fear

Откуда у Бэкхёна эта гитара, никто не знает. Старая потрёпанная акустика с почти стёршимися наклейками «A day at the races» и «Low» на деке. Бэкхён не мог купить ее сам – это все знают, он не умеет играть. Но она все равно стоит на самом заметном месте в его комнате, и каждый, кто видит её, спрашивает: «играешь?» Бэкхён на это вздыхает и отвечает всегда одинаково: «пытаюсь». Не пытается. Непонятно, как и когда она у него появилась – и зачем. Она удачно гармонирует с постерами Queen и Боуи, с кожаной курткой Бэкхёна и остроносыми ботиками. Она – как часть его образа. На самом деле, гитару принёс Чанёль. Просто принёс, поставил в угол и улыбнулся. Не стал ничего объяснять, но Бэкхён и не ждал – себе дороже, узнавать что-то у этого парня. Потом Бэкхён провёл полчаса в музыкальном магазине, отыскивая альбомы по наклейкам, и потратил почти все оставшиеся от месяца деньги – но он обязан был сделать это. Даже несмотря на то, что его не особо интересовала музыка, выпущенная до его рождения. Больше зацепок о гитаре не было. Чанёль тепло смотрит на неё каждый раз, когда появляется, но молчит. А Бэкхён думает, что когда и если он разгадает эту загадку, он что-нибудь поймёт. Может, про Чанёля. Может, про себя. Может, ничего. Но две вещи он знает уже сейчас очень точно: 1. эта гитара знавала лучшие времена и более талантливого хозяина. 2. если дом Бэкхёна вдруг загорится, ему будет всё равно, сколько ожогов он получит – гитара будет в безопасности. Странный он, Чанёль этот, и подарки его внезапные. Первый раз Чанёль появляется, когда Бэкхёну что-то вроде пяти. Это же переломный возраст, внутренне у всех что-то закладывалось, когда им было пять, даже если на самом деле совсем не пять. Но семья Бэкхёна только переехала в Чикаго, и ему настолько отвратительно, что любой, кто выглядит так же, кажется спасением. На Чанёле белая футболка, черные шорты и идиотские кроссовки с выжигающими глаза кислотно-оранжевыми полосками. Он улыбается, и Бэкхёну становится повеселей. За кучей коробок их двоих почти не видно, поэтому непонятно, со стороны какого из соседних домов подошел Чанёль. – Страшно? – первое, что Бэкхён от него слышит. Кивает. Наверное, не страшно до холодного страха, но просто мешанина всего – неуверенности, одиночества, зависти, неспособности постоять за себя в случае чего. А случаев «чего» Бэкхёну явно не избежать. Родители отказались менять его имя на какого-нибудь Роберта Бёна, поэтому вот он, маленький и корейский до последней буквы в имени мальчик, лишённый друзей и родного пучонского солнца только потому, что отца перевели по работе. Бэкхён не знает, найдет ли друзей здесь, будет ли ему здесь так же просто, сможет ли он здесь прижиться – и, как сказала мама, это совсем не те мысли, которые должны одолевать пятилетнего мальчика. А Чанёль смотрит на него среди коробок, смотрит своими тёплыми улыбающимися глазами, и говорит: – Не бойся. Я теперь рядом. Друзья у Бэкхёна всё же появляются. Сначала они, конечно, смеются над его именем, над его акцентом, даже над футболкой с глупым котом, который говорит «don't stop me meow» – и Бэкхён молчит на это всё. А Чанёль советует: «стукни самого болтливого». Не сильно, не до крови, просто сурово подойди и врежь. Чтобы знали. Бэкхён дерется первый и последний раз в жизни – конечно же, на свой вялый и смазанный удар в плечо одного из мальчиков, он получает. Они сидят потом все четверо, без Чанёля, потирая ушибленные костяшки с видом героев всех войн разом. – Я