Часть 1
3 марта 2019 г. в 23:59
Сегодня Лена встала с постели с тяжелой головой и твердым намерением не вспоминать прошлое, выкинуть несносного по всем меркам мужчину хотя бы на несколько часов из памяти и читай — из своей жизни, хоть это и невозможно, как ни старайся — выпить чашечку кофе, может, прошерстить инсту Агаты, досмотреть сериалы, которые она начала еще в феврале, но забросила из-за репетиций и открытия-закрытия блоков в Питере.
На улице как-то тоскливо и мрачно падал мокрый снег, несмотря на то, что уже начало марта и вообще-то должна быть весна, но то ли календарь спешил, то ли погода опаздывала — за окном был тихий конец света вперемешку с метелью — что уж говорить: типичная весенняя погода.
Запахнувшись плотнее в халат, сотворив что-то наподобие гнезда на голове и потянувшись за пультом от телевизора, Газаева заметила под шкафом слабо попискивающий телефон: вчера она засунула его подальше, чтобы лишний раз себя не накручивать, пролистывая новостную ленту, и как ни странно забыла о его вездесущем существовании. Мобильник издавал предсмертные стоны и всхлипы, светившись множеством сообщений от администратора Танечки, мамы и Веры. Не то чтобы Лена не могла получить коротенькое СМС от Свешниковой, но это было, по меньшей мере, странно: списывались они все-таки не так часто, как с Мананой или Наташей, нередко делили роль и партнеров на двоих и тем были абсолютно счастливы. Вера писала, что им нужно встретиться, сухо обозначила место и время и без лишних подробностей попрощалась. Газаева решила, что это знак: покоя в ее жизни нет и не будет еще долго.
Прослонявшись по квартире несколько часов, слушая вьюгу за окном, и так и не придумав причины, чтобы не приходить, Лена начала собираться на встречу. Наряжаться не хотелось: чай не на свидание идет — нацепив джинсы, толком не накрасившись и нахлобучив шапку, девушка отправилась в путь-дорогу.
— Только не говори, что написал мне от имени Веры, и у нас тут с тобой намечается рандеву, — первое, что бросилось Газаевой в глаза, в маленьком, неприметном ресторанчике, был стол в центре зала, за которым восседала отнюдь не Свешникова. Лена сердито размахивала пальчиком и во все глаза смотрела на Гордеева. Искра. Буря. Истерический кашель от того, что он поперхнулся чаем. — К такому меня жизнь не готовила.
— Как ты плохо обо мне думаешь, солнышко, — Кирилл, приподнимаясь, предложил девушке стул. — Девчонки сейчас придут. Вера хочет собрать всех.
— Девчонки? — переспросила Газаева, потому что отказывалась представлять масштаб катастрофы, которую ей готовят коллеги. Под девчонками Гордеев, конечно же, имел в виду Агату, Наташу, Манану и саму Веру.
— Если Ожогин доедет на своей супер крутой машине, мы тоже примем его в нашу скромную банду, — обнадеживающе заверил Лену Кирилл, похлопывая ее по плечу, заставляя все-таки сесть на стул и заказать себе что-нибудь. Плевать, что ты на диете и хочешь быть в форме к «Золотой маске», это никого не волнует, потому что сегодня будет решаться вопрос жизни и смерти, и только от нее, от Лены, зависит, кто будет жить, а кто погибнет. Это если вкратце. — Если вкратце, мы хотим вернуть Колпакова в Музком! — нарочито-весело произносит Гордеев, что заставляет Газаеву невольно поморщиться. Хотела выкинуть его из головы хотя бы на день? Попытка не удалась, подруга.
— А я-то здесь причем? — нервно хихикает она, растягивая губы в улыбку и оголяя зубы. — Это Вера тебя заставила?
— Ей нравятся хеппи-энды.
— А тебе?
— А мне нравится Вера. Да, и я подкаблучник, — признается, пожимая плечами, Кирилл.
— А еще мы выложим откровения Гордеева на youtube, если ты не согласишься, — Диевская, держа в руках телефон, тянется к Лене, обнимая ее за плечи, за ней подтягиваются и Манана с Антоном.
