Бязь

      Я не могу перестать делать это.       Два месяца назад, а может и более, по незнанию свернув с витиеватой дороги на смежную с нужной мне улицы, я заблудился. Немного поплутав по незнакомым окрестностям, глазами подмечая школьные сумки, мне все-таки удалось разобраться с правильным маршрутом, но сейчас я добровольно схожу с него.       Темно-бирюзовые шторы окна второго этажа служат бессменным ориентиром. Сейчас и каждый день, идя по этой дороге домой, я наблюдаю…       В дни, когда глубокая осень радует нас горчичным солнцем, бирюза становится светло-зеленого цвета с васильковыми отливами на сборках, в пасмурные же — бирюза плачет черными клиньями. На подоконнике не наблюдалось цветов, но если бы они были, мне бы стало неподдельно интересно, почему именно на такие пал выбор. Хотелось увидеть хоть что-то помимо тканевых полотен, чего-то отвлеченного и незатейливого, чтобы узнать хотя бы на крупицу больше настоящего.       По вечерам вторника в комнате царило одиночество, лишь полоска бледно-желтого света из щелки двери просачивалась сквозь пелену во двор. По выходным закономерности не мелькало, да и я редко мог выделить время на подобного рода разведку: в эти дни отец регулярно забирал меня на подхват в свой хозяйственный магазин, из-за которого и свершился наш переезд. Ну, всякая бытовая ерунда с подсчетом товаров; где пыль протереть понадобиться, где на кассе подежурить и так далее. Если честно, поначалу мне даже нравилось: что-то в этом было увлекательное, но чем больше я проводил там времени, тем дальше становился от досуга, от приятелей. Да даже от собственных желаний далек. Впрочем, совсем скоро я окончу школу, а значит, и мой неоплачиваемый труд у родителей улетучится, дав начало для новой несправедливости.       На переменах или во время обеда я много размышлял о моем странном увлечении, казалось бы, взятым из "ничего". Также я представлял себе эту комнату изнутри: ее мебель, запах, температуру и даже оттенок обоев, быть может, стены просто окрашены, а на них прибиты полки, которые заполнены всяким хламом или, напротив, в идеальном порядке, если, конечно, они есть. Я ходил вокруг да около помещения, но упускал важное — кого я хочу там увидеть и хочу ли вовсе?       Естественно, я желаю знать, кто же этот загадочный жилец, но велик шанс разрушения моей привычной фантазийной забавы. Тот еще способ развлечения нашел... Мне лишь интересны переживания этого человека, его житейские заботы, которые я сам вправе ему приписывать, так и зачеркивать. Не исключено, что это свечение свело меня с ума, загипнотизировало, а я, в силу своей любопытности и простодушия, приворожился. Мне даже порой чудится, что я один этот свет вижу, ей-богу.       Подходил к завершению октябрь, и я начал проявлять уже мало-помалу сухой интерес к вечно задвинутым шторам с их вычурным и броским цветом, но путь не бросал. Указатель в школу и ночник по дороге домой — так и распрощалось мое воображение с вымыслом, если бы не череда следующих моментов.       В четверг я возвращался в скверном настроении, благородно подаренным мне одноклассником, после слов: «Макет, который ты строил больше двух недель уже не понадобится, ведь я такой идиот, что забыл предупредить об отсрочке бла-бла-бла». Все еще сокрушаясь о потраченном в пустую времени, мышечная память все же заставила меня мимолетно взглянуть на окно. Я чуть было не завернул за угол, как понял, что свет не горит. Простояв с минуту спиной и забыв о своем негодовании, я развернулся и начал всматриваться в черный прямоугольник, изо всех сил напрягая веки. Тщетно. Я подходил все ближе, пока не уперся ногами в ограду, различая на стекле только отражение двора и блики фонарей. И что я пытаюсь там сейчас увидеть? Чем дольше я гляжу туда, тем больше мне начинает казаться, что комната чернее других одиноких. В одночасье я осознаю, что кто-то за оконным стеклом в эту минуту может так же наблюдать и за мной, вот только мне не увидеть. Оробев, я лихорадочно начал отступать, не спуская глаз. Что-то во мне противилось поворачиваться спиной.       Наконец достигнув выхода со двора, резко отшатнулся в сторону. Оперевшись о фасад ближайшего дома, я еще долго простоял в потерянном состоянии, теряя свой взгляд в непроглядной темноте.       Следующим утром в окне было по-прежнему мрачно, что породило некое беспокойство, а затем удвоило его, когда и вечером осталось неизменным. Все выходные я не понятно, о чем думал, все было так сумбурно, что я никак не мог собрать мысли в кучу. А что, если я больше не увижу источник этих легких мыслей, этих успокаивающих иллюзий и историй, очаровывающих своей непосредственностью. И я вдруг понял, что боюсь. Боюсь потерять шанс на знакомство, которое, возможно, подарит мне что-то важное или что-то важное отнимет. Я ведь так и не узнаю, пока не попробую.       Понедельник. Мать подумала, что я не в себе, когда собственный сын чуть не сбил ее с ног, пока выбегал из квартиры на учебу. Впрочем, я как можно дольше старался не крутиться около мыслей о потере, пока шел до этого чертового дома с этим чертовым окном. Пока бежал. Пока мчался.       На информационном табло для жильцов мною было оставлено отчаянное послание в виде красного листочка с текстом: «2-й этаж, 3-е окно слева//Давай поговорим?» и номером мобильника.       Как бы я сам отреагировал на подобного рода записки? Хороший вопрос, но это всяко лучше пулянья камешков и других оригинальных вещей в духе детсадовских замашек. Или нет…       Листок был на том же самом месте на момент моего возвращения. И на следующий день, и через два дня, три. Телефон все молчал, забирая все мое внимание на себя.       Рехнулся.       Окончательно слетел с катушек.       Парализованный этой мыслью, ограниченный своей идеей пристанища в мечтах. Потерян. Ничто не волновало меня больше этого.       Я отвожу руку назад, максимально растягивая толстую резиновую нить из отцовского магазина, и без промедления отпускаю. До моих ушей доходит внушительный глухой хлопок. Кто же ты? Ну кто же ты?!       Сквозь шумное дыхание прорезается монотонный писк домофона, который, как мне показалось, звучит громче обычного. Скрупулезно проникая в подъезд, я делаю первый шаг на ступень лестницы. Поднимаюсь все выше и чувствую сильную тяжесть в груди, дробящую ребра и легкие. Опьяненный этой болью, я могу видеть три двери, одна из которых приоткрыта, уже в нескольких шагах. Деревянной рукой я медленно отворяю входную, ощущая омовение холода. Ни души. В кромешной тьме различается знакомый свет бирюзы.       Я переступаю через порог. Я здесь. Я здесь…

***

— С глубочайшим сожалением сообщаю Вам, что Ваш сын скончался сегодня вечером, не выходя из комы.