камнем в тебя кинуть хотел, – говорит тот, который самый болтливый. – Я бы маме всё рассказал, – кивает Бэкхён. И этого достаточно, оказывается. Им всё равно на его имя, на его акцент, даже на его футболку – теперь он их друг. Бэкхён не чувствует себя одиноким больше. Чанёль сидит на краю кровати Бэкхёна; улыбается: «говорил же, нужно просто подраться». У него разрешение остаться на ужин, потому что родители, по его словам, снова уехали, а проводить вечер с тётей слишком уныло – игрушек нет, по телевизору разрешены только новости. Тётя, говорит Чанёль, тоже не против – когда его нет, она приглашает своих подруг из церкви пить взрослые напитки и разговаривать взрослые разговоры. Бэкхёну только на руку это всё – ему нравится играть с Чанёлем, делить с ним свои игрушки. Он даже говорит ему однажды, что хочет, чтобы они всегда вместе играли. Чанёль смотрит на него, улыбаясь, и отвечает: «почему нет». В школе оказывается, что Бэкхён – не единственный кореец на американской планете, как он уже привык думать (их двое, он и Чанёль, конечно, но Бэкхёну всё еще кажется, что Чанёля он выдумал; не спасает даже то, что родители его видят). Мальчика зовут Ким Чунмён, и он такой, очень серьезный. Дозирует слова и улыбки. Чанёль слушает рассказы про него, когда приходит, а Бэкхён первый раз в один из таких вечеров спрашивает, почему Чанёль никогда не зовёт к себе в гости. Тот пожимает плечами и отвечает, что родители не разрешают. Бэкхён делает вывод, что родители у Чанёля – совсем не подарок, и жалеет его. Так, с позиции того, кому повезло больше, но кто в силах сделать хотя бы немного лучше. С Чунмёном Чанёль знакомиться не хочет, просто укладывает свою ладонь Бэкхёну на плечо и говорит: – Это только твой друг. Бэкхён не очень понимает, друзья же общие, это не какие-то привязанные только к одному человеку люди. Он бы вот, например, был не против познакомиться с друзьями Чанёля. Но тот улыбается и уходит. И не выловить же его – Бэкхён не знает его домашнего телефона и адреса, только тётин, но Чанёль у нее больше не остается. Странные они друзья. Как будто и не друзья вовсе. Чунмён вливается в жизнь Бэкхёна со своими неловкими улыбками, учебниками и воспитанием. Родители выдыхают – опасности попадания сына в плохую компанию с первых же классов школы пока нет. Они обожают Чунмёна – знают, что не научит дурному и что уроки будут сделаны обязательно. Бэкхён не против, на самом деле. Потому что иногда, когда все засыпают, в окно его комнаты летит комок сухой земли – и очень аккуратно, тихо-тихо Бэкхён выходит из дома. Сто раз предлагал ему Чанёль вылезать в окно, но Бэкхён лучше рискнет быть пойманным в гостиной, чем пойманным со сломанной ногой после падения со второго этажа. С Чанёлем не страшно. Непонятно, почему, но совсем не страшно. У него дурной блеск в глазах и орехи в карманах спортивных штанов. Они забираются в чужие сады, воруют чужое спокойствие и иногда яблоки, разговаривают максимально тихо – обо всём, что только в голову взбредет. Сидят в беседках или лежат на аккуратных газонах, прячутся от накрапывающего дождя или смотрят в звёздное небо. Похоже на волшебство. В такие тихие ночи кажется, будто они действительно одни на свете. В одну из таких тихих ночей Чанёль внезапно говорит: – Я, вроде как, по времени путешествую. Бэкхён смотрит на него и тихо фыркает: – Ну да, конечно. Чанёль отвечает улыбкой, и больше эту тему не поднимает. Но к Бэкхёну закрадывается. – Чунмён. Тот поднимает голову от тетради