Контрасты

Ты всегда умел выбирать слова, знал, как описать надежды, которым не суждено сбыться, разношёрстность чувств собрать воедино, сотворяя удивительный танец эмоций на бумаге. Ты удивительный поэт, а прозаичность политики тебя погубит. Ты романтик, эстет, проповедник высших идеалов, но никак не политик. Я же никогда не умел подбирать слова, произносить воодушевляющие речи. Не верил, что страну можно построить без армии, и в социализме, со временем, разочаровался. И как же сильно меня выводили из себя твои громкие заявления, твоя неспособность мыслить трезво, слепая вера в что-то несбыточное. Вспоминая наши первые встречи, мы оба были так юны. Ты — желанный, горячо любимый сын, писатель-самородок, который случайно попал под дурное влияние политических течений. Я — мальчик-журналист, которому в жизни не хватает призвания, высшей цели, искры. Тебе все давалось в разы легче чем мне. Девушки при виде тебя томно вздыхали, а дамы постарше — меланхолично улыбались, вспоминая годы, когда ещё сами были ветрены и молоды. Мне доводилось отказываться от светских приёмов в угоду учёным книгам — для юнца моего социального статуса они являлись путём к лучшему исходу событий. В последующие годы судьба иногда сводила нас на партийных собраниях, порой услужливо предоставляя час-два, чтоб выпить кофе. А потом случился 1917. Год, в котором я тебя возненавидел сильнее, чем когда-либо кого-нибудь любил. Я ненавидел каждое слово, написанное твоей рукой. Ненавидел твой каллиграфический почерк, что так контрастирует с моим — неряшливым, поспешным. Меня тошнило от твоих пламенных речей на собраниях партии, таких же несопоставимых с реальностью, как твои экспрессионистские идеалы. Но когда ты открывал рот, я готов был слушать твой голос часами. Написанное тобой я знал наизусть, после бессонных ночей длиною в вечность, проведённых за рукописями, о которых ты хотел узнать моё мнение. Иногда, коротая так очередную ночь, я почти чувствовал невидимые отпечатки твоих пальцев на бумаге, слышал, как она шумит от движений пера. Порой так хотелось провести одно из таких ночных чтений с тобой, узнавая значение каждой метафоры и афоризмы, слушая как написанные тобой слова слетают с твоих же уст. И внезапно пришло осознание — немыслимое, недопустимое. Осознание, за которое порицаешь сам себя, ища спасения, укрытия. Это осознание преданного Родине солдата, который понимает, что война проиграна. Бывший солдат находит утешение в чём-то более крепком, чем вино, в безуспешных попытках утопить чувство, что душит, сдавливает лёгкие, рвётся наружу криком, рёвом, мужским плачем, ломая рёбра изнутри. Это осознание молодой девушки, одной из тех, о которых писал Великий Кобзарь. Которая топит своё дитя и, в слезах, утопает сама. Но политику не положено повышать градус напитков, как военному мужу негоже бросаться в реку, подобно несчастной деве. Поэтому я прячусь от тебя в омуте табачного дыма, давясь горьким привкусом на кончике языка. И вот вновь открываешь бледные губы с очередным призывом. А я ухожу в отрицание, не слыша твоих слов сквозь завесу сигаретного дыма.