Запретная

Беги, беги… Босая по лесу, по холодной росе, через серый туман, оседающий хрусталем на листьях в предзакатном сумраке. Беги! Сердце твое бьется так отчаянно, так сильно. Я чувствую его ритм, его болезненный трепет. Пульсацией жара в груди, биением тонкой, как ниточка, жилки на запястье. Слышу твое тяжелое дыхание, разрывающее горло. Беги. Время твое подходит к концу. Тонкая рубашка, насквозь промокшая от пота, липнет к телу, распущенные волосы цепляются за ветки. Беги, так быстро, как сможешь. Так далеко, как сумеешь. Как только последний луч заката угаснет над черной полосой горизонта, я последую за тобой. Незримой, смертоносной тенью, рассекающей туман. Ты этого не увидишь. Беги… Ты понятия не имеешь, кто я. Не знаешь, откуда я явился и с какой целью. Не знаешь, как далек мой родной мир, не понимаешь языка, на котором я говорю. Но, вместе с тем, тебе известно достаточно. Я — смерть. Я — холод безжалостной стали, острие клинка, жаждущее напиться теплой крови. Я — стрела, неумолимо несущаяся к цели. Пуля, въедающаяся в живую плоть. Дикое пламя, пожирающее все живое на своем пути. Я — Охотник. А ты — моя добыча. Ты — маленький клочок живого тепла, потерянный во мраке и холоде хохочущей ночи, надменно взирающей на землю единственным оком таящей луны. Шепот ручья и дыхание ветра, пьянящий запах полевых цветов. Солнечный свет и летняя гроза, трепетное пламя свечи на ветру… Беги. Солнце медленно погружается за горизонт, и его свет на миг вспыхивает чуть ярче, точно в агонии. И угасает, оставляя после себя лишь быстро густеющую закатную зарю. Все. Пора. В нетерпении я соскальзываю вниз, бесшумно приземляясь и почти тут же срываясь в скользящий бег. Запах добычи тает в тумане, но он еще ощутим. Он будоражит твей, заставляя дрожать от предвкушения. Беги. Осталось всего несколько минут. Ветка не хрустнет под моей ногой, не шелохнется трава, не задрожат листья пугливых осин, когда я пронесусь мимо. Но страх обостряет чувства, и поэтому ты все же оглянешься. Но увидишь лишь темноту. А я… я уже буду рядом. Гораздо ближе чем тебе кажется. Подобрав длинную юбку, чей подол отяжелел от росы, ты бежишь дальше. Свернешь в чащу, где кроны сомкнуты так плотно, что не пропускают света звезд. Попытаешься скрыться в тенях, наивно полагая, что они могут тебя спасти. Силы покидают тебя, и ты пытаешься запутать следы. Надо признать, это у тебя получается неплохо. Любого другого зверя тебе удалось бы провести. Но не меня. Наконец, ты останавливаешься, снова оглядываясь и пытаясь отдышаться. Ты не чувствуешь опасности, обманчивая тишина ночного леса успокаивает тебя. Тени безмолвны и недвижимы. Ты думаешь, что тебе удалось спастись. Как бы не так! Прыжок, стремительный и точный, всполох лунного света на лезвиях. Твой удивленный и испуганный вскрик… пытаешься убежать, но поздно — ты уже в моих руках, и никуда тебе от меня не деться. Я прижимаю дрожащее тело к стволу, легонько касаясь тонкой фарфоровой шеи кончиками запястных лезвий — там, где пульсирует под кожей сонная артерия. Ты пытаешься сопротивляться, трепыхаешься зажатым в силке зверьком, и в конце концов, затихаешь, поднимая горящие глаза. Краткий миг, полный немыслимого напряжения. Я чувствую жар, исходящий от кожи. Сердце добычи бьется в унисон с сердцем Охотника — ведь мы танцуем под одну и ту же музыку. Ты откидываешь голову назад, заглядывая в мои глаза через маску, и твой взгляд пронизывает до костей, как электрический разряд. Сжимаешь плечо тонкими пальцами и… смеешься. Лезвия с тихим шипением исчезают в ножнах, не оставив ни царапинке на коже. Волосы пахнут медом и скошенной травой, и я запускаю в них руку, перебирая пальцами шелковистые пряди. Да, верно. Наверное, я сошел с ума. Каждый раз, когда солнце склоняется к горизонту, я обещаю себе, что на этот раз не побегу за тобой, прекращу это безумие, но… кого я пытаюсь обмануть? И, когда нетерпеливые тонкие пальцы дергают трубки моей маски, я окончательно теряю разум. Хриплый рык вырывается из груди, и я припадаю клыками к доверчиво