* * *
«Взмах — удар, и снова взмах. Практически бессчетное число раз, почти без перерыва. Руки гудят, мышцы скоро начнет сводить от усталости, а натруженные сухожилия уже болят. Взмах — удар, не останавливаться, ковать оружие и броню, чинить поврежденные доспехи и думать, думать, не переставая о сплавах, добавках, способах плавки. Думать о деле, чтобы ни на секунду не прокралась мысль об отце и о брате. Опустил молот и подошел к чуть покачнувшемуся кузнецу, работающему рядом. — Хватит, Тьелпэ, на сегодня все. Я доделаю, иди отдохни, — немного хриплым от усталости голосом сказал сыну, который, упрямо мотнув головой, вернулся к работе. Закончили мы с ним почти одновременно. Опередив меня ненамного, он принес воды, теплой, чтобы мы могли ополоснуться. Холодно, очень, и темно, к тому же все время хочется есть. Вчера нашим охотникам повезло подстрелить несколько мелких зверушек, впервые за долгое время. Отдал половину своей доли Тьелпэ, тихо, чтобы он не заметил. Обнаружил Кан… король, лично. Отчитал, что безответственен, что он не может остаться без приличного кузнеца. Даже не без еще одного брата. Хорошо, что больше не называет материнским именем — я бы не выдержал и сорвался, как тогда, у озера. Не знаю, как ему, но мне малейшее напоминание об отце причиняет жуткую боль. Оказавшись с сыном в нашем временном жилище, шатре из шкур, привезенных из Амана, растер ему плечи, спину и руки, не забыв намазать остатками травяного бальзама. Я уже собирался лечь, прижавшись к сыну, грея и согреваясь самому, как увидел знакомое свечение — палантир ожил в мешке у импровизированного ложа. Немного удивившись, взял камень в руки. Лехтэ?! Бурю эмоций, охвативших меня, почти невозможно передать, но основными было огромное облегчение и радость, что она жива, и яростная боль от ее предательства — отказа пойти со мной.»* * *
Первым, что почувствовала Лехтэ, увидев мужа — радость. Дозорные, что несли на границе стражу, рассказывали, как много кораблей потонуло. Что же, теперь, что бы он ей потом ни сказал, она знает главное. И эта радость тенью отразилась помимо воли на ее лице. — Здравствуй, муж мой. И поневоле вздрогнула, представив, какая отповедь может сейчас последовать в ответ на это слово. Муж.* * *
«— Приветствую вас, леди Тэльмиэль. Чем заслужил ваше внимание? Жива. Выглядит уставшей. Что там происходит? Нет, не спрошу. Нельзя. Быстро вышел — Тьелпэ не стоит говорить с ней — станет только тяжелее. Он и так иногда тихо шепчет, будто делясь с ней своими переживаниями, когда думает, что я не слышу. Так ему легче, наверное. Но чем мне помочь? Заменить Лехтэ не смогу. Я молчал и все вглядывался в родные черты, словно запоминая, и ждал ответ.»* * *
Язвит. Что же, эта реакция лучше той, которой она опасалась. — Сама не знаю, — ответила ему Лехтэ. — Просто теперь, впервые за все эти годы, появилась возможность вспомнить о себе, и… Руки сами потянулись к палантиру. Ты знаешь, — Лехтэ вдруг прорвало. Вызывая мужа, она сама не предполагала, что начнет рассказывать все это. Однако, то ли сказывалась накопившаяся усталость, то ли еще что-то, но она все говорила и говорила, — мы ведь тут постоянно в ожидании войны жили. Каждую минуту Враг мог вернуться и напасть на Аман. Много мужчин несли дозор на границе, и мой брат в том числе, кузнецы ковали оружие и доспехи. Те, кто хотел, а хотели многие, тренировались, готовясь к битве. А оставшиеся, и я в том числе, укрепляли Тирион. Все эти годы почти без сна. Пара часов в два-три дня это мало. А на большее времени нет. Не было. Только теперь, когда границы Амана укрепились, а Пелори выросли до невообразимых высот, мы смогли перевести дух. И руки потянулись к палантиру. Закончила Лехтэ той же фразой, с которой и начала, хотя сама не заметила этого. Некоторое время после она молчала. Потом добавила: — Голова вообще почти ничего не соображает, — снова замялась, боясь задать главный вопрос. Боясь реакции мужа. — Как вы там? Спросила, и тут же видимо сжалась, ожидая ответа.* * *
