Somebody to Love

1992 год.

Освещенный сотнями огней стадион Уэмбли выглядел просто потрясающе. В этот вечер он горел и переливался всеми цветами радуги, сверкая, кажется, на весь мир. Пышность и помпезность предстоящего концерта ярким фейерверком буквально взорвались в воздухе, становясь почти что осязаемыми. Все было так, как он любил. Так, как они все привыкли. Музыка доносилась отовсюду, гремела далеко за пределами стадиона, а радостный щебет людей наполнял огромное пространство живыми, настоящими звуками, от которых на душе каждому невольно становилось теплее. Все бурлило в сладком предвкушении долгожданного праздника, обещавшего своим необычайным шиком загладить, заслонить ужасные события, воспоминания и мысли, одолевавшие какое-то время каждого из пришедших сегодня. Верить в это было приятно и даже в какой-то степени необходимо: людям всегда надо во что-то верить. — Какой вечер, черт возьми, – двое мужчин стоят на маленьком балконе, куда музыка долетает лишь приглушенно, а в воздухе не искрит никакой праздности, разве что царит отдающее безнадежностью молчание. Один из мужчин курит и даже не смотрит на соседа — его взгляд прикован к закату, пылающему далеко на горизонте сегодня так ярко, словно где-то там рождается рядом с солнцем новая звезда. «У каждого заката есть свой апогей — такой особенный момент, длящийся всего мгновение, когда Солнце сверкает в последний раз перед тем, как окончательно исчезнуть. И это самое красивое, что вообще может быть на нашем свете». — Ты все-таки уверен, что нам следует это делать? – момент безнадежно и бестактно нарушен, и его больше не вернуть. Впрочем, как и прошлую жизнь. Красивый светловолосый мужчина медленно отрывает взгляд от сгорающего горизонта и тихо произносит, удивляясь хриплости своего голоса: — Я же сказал тебе, что все будет хорошо, перестань сеять везде панику, - он слегка раздражен, он хотел побыть один, но, похоже, ему пора привыкнуть, что так, как хочет он, никогда не будет. Уже никогда не будет. – Пожалуйста, - просит почти спокойно, устало прикрывая глаза. Другой мужчина, высокий, с большой копной черных кудрявых волос, смотрит на соседа долго и пристально, словно прося его повернуться и вникнуть в суть важного вопроса, ведь это касается непосредственно них. Но тот не поворачивается, а наоборот опускает голову еще ниже, упираясь взглядом в узорный кафель балкона. «Ты здесь лишний», - вот что говорит этот жест. Они знают друг друга слишком долго и слишком хорошо. — Пойду проверю, как микрофоны настраивают, - в тишине голос кажется каким-то жалобным, а фраза слишком вымученной, чтобы отвечать. Он уходит, тихо прикрывая за собой балконную дверь. Это, конечно, обидно до чертиков, что опять как всегда все нужно делать самому, но при одном взгляде на замершую на балконе фигуру сердце болезненно сжимается и из груди рвется тяжелый вздох. *       Возможно, когда-нибудь ему полегчает, и он перестанет просыпаться по ночам в холодном поту, чувствуя застрявшие где-то в горле слезы, и возможно, когда-нибудь он сможет заставить себя зайти в их тайную студию снова. Когда-нибудь, но не сейчас. Пока что у него есть только сигарета в руке, свежий городской воздух и далекий закат, смотреть на который и больно, и нужно одновременно. У него есть воспоминания, от которых хочется послать весь мир к черту и удавиться. В конце концов, у него есть маленькая фоторамка, лежащая далеко-далеко в шкафу, надежно скрытая от посторонних глаз, потому что это только его и только их. Точнее потому, что это все, что от них осталось. Мужчину пробирает кашель, и он поднимает глаза к небосклону. Солнце почти скрылось за горизонтом — его прощальный отблеск близок, ровно как и венец всего, что когда-либо было сделано ими. Едва зайдет солнце — все их долгие двадцать лет сплетутся воедино, чтобы ослепительно сверкнуть в последний раз перед тем, как исчезнуть навсегда. Ничего подобного больше не случится — и все они это точно знают. Нужно всего лишь раз пересилить себя, держа в голове твердую мысль, ради чего и кого они это делают. Сегодня Он еще будет с ним. Сегодня Он еще будет жив. В последний раз. Солнце быстро мелькает, пожаром отражаясь в окне, и в одно мгновение исчезает из поля зрения. Его яркий свет все еще виден, но вокруг уже начинают медленно сгущаться серые сумерки. Грёбаное дежавю. Последний вечер, действительно последний концерт, и его, черт побери, последние мысли об этом. Последняя сигарета дотлевает до фильтра, обжигая пальцы. Мужчина тушит ее о перила и, как когда-то давно, когда все еще было легко и просто, бросает бычок вниз прямо с балкона. В голове удивительно пусто, руки не трясутся, и нет никакого волнения. Он прекрасно знает, что их будет встречать ликующая толпа, — так, словно не было этих двух мучительных лет, так, словно все идет по-прежнему своим чередом. И все действительно будет именно так. Кроме одного: ему больше некому кричать «Ready Freddie!» С легким скрипом дверь балкона стадиона Уэмбли закрылась за ним в последний раз.