Insomnia

Когда одиночество застилает глаза серым маревом сна, Эмили Колдуин проваливается в Бездну. Проваливается на самое её дно, где нет света и только воздух, мерцающий серебром, напоминает, что где-то над головой сияет солнце. Солнце, которое Императрица не может увидеть. Ни здесь, ни где-то ещё. Эмили вдыхает влажный воздух и ступает по отшлифованному вечностью граниту, вслушиваясь в звук камня под ногами. Это почти ритуал, маленький и незаметный, но необходимый, чтобы не ударится в панику, когда слышишь, как вокруг звенит Бездна. Резонирует с отзвуками призраков прошлого, с пением вспоротых китов, что зависают в пустоте над бесконечным пространством вниз и вширь. Существуют ли здесь эти слова? Эмили не уверена, что понимает, как пространство соотносится в Бездне с понятиями из реальности. Для нее она просто существует. Болтается в пустоте, утопая в пепле от сгоревших заживо душ. Колдуин знает, однажды, она станет одной из них. Как и её отец. Как и все, кто осмелился принять отравляющий дар Чужого. Вспоминая о нем, она оглядывается. Почему-то сегодня он не спешит появляться и Эмили останавливается у самого края островка, всматриваясь в бесконечный провал вокруг. От Бездны кружится голова, но ей не страшно. Она знает это место уже слишком давно, чтобы бояться его. Даже, когда вблизи проплывает вспоротый кит, она лишь покачивается на краю, заложив руки за спину. Императрица с тоскливой улыбкой поднимает взгляд туда, где должно быть небо, встречая взглядом лишь бесконечную серость. Когда-то давно Корво рассказывал ей о месте, окрашенном в цвет небесной ворвани. Он говорил, что если посмотреть наверх, то можно отыскать солнце. Искаженный огненный шар, сияющий словно сквозь толщу воды. Почему здесь нет солнца? — Почему здесь нет солнца? — вторит она своим мыслям. — Никогда нет солнца? Её голос летит над Бездной, затухая в пустоте. Не имея шанса отразиться от чего-то, он кажется слабым и немощным. Не таким, какой она привыкла слышать на совещаниях и в тронном зале. — Это твоя Бездна, — шепчет ей на ухо Чужой столь неожиданно, что Эмили вздрагивает, — порождение утрат и скорби. Порождение твоего одиночества. Поэтому здесь нет света. Он стоит позади. Эмили чувствует это кончиками пальцев, касающихся грубой ткани его костюма. Эмили чувствует его присутствие по холоду, что расползается по коже под тонкой ночной рубашкой. Императрица сдержанно выдыхает воздух, скрывая тремор за выдержкой и осанкой истинной воительницы. Женщины, которой пришлось проливать кровь за престол, принадлежащий ей. Императрица хмурится. Она не хочет задумываться над его ответом, потому что он приносит слишком много боли в сердце, и так терзаемое сомнениями о правильности совершенных поступков. — Ты понимаешь, о чем поют киты? — Эмили хочет перевести тему, а воспоминание, где Чужой касается ладонью морды одного из этих созданий, всплывает в памяти самым первым. — Они скорбят по потерянной жизни. По синему морю, полному пищи… Голос Чужого, тихий и угрюмый, разлетается над гранитом, а Императрица оборачивается к нему. — Им больно сейчас? Холодное беспристрастное лицо Чужого искажает печаль. Кажется, будто он вспоминает что-то, о чем позабыли давным-давно, но все это прячется за привычным равнодушием. И в его черных глазах Эмили видит больше, чем хотела бы. Сейчас в них разлилась самая темная ночь, самая опасная бездна, кою только можно вообразить. — А тебе, Эмили? Больно? Вопрос, ставящий перед фактом, в котором не хочется признаваться даже себе. Да, больно. По многим причинам, которые естественны для смертных. Императрица это знает, но не хочет. Не хочет произносить вслух. Потому что тогда, она признается в слабости. Эмили хочет сбежать. Сделать шаг назад, провалившись в пространство. Очнуться в своих покоях. Но Чужой, будто предугадывая действие, до боли сжимает предплечье, удерживая на месте. Он невесомо касается подбородка костяшками пальцев, не позволяя ей отвести взгляд. И от этого Колдуин становится не по себе. Слишком близко к краю пропасти, от которой крутит внутренности. — Маленькая бедная Эмили, — вздыхает он. — Твоя душа полна сожалений. Она стонет в твоей груди, уязвленная поступками и деяниями. Реки крови, предсмертные крики, трупы… все это твои решения. Он отпускает её, но когда пальцы Чужого проводят легкий контур по линии руки, добираясь до метки, Эмили не смеет шелохнуться. Руна вспыхивает синим от легчайшего прикосновения, а тело словно пронизывают иголки. Слишком большая сила для человеческого тела. И слишком большая ответственность. — Скажи, Эмили, ты сожалеешь о том, что получила силу? — Нет, — шепчет она. — Я… — Позволь дать тебе совет, Императрица, — перебивает он, — не сопротивляйся. Впусти Бездну в свой разум, как впустила её в свое тело. Позволь ей излечить боль, которая мешает тебе спать. Сокровенно. Эмили не задает вопросов, откуда он знает о её бессоннице. Не успевает. Лишь чувствует его руку на пояснице, притягивающую ближе, а после, сквозь пылающий разум, понимает, что он целует её. Так, как Эмили никто не целовал. Потому что только сейчас она впервые чувствует себя слабой и уязвимой. Но, наверное, чувствовать себя уязвимой, когда тебя целует Божество, — нормально. Боль уходит так же неожиданно, как ощущение твердого камня под босыми ногами. Разум уже не пылает, лишь слабо пульсирует пониманием, что тепло от его губ растворяется вместе с ним, и Эмили наконец погружается в зыбкий сон. —…знаешь, мне раньше казалось, что существование его эфемерно, а сам он соткан из лент дыма, — задумчиво произносит Эмили за завтраком, пока Корво наблюдает, как дочь ковыряет вилкой в тарелке. — Что произошло? — Аттано это крайне интересно, потому что лучше быть готовым к любым подлянкам. От присутствия черноглазого в их жизни ждать ничего хорошего не стоит, а оттого встречный вопрос оставляет неприятный осадок, свойственный всем отцам. — Как думаешь, сколько императриц он целовал?