«— Зачем тебе это? Валар велели вызнать? — презрительно скривил рот. — Так пусть сами придут и посмотрят. Помолчал, глядя на — вздох — жену. — Тьелпэ жив, сейчас спит. И не пытайся связаться с ним, запрещаю. Ты сделала свой выбор, так что не мучай сына. Времени на отдых оставалось все меньше, а мне все тяжелее было сохранять невозмутимость, смешанную с легкой презрительностью. Больно. Очень. Ее голос, ее руки… Память услужливо доставала из самых потаенных уголков светлые моменты нашего недолгого счастья. Холод уже заставлял меня дрожать, причем ощутимо. Нет, лучше так, в относительной безопасности, чем здесь, со мной, рисковать каждый миг. «Не лучшееее», — взвыла фэа, но была сразу оборвана рассудком. — Если у тебя все, то я должен идти отдыхать, не имею права медленно работать завтра. Тратить время на пустые разговоры не намерен. Я собирался прервать связь не прощаясь, но неожиданно для себя сказал почти прежним голосом: — Выходи на связь, как захочешь. Камень почти всегда со мной. Лю… В любое время, — успел вовремя поправить себя, отходя от камня. От нахлынувших эмоций трясло, хотелось кричать, обвинять и умолять вернуть нас всех в прошлое одновременно. Взяв себя в руки, вернулся в шатер и нырнул к сыну под шкуру, обнимая его, грея и греясь сам. Тьелпэ пошевелился и собрался уже встать. — Спи, сынок, еще есть немного времени, спи, — ласково шепнул ему. Через некоторое время и сам задремал.»* * *
Палантир погас. Несмотря на внешнее презрение и холодность Атаринкэ, Лехтэ отчего-то казалось, что не все так просто. Какой-то взгляд, а может быть движение заставлял так думать. Впрочем, какое это теперь имеет значение? Главное — они живы, а с собственной болью она как-нибудь справится, возврат к прошлому все равно невозможен, так же как и к счастью. Разрешил вызывать. Что же, наверное она воспользуется приглашением. Только вряд ли уже решится что-то сказать или о чем-то спросить. Но просто посмотреть немного, всего несколько минут, можно будет. Потом, когда отдохнет. Сейчас все равно в голове туман от усталости, и думать, анализировать что-то нет сил. Лехтэ тяжело встала, добрела до кровати, разделась и практически рухнула в постель, уснув, похоже, еще в полете, не успев донести до подушки голову. Проспала она почти двое суток. Не по новому, солнечному, времени, а по старому времени Древ.* * *
«Время шло. С появлением новых светил стало легче — теплее, сытнее и безопасней. Довольно быстро мы выяснили, что ирчи боятся более ярких лучей, и днем стало намного спокойнее. Появление нолдор, последовавших за Нолофинвэ, крайне нас удивило. Сам он не появился в лагере, однако его старший сын пришел. О чем он разговаривал с Макалаурэ, для меня так и осталось неизвестным, но за этим последовало распоряжение оставить лагерь и вновь отстраиваться на другом берегу Мистарингэ. Как скажет, я теперь с ним не спорю, не вижу смысла, раз уж исполнил его самый страшный приказ и остался. Был поздний вечер, я вышел из кузницы, захватив с собой некоторые инструменты, так как хотел заняться нашей с сыном комнатой. Подумав, решил отнести немного вяленого мяса Тьелпэ, который сегодня нес дозор на границе вокруг нашего нового лагеря. Верного Второго Дома я перехватил почти что у самых ворот. Формально поприветствовали друг друга, и он передал приглашение (звучит-то как) принца Финдекано посетить их лагерь. Конечно, мне полагалось захватить инструменты. Хмыкнул нечто неопределенное в ответ и предложил им воспользоваться услугами Ангарато, который вполне сносно кует. Следующая фраза буквально сбила меня с ног — Майтимо был у них. Не теряя ни минуты, побежал на противоположный берег, почти не слушая, о чем мне говорил этот эльда. Не думал, что еще способен рыдать. Не при всех, конечно, и не находясь рядом с братом. То, что я увидел, тяжело было назвать эльда, да еще и живым. Но он был жив и нуждался в моей помощи. Искалеченная правая рука еще хранила остатки темных чар. Что смог, рассеял, не все они были наложены лишь на металл, а исцелять песней роа я никогда не умел. Еще мне предстояло снять с него ошейник, тугой, вросший в кожу, не дающий толком дышать. Удалось, хоть и не с первой попытки, смог, снял, несмотря на сорвавшийся мне в руку инструмент. Целители сразу же принялись обрабатывать рану брата, оставленную ошейником. Мне же требовалось осмотреть следы от кандалов на ногах и, собрав все силы, разбить остатки их чар. Как только я закончил, несколько верных Финдекано вежливо, но настойчиво попросили покинуть лагерь. Мои возражения услышаны не были. Качаясь от усталости и нахлынувших чувств, я брел домой. Кажется, первый раз я назвал это место домом. Неожиданно вспомнилась Лехтэ, но, прогнав образ жены, я шел и шел, неся братьям новость. На входе в лагерь обнаружился взволнованный Макалаурэ, который, правда, внешне был спокоен, но я-то видел. Меня потеряли и опасались худшего, все-таки ушел я почти ночью. Естественно, сообщил новость. За дальнейшей суетой и спорами я не заметил, как засветился палантир. Несколько раз.»* * *
