опасно приближая свои губы к ее:  — Ближе не надо, Реджи. И все же позже просит:  — Останемся на ночь здесь? Ей нужна безопасность и какие-то гарантии. Ему нужно спокойствие и никакой более войны с собственными принципами. Он соглашается. Нервы на пределе. Среди ночи Вероника открывает глаза, панически сдерживая судорожные вздохи в горле, старается дышать спокойно. Соседа по дивану не будет. В конце концов, сон был совсем не страшным, а глубокий порез на его ладони на яву не находится ни в темноте, ни при свете фонарика. Она нежно ведет пальцами по его щеке, ощущая утреннюю щетину. На само утро делает вид, что ничего не помнит. //  — You will never leave me.  — With you always. // У Вероники кризис веры и ненависть к Арчи за его возвращение. Она чувствует подступающую к горлу вину и плечо Реджи рядом. Джози выворачивает душу очередной песней про чистую любовь в свете софитов, и они двое держаться на голом энтузиазме и друг за друга. Вероника первая находит его руку, сжимая до боли своей, почти впиваясь ногтями в кожу. Шепотом на ухо:  — Редж, уйдем отсюда. Он дает себя увести. Он дает ей выйти из только-партнерских-отношений под ритуальную английскую музыку, когда она усаживается на плоскую поверхность подсобки и притягивает его к себе за пояс брюк, развязно целуя в подбородок, после в губы, после в лоб. Она старательно зарывается в его волосы, лезет под футболку, мысленно восхищаясь его выдержкой. А ему все равно. Он марионетка и первое свидание, и первый поцелуй, и первая такая близость не заканчивается сексом. И не должна. Момент можно было бы считать романтичным, если бы Вероника так отчаянно не цеплялась за Реджи, пытаясь выкинуть из головы/развидеть/забыть чертову песню Джози и глаза своего бывшего-возможно-все-еще-парня Арчи. В Реджи от романтики одно это слово, но все же ему просто хорошо между ее ног, в темноте маленького помещения, на ее губах и с ее сладко-отвратительной помадой. Се ля ви. Им обоим так катастрафически необходимо общее одобрение и спасение. //  — Never be enough. Альтруизм Реджи ее убивает.  — If I had a heart. Отсутствие каблуков и идеального макияжа у Ронни пугает его на восходе нового дня. // Она сидит на барной стойке топлес, превращая безалкогольный коктейль в алкогольный, упиваясь его ярким цветом, разглядвая потолок сквозь дно стакана. И молчит. Как и Реджи. Он даже не смотрит на нее, предпочитая ее голое тело газете, пытаясь хоть за что-то зацепиться в этой безумной манополии. За что-то, но не за нее.  — Оденься. — просит он, сглатывая ком в горле, когда просто не получается найти выход. — Здесь же холодно. Жалкие оправдания и мурашки по ее голой коже, ей не холодно, ей страшно.  — Зачем, Редж? Если через двадцать четыре часа мы возможно умрем? Destiny is all?  — Се ля ви. Ей не интересно, а кто они теперь друг другу, однако поцелуй не стирается из памяти и насильно не забывается, особенно четко Ронни это понимает, когда Реджи останавливается перед ней, осторожно забирая у той коктейль.  — Если хочешь что-то сделать, сделай. Через пять секунд у него перед глазами расцветают тысячи звезд на потолке бара, а у нее приятно горит поясница от теплой руки спасителя, у них обоих отчаянно стучат сердца в унисон, а барная холодна стойка становится какой-то панацеей и личной отдушиной каждого. Влажные следы ее тела на мраморе, трезвонящие телефоны, упавший на пол стакан коктейля — их друг от друга не отвлекает ничего. Запертая дверь и полное спокойствие рядом с ним — ей большего не надо. Ему нужно ее доверие и не подвести его. В перерывах между поцелуями у него больше нет ощущещения предательства друга. У нее под кожей не горит ощущение измены. //  — Ты не жалеешь об этом? Его интересует этот вопрос только когда между ними снова столешница, снова Джози на сцене, и вокруг снова какие-то люди в лица которых они даже не смотрят.  — Зачем тебе ответ?  — Потому что смерть близко, а есть недосказанные вещи. Она накрывает его ладонь своей и просит обезболивающего под стакан минеральной, проходясь губами по костяшкам его руки, безмолвно отвечая, снимая боль. Ей нужен был человек, который просто вложит ей в руку лекарство и поведет за собой сквозь тьму к свету.  — Давай продержимся хотябы на том факте, что наша любовь может спасти нас, Редж? Он только кивает. //  — Какая она красивая! — восторженно шепчет Вероника, когда случайно находит фотографию матери Реджи в архиве его семейного альбома.  — Мы это преодолели. У него цинично не щемит в груди и он окончательно впускает черную ведьму в себя, позволяя лезть холодными пальцами и в душу, и в штаны. Назад дороги нет, доверие через опасный край. // Единственное, чтобы натуральным в этой истории — она была не отразима. И Второй раз терять свои принципы намного больнее, просыпаться рядом, кажется, заслуженным спасением судьбы.