— Всё для тебя, женщина, — подойдя, бьет кулаком по столу Агата, вцепляясь мертвой хваткой в Лену. На несколько минут собравшиеся за столом превращают балаган в хаос, расцеловываются так, будто не виделись годами, словно не на прошлой неделе отыгрывали спектакль. Вера садится рядом с Кириллом и их сплетенные руки кажутся Лене, если не доказательством самой большой любви нынешней труппы театра, тогда самой крепкой и постоянной. Никакой санта-барбары, никаких «бразильянских» сериалов, никакого хардкора — и даже никакого Зайберта — только их сплетенные руки и больше ничего.
— Это бред какой-то! — поразмыслив с минуту, восклицает Газаева, размешивая в своей чашке сахар.
— Почему?
— Потому что он уволился.
— Как уволился, так и вернется, делов-то. Ты только представь: свет, музыка, костюмы, ты, он, его губы тянутся к твоим… — Лена закрывает глаза: она может представить и свет, и музыку Уайлдхорна, и костюмы, и декорации, и чего уж греха таить, его губы, глаза, руки, ласкающие ее плечи, его шепот, дыхание, голову на ее подушке, потому что для нее никогда ничего не заканчивалось, не растворялось бесследно как сахар в кофе. Все ее чувства, эмоции, переживания живы, их не уничтожить и не стереть, вычеркнув с афиши или удалив с сайта так, точно их и не было. А потом она открывает глаза, сталкиваясь с ужасающей действительностью: его нет. Нет, он, конечно же, где-то есть, есть для кого-то, но не для нее. Его нет в ее жизни и, наверное, уже никогда не будет, поэтому она безапелляционно жестко заявляет непреложную истину, которую знают все собравшиеся за этим столом:
— И после первого акта ползала уходит, потому что все пришли на Гордеева, — ее слова тонут в неодобрительном гуле, конечно, никто не хочет знать правду, она колет глаза и выжигает сердце, поэтому уговоры продолжаются.
— Итак, вот наш план, — Кирилл начинает объяснять все хитросплетения проекта под названием «Спасти рядового Колпакова», попутно комментируя особо опасные места и подключая девочек. — Я внезапно заболеваю перед «Золотой маской»…
— Ты что, не хочешь со мной играть? — наивно спрашивает Газаева, но взгляд Гордеева как бы говорящий «я-то хочу, но вот Веру-то я куда дену, раз она так любит хеппи-энды» отвечает за него.
— Так вот, я внезапно заболеваю…
— О, Ожогин подъехал на своем драндулете, — сообщает Манана, глядя в окно и посылая ему приветствия.
— Может, выйдем? — спрашивает Антон, косясь на жену.
— Ну куда мы выйдем-то? Он, вон, с поклонницами фотографируется, — поясняет Наташа.
— Сейчас опять всё пропустим… — уже не слушая Кирилла, лепечет Лена.
— Что мы пропустим? Как Ожогин с фанатами фотографируется? — цедит недовольно Агата, помня о прошлом Ленином эфире «первый-первый, я второй», и уже ничему не удивляется, даже совпадениям.
— Вы слушаете вообще? Я внезапно заболеваю… — пытается Гордеев привлечь внимание к своей персоне.
— Это мы уже поняли, что ты больной на всю голову, — вставляет Диевская, — ты дальше, дальше-то говори. — Кирилл невольно бросает на Наташу испепеляющий взгляд, но продолжает:
— Ожогина мы запрем где-нибудь, день-два, не больше.
— Где?
— В подвале каком-нибудь.
— А у него клаустрофобия не разовьется? — беспокоясь, спрашивает Вера.
— В каком это еще подвале? — Иван Геннадьевич, заходя в ресторан и услышав обрывок фразы, недоуменно взирает на мюзикловую братию. — Если вы про «Графа», то я вообще в вашем спектакле не играю, — тянет он натужно.
— А кто тебя знает, может ты троянский конь Шварцкопфа, экстренный вариант. Надо все предусмотреть.
— Так, всё, перестаньте. Нигде мы Ваню закрывать не будем, — Ожогин садится за стол и с благодарностью пожимает Лене руку. — Что вы еще придумали, а?
— Тогда ты уедешь с женой за границу, — Кирилл недолго раздумывает и добавляет: — В отпуск.
— Какой отпуск в апреле? У меня концерты, вообще-то. Что вы привязались?
— Может тебе денег дать? — беспроигрышный вариант: что может обидеть мужчину сильнее — наличие денег или их отсутствие? Сомнение — вот ответ.