— О, спящая красавица наша проснулась. Я уж было подумал, не решила ли ты умереть, подобно Мириэль — так долго не просыпалась. Тар хозяйничал на кухне и был возмутительно бодр и весел. Или казался таким? В глазах брата Лехтэ разглядела тщательно скрываемое напряжение. Понятно, беспокоится за нее. — Нет, не решила, — ответила она. — С чего бы мне умирать? Привет, брат. И Тэльмэ, подойдя, поцеловала Тара в щеку. Тот взъерошил ей волосы, совсем как в детстве, и вернулся к готовке. — Есть хочешь? — словно бы невзначай поинтересовался он. — Угу, — односложно ответила Лехтэ и села за стол. Пригладила пятерней волосы. Причесаться бы надо. Потом. Когда брат уйдет. Сейчас хотелось пообщаться с кем-нибудь родным и близким, кто поймет и пожалеет. Тар под эту категорию подходил идеально. — Ты слышала новости? — Какие? — переспросила Лехтэ. — А впрочем нет, никаких новостей не слыхала уже давно. Не до того было. — А я слышал. — Почему меня это не удивляет? Тар засмеялся и потянулся за какой-то специей, которую очевидно принес с собой. — Так тебе рассказать? Они касаются твоей бывшей семьи. Слово «бывшей» брат произнес, не дрогнув. Наверно, мысленно уже привык говорить о муже сестры и его родне в таком ключе. На мгновение у Лехтэ словно бездна под ногами разверзлась. Несмотря на все, что произошло между нею и Атаринкэ, несмотря на ее отказ уйти в Исход, как о бывшем она о нем не думала. Ни о ком из них. Впрочем, брат имеет полное право на свое мнение, даже если оно не нравится ей. — Рассказать, — ответила она не колеблясь. — Тогда слушай. Новость первая. Фэанаро погиб. — Что?! — вскричала Лехтэ. — Фэанаро погиб, — невозмутимо повторил Тар. — Давно уже, вскоре после того, как погасло зарево от горящих кораблей. — Так давно? — Да. Почти сразу. Несколько мгновений Лехтэ молчала. Немыслимо. — А вторая новость? Тар перемешал мясо на сковородке. — Говорят, что Мириэль закончила ткать гобелен. Твой старший деверь, Майтимо, висит, прикованный к какой-то скале. Или висел. Никто не знает, как давно это было и чем закончилось. Похоже он в плену. Лехтэ встала и подошла к окну. Ей вдруг стало холодно. Конечно, такое и раньше частенько бывало (да нет, не частенько, а почти всегда), что брат каким-то немыслимым образом узнавал новости раньше нее, но это уж и вовсе не лезло ни в какие ворота. Она перед тем, как лечь спать, говорила с мужем, и не знает вообще ничего, а Тар в курсе! Брат подошел со спины, обнял Лехтэ, и тогда она, словно маленький ребенок, уткнулась ему в грудь и заплакала. Тяжело, навзрыд. Впервые за всю свою короткую жизнь. Брат молчал, только гладил ее по голове, и Лехтэ постепенно становилось легче. Что же, даже если у нее вообще больше ничего не осталось, то еще остались родные — отец, брат. Не так уж и мало по нынешним временам.* * *
Прав, наверное, был Атаринкэ — она сама выбрала свою судьбу, и теперь с этой судьбой надо было как-то учиться жить. Приходилось тяжело. Попробуй объясни глупому сердцу, что мнение его больше никого не интересует, а наоборот, только вредит. Даже воспоминания о холодном взгляде, о жестоких словах Атаринкэ не могли заставить его употреблять слово «муж» в сочетании с другим словом — «бывший». Не получалось и все, и ничего с этим поделать было нельзя. Скоро стало совсем тяжело. Воспоминания о лучших, светлых днях, о его руках и губах не давали покоя. И если роа еще удавалось держать под контролем, то от боли фэа временами хотелось выть. Хоть бы только одним глазком увидеть его! Пусть он скажет ей опять что-нибудь скверное — переживет, заслужила. Впрочем, говорить им и не о чем — о себе он ничего не скажет, а о ней, вероятно, ему и не интересно знать. Но она хотя бы увидит его, и, возможно, ей станет немного легче. И Лехтэ решилась. Не прошло и нескольких новых, солнечных, дней после пробуждения ее от двухдневного сна, как она села перед палантиром и, почти не колеблясь, активировала его, вызывая мужа. За окном в Амане был ясный день. Интересно, какое время суток теперь в Эндорэ? — Атаринкэ…* * *