и вопросительно смотрит на замолчавшего Бэкхёна. – И чего? – не выдерживает он. Бэкхён мнётся, потому что глупым словам, звенящим сейчас в его голове, как стеклянные камешки, он придаёт слишком много значения. Пугающе много. – Ты думаешь, что путешествия во времени возможны? Чунмён отодвигает тетрадь и смотрит на Бэкхёна внимательно. – В смысле, как у Уэллса? Бэкхён понятия не имеет, кто такой Уэллс и как у него, поэтому пожимает плечами. – Будущее через сотни тысяч лет, вырождение расы – такие путешествия? – Перестань читать ерунду, – бурчит Бэкхён, а Чунмён смеётся до глаз дугами – ему, честное слово, очень нравится немножко пугливый друг. – Нет, как вот ты такой сел в машину – и отправился за десять лет до себя. Или за двадцать. Или вперёд на пять. – Да понял я, – улыбается Чунмён. – Не знаю, мне хотелось бы верить. А Бэкхён вот не знает. В Чанёле и так непонятного – в руках не поместится, – а тут еще это. Может быть он просто сумасшедший, но где-то внутри, очень глубоко, Бэкхёну хочется, чтобы это было правдой. Чтобы Чанёль однажды взял его с собой. Не навсегда – просто посмотреть. – А «Машину времени» всё же почитай, – говорит Чунмён и пишет на листочке название и автора – крупно и разборчиво, будто Бэкхёну пять. Бэкхёну пятнадцать, когда он всё же решается спросить. Чанёль лежит на его кровати, дергает ногой в такт песне, которая, видимо, играет в его голове. – Ты правда… – Бэкхён замолкает на пару секунд, когда Чанёль смотрит на него. – Правда путешествуешь по времени? Даже звучит по-дурацки. Бэкхён самому себе кажется полнейшим идиотом, над которым однажды не очень удачно пошутили, а он почему-то принял эту шутку за правду. Чанёль садится. Улыбается. Ему тоже пятнадцать, он выглядит, как самый обычный парень, говорит, как самый обычный парень, даже ведет себя большую часть времени так – как самый обычный парень. Ну не знакомится он с друзьями Бэкхёна, ну не зовет к себе в гости, ну не рассказывает о себе особо – у каждого же свои особенности. Даже при том, что они уже десять лет дружат. Всю сознательную жизнь. И не ругаются, хотя иногда Бэкхёну очень хочется – Чанёль как-то мягко обходит углы, умеет ведь. – Да, – отвечает Чанёль. – Странно, правда? – Или странно, или ты как решил меня разыграть в пять лет, так до сих пор не остановился, – фыркает Бэкхён. Чанёль смеется. Нет, без него было бы совсем иначе. Конечно, Бэкхён думает, что давно перерос детские страхи и врос в уверенность в себе, но как бы оно было, не будь Чанёля рядом? Не хочется проверять, если честно. – У тебя типа машина времени? Чанёль мотает головой. Он снижает свой голос до шёпота и рассказывает, что был таким всегда. Что ему достаточно просто заснуть в правильное время и в правильном настроении. Что когда это случилось первый раз, он чуть не обделался от страха. Что он, на самом деле, если считать по бэкхёновым годам жизни, намного младше – в конце восьмидесятых его еще не было даже в планах. И что если так думать, то он из будущего, которое Бэкхён, возможно, никогда и не увидит. Чанёль рассказывает, как терялся поначалу, а потом понял, что достаточно выбрать себе любимые направления, чтобы выглядеть так же, но никогда не вмешиваться. У него, оказывается, есть друзья почти во всех декадах. Звучит всё еще по-дурацки, но Бэкхёна прохватывает до мурашек, когда он представляет, что Чанёлю не нужно прилагать особых усилий и совершать научных прорывов для этого – он таким родился. Что Чанёль может побывать на концертах очень