Цена их свободы

      Бой старинных часов разрушил хрупкую тишину маленькой комнаты. Для молодого человека, сидевшего за столом ровно под окном мансарды, звук был оглушительно громким. Рассеяно тряхнув головой, юноша бросил короткий взгляд карих глаз на единственное напоминание о времени заключения. Грустная улыбка тронула тонкие губы, когда требовательные удары часов сменились тихим, похожим на шуршание мыши тиканьем.       Последнее время он жаждал возвращения в дом, который долгие месяцы был для него тюрьмой. Ему необходимо было снова оказаться в лапах маньяка, ведь там осталась та, которой он обязан свободой. Сегодня с утра в почтовом ящике он обнаружил небольшой конверт. На нём не было ни подписи ни обратного адреса. На лицевой стороне аккуратным, ровным почерком было выведено всего два слова: «Свободному тебе». Этот почерк Джек Фрайвуд узнал бы где угодно. Это без сомнения писала она, Дженни Уолис, единственная оставшаяся в доме пленница Кукловода.       Джек не спешил открывать конверт, до последнего оттягивал момент, позволяя себе строить теории о том, что там могло быть написано. Странным было то, что письмо каким-то чудом попало к адресату. Всем «гостям» особняка в Вичбридже строго запрещалось иметь хоть какую-нибудь связь с внешним миром. Нарушение этого правила точно так же как и сотен других каралось строго и очень изобретательно. Поняв, что слишком медлит с открытием письма, Джек двумя ловкими движениями вскрыл конверт и уже хотел вытащить спрятанный в нём лист, но на секунду его рука замерла. Что-то настораживало его. Уж больно полученный им клочок бумаги, пусть и с подписью напоминал послание, ответа на которое отправитель, похоже, не ждал. Гадать больше не было сил. Не спеша вынул сложенный вчетверо листок, развернул его и пробежал глазами по аккуратно выведенному чернилами тексту. Юноше всегда казалось, что у Дженни был какой-то секрет. Строчки в её письмах были идеально ровные, буквы строго одного размера, ни одна не выбивалась из общего ряда. Такой почерк казался Джеку чем-то похожим на искусство. Он любовался им даже не вчитываясь в текст. Просто рассматривал маленькие округлые буквы, пытаясь найти в них хоть какой-нибудь изъян. Но они были идеальны, как и та, чья рука их написала.       Закрыв глаза Джек поднёс лист к лицу и вдохнул исходящий от него запах корицы, апельсиновой цедры и гвоздики. Слабая улыбка тронула губы: он узнал этот аромат. Это был её аромат. Не духи, ими она не пользовалась, не считала нужным. Это был аромат, который царил на кухне — её вечном месте обитания. Скорее всего написание этого текста она совмещала с готовкой глинтвейна и булочек. Как только Джек отвёл лист на достаточное расстояние от лица, глаза сами собой зацепились за первую фразу. Здравствуй, свободный Джек Фрайвуд. Хочу сказать тебе спасибо за то, что показал мне путь к свободе. Если ты читаешь это, значит мы оба смогли вырваться из капкана под названием «Кукловод». Мы смогли сбежать от него, но тонкие нити страха, сковывающие нашу свободу на протяжении нескольких лет, продолжают врезаться в нашу память, напоминая о войне за независимость до самого конца. Ты показал мне, что значит это слово. Не маньяк, а ты объяснил мне, что значит, быть свободным, и именно ты заставил бороться за свободу. Знаю, ты хочешь вернуться назад. Не нужно. Я вырвалась из этой тюрьмы. Теперь я свободна по-настоящему. После того, как вы с Джимом покинули дом, я поняла, что свобода это не просто иллюзорная возможность делать то, что хочется. В первую очередь свобода — возможность самостоятельно принять решение, даже если оно самое сложное и явно последнее в твоей жизни. Как-то ты сказал, что по-настоящему свободным может быть только человек который способен заплатить за свободу очень высокую цену. Оплата нашей свободы обошлась мне очень дорого, но эту цену я готова заплатить со всеми процентами. Придёт время, и мы с тобой встретимся, я точно это знаю. Мы будем счастливы, как и мечтали. Сквозь большое окно в крыше старинного деревянного дома будем наблюдать мерцающие глаза звёзд, слезящиеся от Лондонского смога. Но это будет потом, а пока пообещай мне, что будешь счастлив без меня. Я же всегда буду ждать тебя за звёздно-серым золотом тумана. Прощай Твоя Д.       