Ответа не было. Что же, этого, видимо, следовало ожидать. Вероятно, Атаринкэ каким-то образом догадался, что это она, и потому не подходит. Говорил же, что палантир всегда с ним. Лехтэ встала и подошла к окну. К новому свету Анара, такому яркому, она все еще чуточку не привыкла. Что ей теперь делать, чем заниматься? Сходить навестить Нерданэль? А зачем? Что она ей скажет? Да и надо ли это свекрови? Вряд ли. Только лишнее напоминание. Теперь нужно заново строить жизнь. Не оглядываясь назад. Найти себе дело, которое займет ее время и мысли. Поговорить с отцом? Она вроде неплохо плотничает. Может, он поможет? Лехтэ оглянулась и долго, не отрываясь, смотрела на палантир. Что же, видимо, вызывать Атаринкэ больше нет смысла. Ясно же, что он ей не рад. Она накинула на плечи накидку, вышла и направилась в сторону дома родителей. Палантир остался стоять на столе.* * *
«Жизнь продолжалась. Мы уже давно оставили берега озера Митрим, как теперь стоило его называть, и почти отстроили свою крепость. Говоря мы, теперь подразумевал исключительно себя и Турко, в смысле, Келегорма. Нет, определенно, никогда не привыкну к нашим новым именам, даже к своему, которое по мнению многих, почти и не изменилось. Почти. Ангамандо в осаде, орки особо не наглеют, а небольшие отряды достаточно легко разбиваются нашими силами. Наступил Долгий Мир. Вернувшись с братом с охоты в отличном настроении, сгрузив добычу верным и проведав Тьелпэ в мастерской, устроился в своих покоях перед очагом. Идти спать я не торопился — не был сильно уставшим, да и холодное одинокое ложе не казалось таким уж привлекательным. Желающие его согреть были, но неизменно получали отказ. Одну чрезмерно настойчивую аданет так вообще пришлось просто вынести оттуда — совершенно не желала покидать мою спальню добровольно. Дверь аккуратно открылась, впуская Хуана, который, вильнув хвостом, плюхнулся у ног. Потрепав пса за ушами, я все-таки решился сделать глупость — достал палантир, желая увидеть Лехтэ.»* * *
Жизнь, какая ни есть, а постепенно налаживалась. Атто охотно согласился взять Лехтэ в свою команду, и вот уже она плотничала, лазая по стропилам, делая наличники, украшая предметы интерьера резьбой. Поначалу было физически тяжело, Лехтэ быстро уставала с непривычки, но она была благодарна усталости — та немного притупляла боль, хотя до конца она ни на минуту не проходила. Как не уходила память о тех, кого она любила и кого ей больше не суждено было увидеть. Время шло. Вот сегодня как раз был закончен очередной заказ. Лехтэ возвращалась домой, мечтая о том, чтобы залезть в ванну и смыть с себя строительную грязь. Она толкнула дверь, вошла и первым делом прошла умыться. Потом расчесалась и наконец решилась посмотреть на себя в зеркало. Хмыкнула скептически. По крайней мере похожа на эллет, а не на дикобраза, хотя еще привести себя в порядок не помешало бы. Поднялась в спальню. Отсутствие новостей из Эндорэ успокаивало. Если их нет, значит все хорошо и все живы, а вот если есть, то это уже повод паниковать. Подойдя к шкафу, Лехтэ совсем уже было собралась переодеваться, как вдруг краем глаза заметила… Сердце ухнуло куда-то вниз, а потом заколотилось с ужасающей скоростью. По палантиру ее мог вызывать только один эльда… И сейчас палантир явно давал знать, что ей стоит подойти и принять вызов. Бледная, с дрожащими руками, Лехтэ приблизилась и несколько секунд просто стояла, глядя на шар. После того, как последний ее вызов остался без ответа, она не предполагала, что тот заработает вновь. Наконец, она глубоко вздохнула и, решившись, ответила на вызов. Так и есть. — Атаринкэ! — воскликнула она, увидев до боли знакомую фигуру, и рванулась навстречу, словно он вживую стоял перед ней. — Melindo…* * *