старых групп и потом вернуться домой, где его сверстники о таком даже мечтать не могут. Что Чанёль – почему нет? – может влюбиться в человека, который к его рождению уже умер. Это всё, конечно, захватывающе, но всё равно грустно. Больше они об этом не говорят. Бэкхён иногда ловит Чанёля на каких-то почти снисходительных улыбках, когда рассказывает что-нибудь из произошедшего в школе. Как далеко, интересно, шагнул прогресс, и почему Чанёль ничего об этом не рассказывает? Продолжает прикидываться самым обычным парнем, будто бы живущим по соседству, в этой своей модной кожаной куртке с заклепками и магическим рюкзаком, из которого иногда появляются пластинки – выпущены давно, а как будто только с прилавка музыкального магазина. Видимо, так оно и есть. После их разговора Чанёль словно самому себе разрешает притаскивать Бэкхёну какие-то сувениры из всех своих «путешествий». Они, вроде как, не вызовут вопросов у любопытных гостей, но заслужат одобрительную зависть. Чанёль любит музыку. Иногда он приходит с гитарой и еще более лохматый – видимо, откуда-то. Бэкхён начинает любить музыку тоже. Очень аккуратно, очень избирательно. В девятнадцать Бэкхён съезжает от родителей. И вот тогда на новоселье Чанёль и притаскивает эту гитару. Довольно улыбается, молчит, ждет вопросов от Бэкхёна. Но тот знает правила – улыбается тоже и благодарит. А когда Чанёль уходит, вертит гитару в руках, осматривает потертые наклейки, осторожно трогает струны. Не умеет он играть, и учиться тоже никогда не хотел. Струнные бесят его, клавиши куда проще. Все эти музыкальные задвиги Чанёля делают из Бэкхёна интересного собеседника. Он не меняет имя – ему нравится, когда при знакомстве его неловко переспрашивают. Это и способность сходиться с людьми добавляют несколько очков к его очаровательности. Чанёль говорит, что знает это давно, фыркает и, видимо, ревнует. Бэкхёна это очень забавляет. Они ссорятся первый раз, когда Чанёль целует его. Вот так просто, открывает дверь своими ключами, проходит, игнорирует бэкхёново «привет, как оно?», хватает его щеки своими ладонями и целует. Бэкхён визжит. Моментально, потеряв пару секунд на шок. Пихается, вытирает рот руками и чуть ли не ревёт. – Прости, – Чанёль неловко улыбается. – Я был на вечеринке и до сих пор не протрезвел, видимо. – И что это такое?! – Бэкхён сует ему в лицо свои руки, которыми вытирал рот, будто на них должно что-то остаться. – Ты мне нравишься, на самом деле, – Чанёль пожимает плечами, больше не улыбается. Его будто бы обижает такая реакция Бэкхёна, хотя с чего бы, если обижаться полагается Бэкхёну? У Бэкхёна в голове очень четкая ассоциация геев со спидом, и сейчас у него на руках и на губах этот спид, он не просил этого, не просил нравиться Чанёлю, не просил ничего вообще! Чанёль криво улыбается и уходит, оставляет свои законные ключи на тумбочке. Бэкхёну на какой-то миг становится страшно, что не вернётся больше, а как и где его искать? Но миг проходит, возвращается злость и все те обидные слова, которые он с силой удерживает в себе. Потому что Чанёль его друг. Потому что друзей нельзя ранить, даже если они творят какую-то невообразимую ерунду. Чанёль действительно не появляется – ни через день, ни через неделю, ни через две. Бэкхён бесится. Он без понятия, куда бежать и кого спрашивать. Злится, конечно, до сих пор, но Чанёль был с ним всю его жизнь, и сейчас без него всё совершенно не так. Неправильно. Бэкхён не встречается ни с кем, ему некогда. В школе было