подставленной шее, вдыхая запах уманской кожи. Я прекрасно помню, как это случилось в первый раз. Ты стояла передо мной в лунном свете и тонкий лен скользил по коже, обнажая хрупкие плечи. Я сомневался, а тебе было страшно. Не знаю, что двигало тобой. Наверное, ты решила таким образом расплатиться со мной за свою спасенную жизнь, отдав мне единственное, что у тебя было ценного. А я… я принял то, что было предложено. Было странно, и как-то неправильно. Но потом… мы привыкли. Я думал, что мне быстро надоест, но ошибся. Это как наркотик — раз попробовав, отказаться уже невозможно. Ты тихо мурлыкаешь, сжимая ногами мои бедра и выгибая узкую спину, прижимаясь грудью к доспеху. Я срываю его, откидывая куда-то в траву, но остается еще тонкая ткань рубашки, которая ужасно мешает. Но это, впрочем, ненадолго — пара секунд неловкой задержки и рубашка тоже летит в сторону, повисая на кусте жимолости. Гибкое тело нетерпеливо вздрагивает под моими ладонями, и я пускаю в ход когти, царапая хрупкую спину. Несильно, но до крови. Знаю, тебя это тоже заводит, хотя потом ты и будешь недовольна из-за того, что остались следы. Ты уже давно отказываешься ходить на реку со своими сверстницами, чтобы никто не увидел следы моих ласк на твоем теле. О тебе и так уже ходят странные слухи. Тебя называют ведьмой. Потому что в голодное время ранней весны, когда иные перебивались разведенной в воде мукой, в твоем доме ели мясо. Или оттого, что брата местного жреца, однажды посмевшего оскорбить тебя действием, потом еще долго находили в лесу по частям. Целиком, кстати, так до сих пор не нашли… Каюсь, был взбешен. Ненавижу, когда кто-то трогает то, что принадлежит мне. Тебя боятся. Говорят, ты общаешься с нечистой силой. Ну, примерно так оно и есть… Маленькие руки гладят меня по плечам, по груди и скулам, губы бесстрашно хватают клыки. Ты касаешься их кончиком языка. Я этого не чувствую — там нет нервных окончаний, но тебе приятно, значит, приятно и мне. Я избавляюсь от твоей юбки и прочих тряпок, нетерпеливо срываю и собственный пояс. Мне не надо убеждаться в том, что ты готова — и так знаю. Ты почти все делаешь сама, я лишь немного помогаю, поддерживая твои бедра и слегка направляя. И мы сливаемся воедино. Ты стонешь, запрокидывая голову, впиваясь в мою спину своими несерьезными коготками, всецело отдаваясь изысканной боли и наслаждению. Сперва всегда так — яростно и ненасытно, как будто я не касался тебя целый год. Для нежности у нас еще останется время, хоть летняя ночь и коротка. Ты умеешь быть нежной. И я, как оказалось, тоже… Твой голос сводит с ума. Ты рычишь, выкрикивая мое имя — то, которым зовешь меня — все громче и громче, все сильнее сжимая бедра, пока наконец не достигаешь этой своей мучительной кульминации. Твои мышцы напрягаются, ты стискиваешь меня в объятиях, и мне уже тоже нет смысла сдерживаться. Я изливаюсь в тебя жаркой волной, обессилено роняя голову на твое плечо. На этом все не закончится. Потом будут долгие, неторопливые ласки, твой негромкий смех, и сладкое изнеможение, когда уже нет сил даже чтобы думать, и мысли точно плавают с сладкой золотистой патоке, заполняющей нас до краев. Я прежде не думал, что уманы могут такое выдержать. Я даже не уверен, что яуты на это рассчитаны… И ты заснешь на моих руках, доверчиво свернувшись клубочком. И будешь казаться совсем крошечной и еще более хрупкой, чем ты есть. …а утром, незадолго до рассвета, ты уйдешь. Я, скорее всего, тоже успею заснуть, но ты не разбудишь меня, тихонько вывернувшись из-под тяжелой лапы. Бесшумно ступая по мокрой траве, растворишься в серебряном утреннем тумане, чтобы успеть вернуться до того, как проснуться твои младшие сестры. Твой день принадлежит уманам, но, клянусь, однажды я это изменю. Но пока — беги. Убегай к своим. Не оглядываясь и привычно путая следы, чтобы никто не догадался, где и с кем ты была. Я знаю — ты никому другому не позволишь прикоснуться к себе. И ты вернешься. Едва солнце коснется своим краем западного горизонта — ты вернешься. А я буду ждать.