«Долго стоял перед камнем, ожидая ответа на свой вызов. Молчание и пугало, и злило — я беспокоился за жену. Да, несмотря на все, я считал ее женой, хотя никому бы в этом и не признался. Когда я уже думал, прекратить это бесполезное занятие, Лехтэ ответила. И первое ее же слово, как удар. Вмиг побледнев и поджав губы, сухо заметил, что теперь зовусь исключительно отцовским именем. Второе слово предпочел не заметить — любила, так не осталась бы. И чего я добился, что сказать — не знаю, лишь смотрю на такую родную и такую далекую супругу. Наконец, смог выдавить из себя приветствие и поинтересовался ее делами. А самому нестерпимо хотелось броситься ей навстречу, обнять и уже никогда не отпускать, никогда. Вновь ощущать ее руки на себе, ловить губами ее губы, отдавать всего себя ей без остатка, любить сильнее, чем прежде, задаривать украшениями, бродить под деревьями, держась за руки. Наконец, взяв себя в руки, смог в нескольких фразах рассказать и про нашу жизнь здесь, в смертных землях, избегая, конечно, подробностей и трудностей, с которыми мы постоянно сталкиваемся.»* * *
Простое приветствие, а сразу такие злые глаза. Как все изменилось. Руки Лехтэ, потянувшиеся было к волосам, дрогнули. — Прости, Куруфинвэ. Откуда же мне было знать, что называть тебя материнским именем больше нельзя. Хотя мне оно всегда нравилось чуточку больше. Не из-за смысла, а просто, — Лехтэ отчего-то запнулась на мгновение, но потом продолжила, — просто имя Куруфинвэ носят двое, а то, другое, только один. Но я больше не буду. Прости. С жадностью выслушала новости. Хоть что-то узнать, и не слухи через вторые, а то и десятые руки, а именно о них и от него самого. После коротко рассказала о себе. — Я теперь работаю с атто. Плотничаю. Не могу же я сидеть без дела. Живу в домике, оставленном кем-то. Не знаю кем. Домик маленький — гостиная, кухня, спальня. Два этажа. Крошечный садик. Мне хватает. Время от времени до нас сюда доходят слухи, но в основном через Мандос, а еще узнаем через те полотна, что ткет в Чертогах Вайрэ Мириэль, но эти новости запаздывают. Рада, что ты пока не стал героем ее сюжета. А знаешь, я не думала, что палантир заработает. После того, как ты не ответил на мой последний вызов… Не ожидала. Хотя и рада видеть. Извини, если вдруг опять что не так сказала.* * *
«Не понимает, обижается, почему так среагировал на ее обращение, а ведь до сих пор не могу поверить, что отца больше нет. Знает ведь, раз доходят слухи, но все же упоминает и про наши одинаковые имена. Зачем? Неужели не догадывается, что причиняет боль? О том, что это могло делаться специально, я старался не думать. Попрощался с Лехтэ, сказав, что готов быть на связи, но не очень часто. Сослался на занятость, а не на то, что иначе забуду про все и буду жить у палантира. Так и случилось — изредка Лехтэ вызывала меня на короткий разговор, я же связывался с ней еще лишь раз. Тьелпэ уже знал, что мы общаемся, хоть и нечасто — однажды он застал меня у палантира, но поспешил удалиться, не желая тревожить мать, как он потом мне признался. Но однажды ночью рухнуло все. Тогда я и не догадывался, что это не обычная вылазка орков с целью получения наживы. Реки лавы изменили не только рельеф, но и ход истории. Мы бились долго, держались, но я уже понимал, что Аглон мы не отстоим. Оставлять крепость было очень тяжело, но и обречь на гибель или плен всех, кто жил здесь, я не мог. Отступая, брали самое необходимое. Впервые намеренно разделились с братом во время сражения — Турко вел за собой, я же оставался в крепости, уходя с последними силами и прикрывая отступление. Неожиданно сын, пожелавший быть со мной, а не с дядей, рванул назад, в жилые помещения. Да что он там забыл? Едкий дым ел глаза и не давал нормально дышать, темные твари уже теснили нас, а его все не было. Тьелпэ неожиданно для меня, но не для одного из орков, выскочил из-за угла. Предупредить об опасности я уже не успевал, и смог лишь резко развернуть его, закрывая собой. Резкая боль пронзила левый бок — клинок попал четко в стык пластин доспеха. Сцепив зубы, с разворота рубанул не ожидавшего такого развития событий орка. — Уходим, и быстро, — бросил сыну, стараясь запрыгнуть в седло и сесть ровно. Качало и мутило, но держался. Уже удалившись на достаточное расстояние, узнал, что возвращался он за оставленным палатиром. На первом объединенном привале обнаружил, что и брат кривится при резких движениях и бледен сильнее обычного — тоже ему досталось. Посовещавшись, приняли решение отступать к Тол-Сириону. Если крепость стоит, то мы и найдем убежище, и усилим ее гарнизон. Если нет, то не все ли равно, где пропадать. Вызов Лехтэ застал меня на первом и очень коротком привале, когда остатки армии Аглона сдерживали силы Гортхауэра, давая возможность Артаресто с верными уйти подальше. Разговор почти не состоялся — уставший, раненый, весь залитый своей и чужой кровью я лишь напугал ее. Заверив, что все под контролем и что сын жив, я оборвал связь, особо не поинтересовавшись, что происходит в ее жизни.»* * *