время, а сейчас все его мысли забиты старыми пластинками в новых обложках, необъяснёнными подарками и Чанёлем, конечно. Чанёлем, который ушел. Который сидит сейчас в каком-то из времён со своим глупым грустным лицом, жалеет себя – и не возвращается. Парня зовут Энди, у него выбеленные волосы, и он такой очень ожидаемый Уорхол-воннаби. Бэкхён только хлопает глазами, когда тот касается его скул пальцами и говорит «мне нравится твое лицо». У этого Энди с крышей явно нелады, потому что тут, в Чикаго, у него что-то типа дубликата уорхоловской Фабрики, и Бэкхён искренне думает «ну и придурь» – но идёт за ним зачем-то. Попадает в прошлое будто бы, потому что Фабрика больше похожа на притон с накрашенными мальчиками и девочками, где всем всё равно, к кому клеиться. Бэкхёну страшно, но интересно. Еще ему интересно, бывал ли Чанёль на настоящей Фабрике и не оттуда ли эта гитара, которую он принёс – от этих мыслей голова едет. Энди нравится его лицо, его имя и то, с каким упорством Бэкхён отцепляет от себя его пальцы. Дискомфорт. Самое основное ощущение, и даже выпивка не спасает. Бэкхён смотрит на это всё и думает, что ему пора домой. – Ты что здесь делаешь? – слышит он, решая уйти. Чанёль, самый настоящий. Как попало улыбается, но действительно здесь. – Ты где был? – выдыхает Бэкхён. – Не попадался тебе на глаза, – хмыкает тот. Бэкхёну хочется и ударить его, и обнять, поэтому он просто кивает и опускает глаза. Значит, Чанёль знаком с Энди и тут уже не первый раз. Не особо удивительно, но Бэкхён, если честно, думал, что в этой декаде у Чанёля есть только он. Вроде как эксклюзивно. А если нет, то скольким еще Чанёль сказал, что они ему нравятся, скольких еще поцеловал и от скольких получил такую себе, но истерику в ответ? – Я пойду, – говорит Бэкхён. – Хорошего вечера. Чанёль кивает. Бесит настолько сильно, что Бэкхён готов разгромить свою съёмную квартиру. Не остановил, не пошёл следом. Остался там, смотрит сейчас, видимо, как этот поехавший Энди снимает очередных целующихся парней для тупого и эпатирующего фильма, который покажет только своим. Они могли бы уйти вдвоем. Прийти к Бэкхёну, обсудить эту псевдо-Фабрику, настоящего Уорхола, а еще Чанёль мог бы рассказать что-нибудь о том времени. Они могли бы остаться вместе там. Просто стоять рядом и говорить, они же знакомы такую кучу лет. По крайней мере, Бэкхён теперь знает, где его искать. Бесится, потому что без понятия, что делать с этим знанием, но хоть что-то. Разбить бы эту тупую гитару о тупую голову Чанёля – вдруг тогда откроются тупые временные врата, которые затянут Бэкхёна во время Чанёля, в его дебильное будущее, дадут возможность навешать ему пинков еще раз. Энди ловит Бэкхёна у магазина, где тот подрабатывает, и зовет выпить. Бэкхёну он не нравится. То есть, нет, он нормальный парень – если это можно как-нибудь притянуть до нормальности, но его не-Фабрика раздражает, волосы слишком белые раздражают, пафос весь этот раздражает и манерность, с которой Энди пропевает бэкхёново имя, раздражает больше, чем всё остальное. Но он соглашается. Они идут в бар, обычный бар, а не в этот странный притон. – Ты знаешь Чанёля? – спрашивает Бэкхён как можно безразличней. – Чанни? – улыбается Энди. Бог ты мой, а это еще бесячей, Чанни. – Да, много лет уже. Вот как даже. Бэкхён кивает, потому что а и правда, какая гарантия того, что в свои пять лет разговорчивый и дружелюбный Чанни не подкатил к какому-нибудь еще растерянному мальчику. – Он играл на гитаре с моим