Отражение

      В Зимнем стоит мёртвая, чужая тишина, и Александр вздрагивает — до того ему становится страшно. За окном то и дело кутается в дымчато-чёрные облака бледная луна, задувает ветер с залива, и Романов представляет, как ледяная вода покрывается рябью, с силой ударяясь о гальку на берегу, как блестят на её глади страшные, словно потусторонние лучи.       Ему зябко, хотя мундир застёгнут на все пуговицы, хотя в комнате натоплено, как в бане. Александр ёжится, обнимает себя за плечи, прижимается к стене и смотрит, как длинные тени от окна ползут к другому концу комнаты. От этого ему становится и вовсе жутко, он подходит к столу, шарит по нему, пытаясь найти огниво, зажечь свечи и спрятаться от пугающей темноты. Наконец кабинет озаряет робкое пламя, то и дело колеблющееся под сквозняком, и на душе у Александра становится немного легче. Он слабо улыбается, даже смеётся собственному глупому страху, пока его взгляд не падает на зеркало над камином.       В стекле отражается ночь, Александр видит стены, себя, видит свечу и картины, хочет уже отвернуться — ничего такого там нет, но что-то не даёт ему повернуть голову, заставляет держать её в том же положении, и Александр вновь пугается, только теперь уже совершенно по-настоящему.       Из зеркала на него смотрят такие знакомые, прищуренные глаза убитого отца.       Александр мотает головой, надеясь, что ему всего лишь кажется, что мёртвые остаются мёртвыми и никогда не возвращаются обратно, что он не виноват в том, что случилось. Непонятно, как мысль успевает так быстро изменить свой ход, однако Александру неуютно и стыдно — в нём просыпается совесть.       Тем временем отец оглядывает комнату, словно бы ища что-то, хмурится, приближается, а затем поворачивается к сыну.       — Что же ты не здороваешься со мной, Саша? — тихо, вкрадчиво спрашивает он, держа руки за спиной, чуть склонив голову набок. — Не рад?       — Р-рад, — Александру кажется, что он сошёл с ума: ни зеркала, ни призраки, раз уж на то пошло, не разговаривают. Его снова начинает бить дрожь.       — Боишься меня? — отец спокоен, даже, кажется, безразличен, в его зрачках нет ничего, кроме пустоты, присущей всем мёртвым. Это Александр видел, когда смотрел на уже остывшее окровавленное тело. Это он надеялся больше никогда не лицезреть.       — Н-нет, — качает головой, опирается на стол. Кажется, кажется, глупое видение, злая шутка разума, но не больше! Это не взаправду, ни в коем случае!       Отец в зеркале лишь смеётся, смеётся глухо и надтреснуто, дребезжаще. Презрительно.       — Ты не умеешь врать, — он качает головой, губы кривятся в снисходительной улыбке, которую Александр так ненавидит. Он снова чувствует себя юношей, которого отчитывают за что-то, стыдят, и ему становится гадко.       — А что ты ожидал? Что с распростёртыми объятиями брошусь? — язвит Александр то ли от злости, то ли от боли, которая вдруг заполняет его грудь целиком и плещется где-то у самого горла. — Ты всегда подозревал меня, всегда недолюбливал, всегда… — он замолкает — горечь сказанного слишком давит.       — Продолжай, я слушаю, — бесстрастно отвечает ему на это отец, и Александр сжимает зубы от подступившей ярости. Над ним снова издеваются в наиболее излюбленной манере, и это кажется ему слишком жестоким.       — Хватит. Я больше не в твоей власти. Я теперь сам власть! — Александр срывается на крик, со странной ненавистью глядя на отца. — Я император!       — И чего же ты этим добился? — а тому совершенно всё равно, и он, кажется, этим наслаждается. — Я всё ещё твой родитель, Саша.       — Ты мёртв, — с торжеством отвечает тот и тут же закрывает лицо руками — стыд опутывает его с головой, заставляя задуматься над сказанным. Александр всё ещё любит отца, всё ещё уважает. Всё ещё винит себя в его гибели.       — Я знаю, — голос становится ещё холоднее. — За что убийц-то подослал?       — Я не подсылал, — он отвечает прежде, чем успевает понять, что лжёт.       Отец качает головой. В глазах вспыхивает что-то, похожее на разочарование.       — Ты не умеешь врать, — повторяет он. — Теперь, к слову, придётся учиться.       — Зачем это? — Александр ухмыляется. — Моё царствование будет иным. Оно будет лучше.       — Это ты сейчас так говоришь, — отец скалится, презрительно фыркает. — Моя мать слишком долго забивала твою голову идеалами, совсем забыв о том, что мир устроен по-другому.       — Она меня любила! — Александр уже не сдерживает себя — покусились на святое.       — И я тебя любил, — отец неумолим. — Просто по-своему, Саша.       — Я не заметил, — тот опускает взгляд. — Извини уж.       — Бог простит, — коротко и всё так же безразлично отвечают ему.       — Зачем ты пришёл? — Александр не понимает, что может ему понадобиться, не понимает, почему вообще всё это слушает и верит тому, что видит. Ничего такого ведь нет и быть не может! Во всяком случае, ему очень хочется в это верить.       — Ты позвал меня, — отец пожимает плечами, снова щурится, жутковато улыбается. — Ты зовёшь меня каждый раз, когда не знаешь, что делать, когда не можешь заснуть и думаешь о том, что всё могло бы быть иначе, когда понимаешь, какой отдал тогда приказ. Я твоя совесть, Саша, и я же твой судья. Доволен ли ты теперь, а?       — Нет, — Александр хватается руками за голову, мотает ей туда-сюда, закрывает глаза, лишь бы не видеть ничего, ему становится совсем невмоготу всё это слышать. — Нет, нет, нет!       — Ангел, что такое? — вокруг темно, липко, дышать трудно, тело сковывает слабость, но тёплые руки жены, пришедшей на крики, будто бы вытягивают его из этого омута. — Ангел, что случилось? Ангел… — Елизавета обнимает его, гладит по голове. — Ты говорил с кем-то, кричал.       — Там, там!.. — тот указывает на зеркало. — Там…       — Ничего нет, — Елизавета целует его в лоб. — Богом тебе клянусь, там просто комната и мы.       — Значит, показалось? — со странным облегчением спрашивает Александр, хватаясь за жену, как хватаются за крест в поисках спасения. — Правда?       — Конечно, — Елизавета кивает, успокаивающе улыбается. — О чём ты вообще?       — Неважно, — Александр берёт её за руку. — Пойдём отсюда, пойдём спать, — он целует её пальцы, касается губами виска, скулы, щеки. — Пойдём, мой друг.       — Хорошо, — Елизавете удивительно, что муж хочет остаться с ней, но она соглашается, потому что любит его.       У самой двери Александр оборачивается к зеркалу, чтобы убедиться, что всё произошедшее ему привиделось.       Из-за стекла на него не мигая смотрит отец и улыбается. На секунду плеча касаются ледяные пальцы, какие бывают только у мертвеца.       «До встречи, Саша».