Понять, что теперь творится в голове Атаринкэ, было куда как непросто. Взять хотя бы эти их новые имена. Почему нельзя называть его материнским? До них в Амане, конечно же, доходили слухи, что им там запретили пользоваться настоящими, родными именами, но разве в этом дело? А если не в этом, то в чем? В том, что Фэанаро погиб, а имя о нем напоминает? Но разве отцовское напоминает меньше? Однако им называть можно? В общем, после долгих размышлений версию памяти она отбросила как нелогичную, но догадаться, в чем же все-таки дело, так и не смогла. Про себя она по-прежнему продолжала называть мужа Атаринкэ, но, стоя перед палантиром, старалась контролировать язык, чтоб случайно не сорвалось, опасаясь реакции мужа. А реакция теперь могла последовать самая непредсказуемая. С каждым разом все больше замечала она, как тот меняется. Становится резче, злее. Было видно, как он сдерживается в разговорах с ней. Он всегда теперь такой? Или только когда ее видит? Впрочем, Лехтэ отчетливо понимала, что любит его даже таким, почти до неузнаваемости изменившимся. Но если мужа хотя бы изредка и непонятно, скомкано, но она видела, то сына со времен Исхода не видела вовсе. Сама не вызывала, помня категоричный запрет Атаринкэ, а сам Тьелпэ с ней не связывался. Тогда, незадолго перед Исходом, когда она его прямо спросила, чего он хочет, тот уверенно ответил, что хочет пойти с отцом в Эндорэ. Что-то говорил про мечты, надежды. Из этого всего Лехтэ делала вывод, что теперь он должен быть счастлив и скорей всего не вспоминает о ней. В последний раз она его видела еще подростком, теперь это должен был быть взрослый мужчина. И этого мужчину она совершенно не знала. Здесь, в Амане, жизнь ее текла без изменений. Все так же работала Лехтэ с отцом, время от времени, когда тоска становилась совсем уж нестерпимой, вызывая мужа. Брат Тар осваивал новое для себя дело, отец тоже работал и параллельно тренировался с объединенным войском нолдор и ваниар под руководством майяр. Он твердо решил участвовать в грядущей войне. Семья, хоть и заранее волновалась за него, все же отнеслась с пониманием. Тар же участвовать в грядущем походе категорически отказался. А сама Лехтэ жила практически от разговора до разговора по палантиру. И последний из этих разговоров изрядно ее напугал. Атаринкэ предстал весь в крови (своей или чужой?), с дико сверкающими глазами, весь какой-то взъерошенный. Он быстро скомкал разговор и отключился. Что за лагерь там был на заднем плане?! Судя по тому, что они потащили за собой палантир — скоро в Аглон возвращаться не собираются?! Что у них там происходит?! Нехорошее предчувствие, что скоро и ее муж, возможно, станет героем очередного гобелена Мириэль, поселилось в груди у Лехтэ.* * *
«Дни незаметно сменяли друг друга — жизнь в подземном городе была однообразна, но все же не скучна. Временами я замечал, что во мне что-то неуловимо меняется, я становлюсь безразличным почти ко всему, что не касается Камней отца. И в то же время давящее чувство неисполненной Клятвы будило злость, на всех и все. Временами даже на себя. Необходимость быть гостем в Нарготронде после сотен лет правления в собственных землях не улучшало мне настроения. С женой я выходил на связь лишь однажды — мне теперешнему нечего было ей сказать, а противоречия, поднимающиеся из глубин фэа после бесед с ней, только мешали строить планы. Когда же для нас с братом всё окончательно рухнуло, и Нарготронд оказался потерян даже как союзник в борьбе с Врагом (однако, как Ресто быстро забыл нашу помощь), я еще держался. Слова же Тьелпэ меня убили. Мне не было так больно, даже когда Лехтэ отказалась последовать со мной в Эндорэ. Лехтэ… Весь в нее, предатель, нарготрондский сиротинушка. Стараясь не показывать окружающим, что действительно испытываю, удалился в наши с братом покои. Бывшие. Нам дали несколько часов на сборы, и на том спасибо. Что удивительно, большая часть верных решила последовать за