братом, – продолжает Энди. – Жаль, что они группу так и не собрали. Это логичней – Чанёль любит музыку. Бэкхён невольно улыбается. – Вы знакомы? – щурится Энди. – Вроде того, – мнется Бэкхён. – Лет пятнадцать уже. Энди присвистывает. – Странно, что он тебя к нам не привел. Поругались? Бэкхён только кивает. Что тут вообще скажешь – Чанёль не знакомится с его друзьями и не знакомит Бэкхёна со своими. Минимальное участие в прошлом, которое для Бэкхёна – настоящее. Наверное, он и права не имел говорить про свои чувства. Что если бы Бэкхён ответил взаимностью, не женился бы на какой-нибудь нужной девушке и у них не родился бы спаситель мира от метеорита или еще там чего? Что произошло бы тогда? ...Вдруг тогда бы сам Чанёль перестал существовать в своем времени? Эта мысль пугает Бэкхёна до холодных рук. – Можем пойти на Фабрику, – Энди смотрит очень внимательно, будто угадывает мысли Бэкхёна. – Чанни, наверное, там, вы поговорите… и всё такое. «И всего такого» Бэкхёну не нужно. Поговорить – неплохая идея. Он на своем внезапном страхе чуть ли не обгоняет Энди – и никогда бы не подумал, что будет нестись в это странное место, сломя голову. Чанёль пьёт рядом с каким-то парнем, когда Бэкхён падает на него, тащит на улицу и дышит с надрывом; торопился, будто тот и правда мог умереть. – А что если ты уже изменил историю? – сипит Бэкхён. Он цепко держит Чанёля за локти, хмурится, а в горле саднит, и непонятно, от чего: от торопливого шага или от едва сдерживаемой истерики. – Что если тебя уже не существует? Чанёль улыбается, он всё время улыбается, дурацкий этот Чанёль. – Страшно? – спрашивает он, возвращая Бэкхёна в его пять, в его неуверенность, в его одиночество. Страх, наверное, остался. Может быть даже с того времени. Страх остаться одному, страх понять, что он это просто придумал. Страх, что Чанёля больше нигде не будет. Их ненастоящая дружба – со всей своей недосказанностью, со всеми недомолвками и секретами, с вечерами, в которых молчание поделено на двоих, а не не разговоры по душам, – самое настоящее, что у Бэкхёна есть. Он не любит Чанёля так, как тот, возможно, хотел бы. Он не хочет засыпать и просыпаться с ним – просто потому, что не знает еще, чего хочет от жизни. У него не ёкает нигде, когда Чанёль улыбается, смотрит или трогает его за пальцы. Бэкхён боится. И в этом страхе он весь. И этот страх толкает его вперед, впечатывает Чанёлю в лицо, зажмуривает его глаза и заставляет кивнуть, отвечая на заданный вопрос. Чанёль обнимает его – кому какое в этом притоне дело, что происходит между двумя парнями, местные подворотни и не такое видели. Руки его не спасают, просто словно удерживают Бэкхёна от побега. Срабатывает, на самом деле. – Ты никогда не думал, что случайно знаком со своими родственниками? Чанёль приподнимает голову, но тут же падает обратно. Они лежат рядом на бэкхёновой кровати. Уже нет неловкости, зато есть гарантия – Чанёль вернётся, Чанёль не уйдет. – Я очень внимательно изучил свою родословную, – смеется он. – Поэтому не переживай, я не нарушил ход их историй. Бэкхён кивает. Всё стало гораздо проще. Чанёль встаёт и достает что-то из своего рюкзака. – Держи, – улыбается он. Бэкхён скатывается с кровати, морщится. В руках у Чанёля – кассета, оранжевые всполохи, как огонь или солнце. – Выйдет через год, – он неловко смеется. Metallica – Чанёль их любит. Бэкхён вот не особо, но для Чанёля это важно, видимо. Он прокатывается взглядом по трек-листу, цепляется за «memory remains» и