— Сейчас я сам вам дам, — Иван распаляется, но вовремя сдерживается. — Денег, — бросает взгляд то на одну, то на другую, то на третью партнершу. — Денег дам, — смиряется тихо и, кажется, находит в этом приятные бонусы. — Ладно. Уеду на день. Давно хотел показать Леночке весенний Париж. — Друзья переглядываются, смотря на Газаеву, а потом в свои бокалы.
— Что? — разводит руками в стороны Лена. — Его жену так зовут. А вы о чем подумали? Вы же были на свадьбе, — Лена закатывает глаза уже не фигурально выражаясь, Ожогин машет рукой, мол, прощает недотеп этаких, но при случае амнезию припомнит.
— А что делать с Шириковым? Он-то поопасней будет, чем Ожогин.
— Шириков сломает ногу. Сейчас гололед, «снег башка попадет — совсем мертвый будешь», — Газаева хватается за голову. Как? Как можно работать, когда твои коллеги предлагают… такое?
— Э, а как же я буду с ним в «Канкане»-то играть? — спрашивает Вавилова.
— Агата, детка, ты еще не поняла, ты со мной играть будешь, — Вера бьет Гордеева в бок. — Любимая, с тобой я тоже играть буду. Я со всеми буду.
— Тебя на всех не хватит, — вставляет Ожогин, подмигивая Свешниковой.
— Так… — поднимаясь со стула, восклицает Газаева, — никому мы ломать ноги, руки и другие части тела не будем. Вы совсем, что ли? Я, между прочим, третьего у Жени пою.
— Что ты, дорогая, мы просто хотим, чтобы ты была счастлива, — обнадеживающе улыбается Вавилова.
— Я сомневаюсь, — отвечает недовольно Лена, — что буду очень счастлива, когда буду знать, что Шириков в коме.
— Ладно, и что ты предлагаешь? — спрашивает Вера.
— Я предлагаю оставить всё, как есть, — отвечает Газаева.
— Нет, это решительно невозможно, — девушки мотают головой.
— Хорошо, концепция меняется. Ширикова отправим в подвал, — Гордеев как бы намекает на то, что ему всё равно, кого отправить, но кто-то точно будет сидеть в темноте и взаперти и это будет не он. — За день до спектакля в Москве Шварцкопф узнает, что главную роль играть некому. Звонит мне — я не могу говорить, голоса нет, Ширикову не дозвониться, потому что в подвал не проходит сигнал мобильного, Ожогин как нарочно уехал за границу. Что делать? Последний вариант, который знает роль, мирно отсыпается после «Дома». Шварцкопф рвет на себе волосы и, наплевав на гордость, звонит Колпакову:
— Ростик, дорогой, играть некому, выручай, я все прощу. Заплачу любой гонорар, только вернись.
— Да Юрий Алексеевич никогда ему сам не позвонит, — встревает Газаева.
— Если не хочет опозориться, позвонит, — отвечает Гордеев. — Так вот, в подтверждение своих слов он публично сжирает письмо, обращенное к зрителям, и так вкусно жрет, что к нему присоединяется Афанасьева со своим и открывает для Колпакова все кастинги, даже в те мюзиклы, которые «Мейкерс лаб» не делает. В довершение всего они на пару съедают либретто «Леди Гамильтон».
— Пожалуйста, перестаньте, — просит Лена, но куда там. Друзья так заливисто смеются, что и Газаева не выдерживает.
— И ты представляешь, — говорит Агата, обращаясь к Лене, — без кетчупа.
— А в конце, в конце играет вот эта «Настоящая любовь», и вы воссоединяетесь на сцене, получаете все «Золотые маски» и уходите в закат. Ну, как тебе? — спрашивает Наташа.
— Ребята, что вы пьете? Я тоже хочу.
Узнать, что ребята пьют и как с этим бороться или может не надо, Лена не успевает, потому что где-то под шкафом всё также слабо пищит телефон, заливаясь на все лады. Пулей выскочив из постели и накинув на плечи халат, Газаева бросается за мобильником. Тяжесть в теле и одурманивающий сон — явь? — извещают Лену о том, что вчерашний третий бокал после глажки был лишним.
И только мокрый снег за окном, продолжающий падать мрачно и тоскливо, напоминает, что в Москву пришла долгожданная весна. До «Золотой маски» оставался ровно месяц.