нами. Меня такой расклад не устраивал — чтобы ни говорил сын, я-то от него не отрекся. Последним моим приказом стало оставаться в сокрытом городе и защищать Тьелперинквара. Всегда, чтобы ни происходило. Зачем я взял в руки палантир — не знаю, зачем сказал то, что сказал, не имею понятия. О жене я тогда совершенно не думал, просто поведал, что может гордится сыном, пошедшим по ее стопам. Несмотря на злость и боль, я все же узнал, что в Амане все спокойно. Закончив разговор, быстро собрался и был готов идти вдвоем с братом куда угодно, хоть в Ангбанд. Упоминание, даже мысленное, о темной твердыне будило непреодолимое желание проникнуть туда и достать Камни. Камни, Клятва — больше ничего не осталось для меня. Остановился на пороге, выложил из мешка палантир и пошел за своим старшим братом.»* * *
Слова Атаринкэ разбудили в душе одновременно и боль, и гнев. Сколько можно обвинять в произошедшем только ее?! — Я не знаю, что тебе сказал Тьелпэ, но, если ты забыл, то напомню, что я от тебя не отрекалась. Я не захотела идти в Эндорэ, а это все же другое. Я не просила валар расторгнуть наш брак. Я даже в дом отца не вернулась, если ты не заметил. Хотя ему, конечно, от этого наверняка не легче. «Что сказал Тьелпэ…» А кстати, что он сказал?! Слова Атаринкэ не дают никакой объективной информации — в том состоянии, в котором он теперь находится, он запросто мог все неправильно интерпретировать. Что там вообще произошло?! Лехтэ не знала ни подробностей произошедшего, ни даже нынешних характеров ее участников, чтобы делать хоть какие-то выводы. До сих пор она ни разу не пожалела, что не участвовала в Исходе, имея в виду организованное Фэанаро мероприятие в том самом виде, в котором оно состоялось. Но уже сотни раз она успела пожалеть, что ее нет рядом с мужем. И дело было даже не в собственной тоске, на нее еще можно было бы махнуть рукой. Но вдруг, находясь там, с ним, рядом, она могла бы хоть чем-то помочь, поддержать? Или наоборот, все стало бы только хуже? Кто бы мог дать ответ… С этих пор Лехтэ опасалась посещать Чертоги Вайрэ. Хотя, если что-то произойдет, известия ее все равно не минуют. Да и глупо было бы жить в неведении. С сестрой Миримэ она виделась теперь все реже и реже. Не потому, что между ними пробежала кошка, вовсе нет. Просто им нечего было друг другу сказать. В Мири ваниарская часть натуры все больше брала верх над нолдорской, она все больше времени проводила в Валимаре. Лехтэ же предпочитала без особой нужды не покидать Тирион. Брат часто ездил в экспедиции, мать все возилась со своим садом, а атто готовился к войне, которая, как говорили, становилась все ближе. Войско было уже почти готово к тому, чтобы выступить. Лехтэ ждала. Ждала вестей из-за моря, ждала начала войны. И ожидания эти были пронизаны ощущением страха и предчувствия чего-то ужасного, но такого же неотвратимого, как проклятие Намо.* * *
«Вот и все — нет больше королевства нолдор, нет крепостей, готовых сдержать Врага и отразить удар. Мы отступали в Оссирианд. Сил не было ни у кого, а в сторону Нельо старались даже не смотреть. Я бы сказал, что мой самый старший брат остался там, на поле сражения, там, где решилось все — исход битвы и судьба нолдор в Эндорэ. Теперь у нас осталась только Клятва. Исполним или уйдем, во Тьму или в Чертоги; если честно, мне было все равно. Неизвестный мне эльда догнал наш небольшой отряд на одном из привалов. Поприветствовал и без особых церемоний передал мешок: — Просили передать вам, лично в руки, лорд Куруфин. Еще не открыв его, понял, что находится внутри. Палантир. Оставленный сыну палантир. — Что с Тьелперинкваром? Он жив? — не обращая ни на кого внимания, прокричал вопрос. Получив утвердительный ответ, немного успокоился, отпустил верного и задумался, почему Тьелпэ решил вернуть камень — никакой записки, объясняющей мотивы сына, в мешке найдено не было. Время шло, а мы так и не приблизились к цели. Я знал, что Нельо посылал письмо в Дориат, и даже не одно. Ответа либо не было, либо мы получали отказ, однозначный и резкий. Я уже понимал, чем обернется упрямство сына Лютиэн, но не мог предложить ничего иного, кроме очевидного, но все же не лучшего решения. Наконец-то, завтра все случится, и Камень будет наш, НАШ. Клятва жгла, не давала спокойно мыслить и оценивать ситуацию. В