пропускает вдох. Память. Она ведь и правда останется у Бэкхёна, что бы ни случилось дальше. – Ты можешь забрать меня с собой? – хрипло спрашивает он. – Даже если бы это было моим единственным желанием, – вздыхает Чанёль. – Я не могу просто уснуть, взяв тебя за руку. Это изменит историю. Бэкхён дёргает головой, будто бы кивая. На самом деле, не хочет он кивать. Не хочет соглашаться с этой несправедливой ерундой. Мама говорит: «заведи себе девушку». Будто это кошка какая или собака. Бэкхён на эти традиционные субботние обеды кивает тоже, потому что так проще, чем вдаваться в объяснения и споры. Он никогда не спрашивал, а есть ли девушка у Чанёля в его далёком будущем? Или парень. Или робот, кто его знает, куда там шагнул прогресс и мораль. Еще он никогда не спрашивал, если ли у Чанёля кто-то в других декадах. Идеальное преступление же – они никогда не пересекутся. Бэкхёну смешно, потому что это обязано быть смешным – завести роман с парнем, который в этом вот девяносто шестом и не родился еще. Он слушает родителей, их истории об общих знакомых и о том, что произошло за неделю. Думает, что, видимо, совсем эгоистично это – просить Чанёля остаться здесь. У него там свои родители, свои друзья, и кто его знает, чем он оправдывает свое отсутствие. Да и зачем. Зачем ему оставаться здесь. Это даже не вопрос, кто согласился бы остаться в прошлом, даже если тут всякий Бэкхён, который до сих пор не может понять, чего он хочет, кого он хочет и в каком виде он хочет это всё. Чанёль открывает дверь своим ключом. Он не кричит с порога «я дома», просто молча проходит по коридору, находит Бэкхёна на кухне или в комнате, обнимает его – так, словно он и правда домой возвращается. – Ты был такой перепуганный тогда, – говорит он однажды, просто так, без подготовки, наблюдая за тем, как Бэкхён пытается учить к экзамену. Тот поднимает на него глаза. – Я сразу решил подойти к тебе, – хмыкает Чанёль. – Страх – он как несущийся на тебя грузовик. Не получается игнорировать. Бэкхён понимает. Стало действительно проще – они теперь разговаривают. – Ты спас меня тогда, – улыбается он. Чанёль улыбается тоже. – Я подумал, что будет неплохо остаться ненадолго рядом с тобой. Уйти, когда друзей заведёшь. – И почему не ушёл? – Не смог, – Чанёль смотрит на свои руки. – Я засыпал дома, думал, что попаду куда-нибудь еще, а попадал к тебе. Это что-то типа предназначения. Страшное слово. Оно будто говорит, что иначе и быть не могло. – На самом деле, – продолжает Чанёль, – у нас совершенно свободно можно встречаться с людьми своего пола. Тут это тоже не особо новость. Бэкхён знает. И это, наверное, тревожит его меньше всего – главное, родителям не говорить. – Чья это гитара? – спрашивает он, потому что хочет спросить совсем другое, но оно формируется глубоко и пока не может найти выход. Чанёль смеётся. Трогает старые струны, проводит пальцами по деке и смотрит на Бэкхёна. – Я был на Фабрике однажды, – и кивает его удивленно поднятым бровям. – На той самой. Она стояла в углу, я забрал себе. Потом учился играть, так что наклейки мои. Но чья она сама – понятия не имею. Бэкхён выдыхает. Чанёль и его подарки – это что-то совершенно ужасное. – То есть до меня ее мог трогать кто угодно, – подмигивает он и довольно смеётся. – Я подумал, что это будет неплохим подарком из странного времени. – Так и есть, – соглашается Бэкхён. Ему нечем крыть, нечем отвечать, он не может подарить Чанёлю что-то равноценное. Конечно, у них разные условия, но Бэкхёну