Острые шипы последнего слова настолько больно отозвались в мозгу, что из глаз невольно выкатилась слеза. Боем часов, потерявшемся в шуме дождя разорвалось сердце Джека. Будто надеясь, что содержание письма изменится, Фрайвуд ещё раз провёл глазами по ровным строчкам. Но чуда не случилось, в нескольких абзацах письма не было тайного смысла. Между ровных, как в тетради отличника строк не прятались другие слова. Это письмо было прощением. Благодарностью тому, кто показал Дженни, что такое истинная свобода. Освободившись на веки сама, она отобрала свободу у своего спасителя и обрекла его на вечное заточение в темнице под названием «одиночество». Эта тюрьма намного страшнее той, из которой Джеку удалось вырваться, а острые зубцы «капкана» ранили так, как не могла ни одна ловушка в доме. Осколки разбитых о жёсткие слова надежд в конец изранили сердце юноши. От него больше ничего не осталось, кроме оболочки, способной подчиняться законам физики и природы.       В доме, когда Джек искалеченный возвращался после очередного испытания или неудачной попытки побега, Дженни всегда умудрялась отвести его к брату. Она была единственной, кому это удавалось. Прочим обитателям особняка он попросту говорил, что уже направляется к нему, и только, если первой после неудач его встречала Дженни, он не мог соврать. У него просто не получалось мисс Уоллис всегда отлично понимала, когда её друг врёт. Ещё более невероятным казалось то, что она всегда могла подобрать нужные для него слова, и Джек сам уже шел к брату и просил его о помощи. Обычно Джим встречал Джека не словами приветствия или объятиями, как положено братьям, а лишь взглядом, в котором в первые дни появления Джека в доме читалось явное удивление, а потом оно всё больше переходило в смирение и даже осуждение. Это не мешало Джиму с блеском оказывать брату первую медицинскую помощь.       Джек спустился с чердака, предвкушая, как обезболивающее тепло виски разольётся по его телу, заставляя хотя бы на некоторое время забыть прочитанное. Идеальному плану не суждено было сбыться: в комнате, называемой братьями общей, сидел Джим. На первый взгляд могло показаться, что потерявшийся в бумажных небоскрёбах доктор даже не заметил, что кто-то вошел в комнату, но на самом деле Фрайвуд старший знал о приближении брата уже, когда тот подходил к комнате. Его выдала одна из половиц, грустно скрипнувшая, когда Джек наступил на нее. Медленно и неохотно Джим оторвал глаза от бумаг и поднял их на брата. В первую секунду в них читалась решимость отчитать за вмешательство в работу. Но внешний вид Джека говорил о том, что сейчас он не готов выслушивать нотации о личном пространстве. Красные, как от недельного отсутствия сна глаза, часто вздымающаяся грудь, словно в комнате ему не хватало воздуха. кулаки, сжатые до побелевших костяшек, скомканный лист бумаги, в одном из них. Всё это ясно дало понять Фрайвуду старшему, что сегодня брат прочитал письмо, разбившее ему сердце. Джек молча прошел мимо брата и остановился рядом с небольшим шкафчиком на стене. Он был неким подобием бара в доме братьев. Раньше содержимое «бара» могло храниться годами, но теперь Джек, а порой и Джим не оставляли бутылкам шанса на долгую и счастливую жизнь. — Ты прочёл письмо? — усталый голос брата не сразу прорвался через снова и снова повторяющиеся в его голове последние слова Дженни. — Ты знал? — замерев в центре комнаты, произнёс Джек. — Ты знал о письме? Ты знал что в нём? — с каждым вопросом голос Фрайвуда младшего становился всё более натянутым, казалось ещё немного и можно будет услышать тот звон, с которым лопнет струна его терпения. Джим промолчал в ответ на все три вопроса, но это молчание было сродни самому громкому чистосердечному признанию.       