Всё наладится

      «Молодчина», — говорит Майк.       «Обожаю тебя», — говорит Майк.       Засунь своё обожание себе в задницу, думает Честер, и мысленно бьётся головой об стену.       Всегда так. «Молодчина», «обожаю тебя», «круто поработал». «Мы с Честером как братья», «мы всё время вместе», «хей, Честа, подбросить тебя?». И, главное, всё искренне, всё от чистого сердца, ни в чём не солгал. Такая прекрасная, возвышенная братская любовь. Куда ты, туда и я. Будет хреново — звони хоть в пять утра, бро.       Слишком возвышенно для того, чтобы дрочить ночью в номере, представляя его, лежащего через стену от тебя, совсем близко — выходи и стучись, он впустит. Даст плед, сделает чаю, включит кино и скажет «всё наладится, Чез, вот увидишь». А Честеру не нужно кино и «всё наладится», Честеру нужно целоваться до зуда в губах. Нужно, чтобы Майк, всегда такой сдержанный, спокойный Майк шептал его имя и втрахивал в постель до искр из глаз, и чтоб весь сраный отель с его тонкими стенами знал, как им хорошо, и чтоб горничные потом переглядывались и опускали глаза.       Приходил ведь уже, разбитый, уставший, говорил, что это невыносимо, что всё тело болит, мысли путаются, постоянно хочется плакать. Майк слушал, обнимал, даже по голове гладил, когда Честер не мог шевельнуться от этой тупой, сковывающей мышцы боли, когда пускал слюни в очередном приступе мучительно холодного оцепенения, и всё казалось нереальным, несуществующим, кроме тёплых пальцев в волосах и шершавого подбородка, упирающегося в макушку. Майк сидел рядом и повторял, что эта боль реальна, что Честер не сходит с ума, что он имеет право говорить о ней, что ему, Майку, жаль, что так происходит и он бы что угодно сделал, лишь бы его самому близкому на свете человеку полегчало. Всё правильно, всё так, как пишут в брошюрках «Как поддержать человека в депрессии», и снова ни грамма фальши. Всегда «всё наладится» — тихо, губами в висок, и от дыхания теплеет ледяная кожа. Он пахнет теплом и домом, и так страшно, что однажды он может пропахнуть болью, которую Честер раз за разом выливает на него.       «Всё наладится» — тем же голосом, только «я люблю тебя», давай же, Майк, не большая ведь разница. И можно было бы рискнуть, в конце концов, им не по шестнадцать, разобрались бы и забыли (Майк забыл бы), но Честер знает, что будет, если он действительно сейчас постучит в номер. Честер с Майком всю жизнь провёл, он все его реакции может угадать. Поцелуй почти без ответа, из вежливости и с лёгким удивлением, потом вполголоса «ты пьяный что ли?», и дальше «эй, ну ты чего, давай прекращай, не надо». Попытка объяснить, что не пьяный, что давно хотел, почти двадцать лет хочет, что завидует даже его долбаному синтезатору, потому что к нему Майк прикасается чаще, чем к Честеру. И в ответ — ладонь, упирающаяся в грудь, и уже более холодно: «Остановись, мы не будем этого делать». Список отговорок, вполне рациональных и, безусловно, правдивых: им уже прилично лет, у них есть жёны и дети, нельзя вот так просто отказываться от семей, и что будет с работой, и нет у них на это времени, и ничего из этого не получится. И ещё тысячи причин, чтобы не озвучивать прямым текстом, что Честера он не любит. Точнее, любит, конечно, но в своём смысле. И вот эта вина в его глазах, она обязательно будет, это же Майк, он добрый, он не хочет никого обидеть, тем более своего родного Чеза. А Честер за эту вину будет винить себя: опять полез, куда не надо, опять всё испортил, опять сделал Майку больно, тупой, бесполезный Честер, от тебя одни проблемы.       И можно было бы даже поманипулировать, надавить на жалость, сыграть на этом чувстве вины: выбить ещё один поцелуй в стиле «надеюсь, тебе станет от этого легче» или, может быть, даже секс в качестве извинений — и потом, конечно, станет ещё хуже, и уже Майк будет обвинять его. Не вслух, конечно, но он всё равно услышит: что тебе, Честер, ещё от меня нужно, из-за тебя я изменил любимой жене, из-за тебя я не могу нормально работать. Всё из-за тебя, Честер. Пошёл нахуй, Честер.       — Пошёл нахуй, Честер, — это не он, это его голос сам отправляет проклятия в потолок, будто там, наверху, его услышат и наконец прибьют какой-нибудь особой молнией для самых конченых грешников. Он уже будто бы слышит гром — наконец-то, давно пора, Честер слишком сильно устал от этого дерьма, а группа как-нибудь справится без него.       Только это не гром, а стук в дверь. И на пороге не Господь Бог, а Майк, хотя для Честера особой разницы нет. И это не молния, а чужие губы на его, Честера, губах, хоть и кажется, что всё вокруг превращается в пепел.       И если он заснул, то это самый лучший сон. А если нет — значит, всё действительно наладится.