грустно. Грустно и понятно, что Чанёль с ним деградирует. – Ты ведь однажды не придёшь ко мне, да? – спрашивает он. – Почему? Потому что у тебя там жизнь, а в любом из времен – куча куда более интересных людей, событий и эмоций. Потому что один никудышный Бэкхён не будет в силах заменить это всё – и не будет в силах не завидовать. Но вместо этого Бэкхён просто обнимает его и бормочет: – Потому что однажды ты должен будешь не прийти. «Однажды» – это годы. Пятилетие, десятилетие, столетие – нет у «однажды» четких рамок и дат. И тем не менее, Бэкхёну двадцать пять, когда оно наступает. Нет никаких предпосылок, никаких томных взглядов или намёков – просто будто нитка порвалась. И это странно, потому что у Бэкхёна именинный торт, он как дурак со свечками наготове – вот же оно, двадцать целых лет их знакомства, именины Чанёля в его жизни. Чанёля, которого нет. Нет ни утром, когда он обещал прийти. Ни днём, ни вечером, ни даже ночью. И даже следующим утром – никаких виноватых шагов в прихожей, никаких пальцев в волосах, никаких «прости меня, не смог вырваться». Бэкхён говорит себе: «всё хорошо». Внутренности его, конечно, истерично орут, но он спокойно идёт на работу, пропускает все цифры мимо глаз, но улыбается, о чем-то с кем-то разговаривает, обедает в столовой. Самый обычный день. Самая обычная неделя, когда паника переходит все границы. Бэкхён идет на Фабрику, хмурится, потому что этот притон лучше не стал и всё еще раздражает. – Сто лет Чанни не видел, – пожимает плечами Энди. – Позвони ему? Нет у них межвременного телефона. И ящика почтового для межвременных писем нет, ничегошеньки нет. И Чанёля, видимо, тоже нет. Что случилось – неизвестно. У Бэкхёна нет вариантов, кроме плохих. Месяц проходит, чтобы понять – точно всё. Возможно, у Чанёля просто закончился срок действия его межвременной визы. Такое ведь случается… наверное. И если так, то он сейчас тоже мучается, и ему явно хуже – ладно Бэкхён, там ведь столько других событий и людей! Глупо, наверное, думать об этом весь месяц, но на их двадцатилетие Бэкхён хотел задать тот вопрос, который сформировался, наконец-то, и нашёл выход. Ты любишь меня? И у него есть продолжение, такое же глупое, как мысли об этом: потому что я тебя – да. Пустота разрастается. Когда живешь всю свою жизнь с чем-то, что заполняет ее, чувствуешь себя дыркой от бублика, когда это исчезает. Словно ничего больше не держит. Словно теперь ты сам хозяин своей жизни – и не особо умный, ведь направления-то нет. Желания стоять прямо – тоже. Бэкхён ходит на Фабрику каждую пятницу. Он уже не спрашивает, Энди сам качает головой – нет, не было, прости, дружище. Энди думает, что они расстались, и Чанёль просто сбежал от дурацкого Бэкхёна, который поздно одумался. Фабрики хватает еще на полгода, потом ее закрывают, чтобы открыть какой-то детский центр. Ирония ироний. И это будто бы точка, такая, очень жирная, которая след на ребре ладони оставляет, если вдруг случайно коснуться им бумаги. Если даже Чанёль вернется – негде будет его ловить. Но Бэкхён ждет. Не переезжает, не меняет замки, а если уезжает на выходные – оставляет на зеркале в прихожей записку «я скоро вернусь, не уходи». Как будто самого себя, того, маленького и напуганного, просит остаться. Можно было бы объездить весь свет, заходить в каждый дом, знакомиться с каждым человеком – если бы Чанёль существовал в это время. Но Бэкхён как без рук. Он не может сделать ничего, тонет в этом бессилии, жалеет себя. Как не жалеть. Как не.