сердцах стукнул ладонью по столу — что же так медленно идет время, когда уже выступим, когда… Металлический звук при соприкосновении руки со столом привлек мое внимание — кольцо стукнуло о железную оковку бортика. Кольцо… я носил его, не снимая, никогда не расставался с того мига, когда Лехтэ надела его мне на палец. Нетерпение и гнев неожиданно утихли, взамен пришли грусть и боль, осознание того, как же я изменился. Молча встал и пошел за палантиром. Я не знал, что хочу сказать ей и хочу ли, но вызвал ее, свою жену. Я молчал и смотрел в ее глаза, на ее руки, волосы, будто запоминал или наоборот, пытался вспомнить. Она что-то говорила, спрашивала, а я молчал и все не мог насмотреться на нее — на родную, но далекую. Наконец я произнес всего одно слово: — Люблю, — и оборвал связь.* * *
— Оставь, не поможешь, — прохрипел брату, давясь своей же кровью, — уходи… Не послушал, теперь и он не вернется из этого прОклятого места. Вдох… боль, жгучая, не дающая даже шевельнуться. Я уже почти не вижу Морьо, лежащего рядом, сил нет даже сделать еще вдох, но надо. Получилось, только зачем. Чуть шевельнул рукой — боль, закашлялся, выплевывая кровь, но смог дотянуться до пальцев Мрачного и чуть сжать их. Ощутил легчайшее касание в ответ — вот и попрощались. Вдох — не выходит, еще — и снова никак, темнеет стремительно, и я могу лишь сделать выдох: — Лехтэ…»* * *
— Я тебя люблю! — успела прокричать Лехтэ прежде, чем прервалась связь. Только слышал ли он ее, вот вопрос. Готовится что-то страшное, это она поняла безошибочно. По лицу мужа, по его отсутствующему взгляду. Словно мыслями был где-то далеко-далеко. Но что готовится? Не узнает, пока не случится. Перед глазами встал образ юноши, которого она полюбила. Завораживающая улыбка, немного ехидный блеск глаз. Какой разительный контраст с тем лордом Куруфином, который ей предстал сейчас! Но и тот, и другой были ей одинаково дороги, и спроси ее кто-нибудь, она бы не смогла, ни за что бы не смогла сделать выбор. В груди было пусто и как-то гулко. Ни работать, ни разговаривать с кем-то не было ни сил, ни желания. Лехтэ встала и, не надевая плаща, пошла на улицу. Погода стояла теплая, летняя. Звонко пела вода в фонтанах, все цвело, зеленело и было полно жизни. Но она не замечала окружающую красоту. Безмолвно, словно тень, бродила она по полупустым улицам и все думала, думала. Вспоминала. Вспоминала короткие годы счастья, вспоминала сына, каким знала его когда-то. Сцены, такие яркие, полные жизни (более живые, чем-то, что она наблюдала вокруг себя) вставали перед глазами, и в этот момент ей было почти не больно, потому что в этот момент для нее не существовало всего остального. Того, что произошло позднее и разрушило, словно сошедшая с гор лавина, их жизни. Проходя мимо дома брата, Лехтэ подумала, не зайти ли к нему, но потом вспомнила, что Тар в экспедиции, и прошла мимо. Ночь закончилась, миновало утро. Наступил день. Улицы снова стали заполняться нолдор, спешащими по своим делам. Лехтэ присела на бортик фонтана и долго, долго сидела, глядя, как искрится в прозрачных струях преломленный свет, а потом встала, вздохнула тяжело и пошла по улице, ведущей к дому. Ей казалось, что до нее долетают отголоски осанвэ, и можно было бы в самом деле так подумать, если бы не уверенность, что там, в Эндорэ, они носят аванирэ, а значит почувствовать ничего она не могла. Фэа ее истончалась, мысль улетала, казалось, за Круги Мира. Она переступила поросшую кустами сирени границу сада и в этот самый миг безошибочно почувствовала, будто тонкая ниточка, надежно связывавшая ее до сей поры с чем-то важным, подобно тому, как связывает пуповина мать и ребенка, оборвалась. Лехтэ остановилась, с ужасающей ясностью вдруг осознав, что именно это значит. И не было никакой нужды бежать к палантиру, чтобы убедиться — ей все равно никто не ответит. Скоро, совсем скоро, быть может уже через несколько дней, придут вести из Мандоса, но они лишь подтвердят то, что она уже поняла. Он умер. Грудь Лехтэ сдавило спазмом. Перед глазами потемнело, мир закружился словно в какой-то бешеной пляске. Хотелось, как в детстве, закричать: «Мама!», но язык не слушался. И тогда она, ухватившись рукой за ближайшее дерево, истошно, пронзительно, словно смертельно раненая и падающая вниз птица, закричала.