Джек одним решительным шагом приблизился к столу за которым сидел брат.Теперь между ними оставалась лишь одна преграда — высокая стопка бумаг, которую Джим, казалось использовал, как щит. Жалкое подобие укрытия было снесено одним движением, и теперь ничего не мешало Джеку выплюнуть в лицо своему брату полные ярости и ненависти слова: «Так ты знал?!». Изо всех сил Джек пытался не кричать и заглушить гнев, который рвался наружу. Он стиснул его в кулаках да так сильно, что костяшки пальцев побелели. «Ты знал?!» — Снова тот же вопрос и вместе с ним из груди юноши вырвался звук похожий не то на рык не то на стон. Вместо ответа лишь тишина и устало-грустное подобие улыбки, которое в один миг придало серьёзной и равнодушной маске Джима выражение напоминающее сострадание. Громкий, звук удара кулака о дерево стёр улыбку с лица Фрайвуда старшего, теперь на нём читались растерянность и даже страх. Он впервые за долгое время видел брата таким. Весь внешний вид говорил о том, что гнев, переполняющий его готов вырваться наружу и ураганом разнести всё вокруг. В то же время, два карих океана отчаяния ясно давали понять, что душа разорвана на куски, точно старая ненужная тряпка после уборки. — Да, я знал, — ответил Джим. — знал. И ты полный глупец, если думаешь, что я не пытался отговорить её. — А ты действительно пытался? Или просто как обычно играл в психолога и делал вид, что тебе не плевать на всё, кроме твоих опытов и разгадки тайны дома.       Вместо ответа Джек почувствовал, удар по лицу. Его брат настолько быстро вскочил с места и не стесняясь врезал по ухмыляющемуся лицу, что от неожиданности и удивления Фрайвуд младший рухнул на пол, потирая при этом начавшую саднить губу. Судя по привкусу крови во рту, удар был достаточно сильным. Сильным, но действенным. Джек тут же понял, что с горяча, сказал полнейшую глупость и поспешил извиниться перед братом. Джим в свою очередь также признал, что был резок, помог брату подняться на ноги и принялся обрабатывать им же самим нанесенную рану. — Всё же ты полный дурак, Джекки, — с грустной усмешкой начал Джим. — Для меня она значила ни чуть не меньше, чем для тебя. Да, я не любил её, как девушку, но как сестру… — Прости, — голос Джека был хриплым, от былой ярости в нём не осталось и следа. Теперь он понимал, что брат точно так же как и он сам скорбит о потере. Больше того, Джек внезапно понял, что Джиму в сто раз тяжелее, ведь он знал о том, что Дженни сделает. Знал, что она приведёт свой план в исполнение, но ничего не смог сделать. Джек даже боялся представить, насколько сильно чувство вины изъело душу его брата. — Я знал, что ты отреагируешь именно так, и Дженни это знала, поэтому и пришла за помощью ко мне.       Джим шумно выдохнул и посмотрел в глаза брату. — Дженни обыграла его. В партии марионетка кукловод она победила. Смогла выторговать наши жизни в обмен на свою, а после этого освободилась от власти этого психопата. Знаешь ли ты, как может кукла освободиться от власти хозяина? Просто оборвать нити. Она так и сделала. — Ты хочешь сказать, что её смерть — цена за нашу свободу? — медленно осознвая каждое сказанное братом слово, произнёс Джек. — Да, именно так. — Тогда мне кажется, что цена эта слишком высока, я не просил платить и ты тоже. — Знаешь, Джек, — устало произнёс Фрайвуд старший, — величайшая свобода в мире — возможность сделать выбор. Даже если он последний в твоей жизни. Дженни доказала, что свободна. — Да, свободна, — отрешенно прошептал Джек, взял пальто, висевшее у дверей, распахнул дверь и вышел на встречу лондонскому промозглому холоду. После прочтения письма, он хотел сделать тот же выбор, что и Дженни несколько недель назад. Теперь, когда цена свободы стала ему известна, он понял: у него просто нет права так ей распоряжаться. С этого момента он начнёт новую свободную жизнь и проживёт её за двоих: за себя и за Дженни. Теперь в его распоряжении не одна свобода, а целых две: его и её. С такими мыслями он дошёл до берега Темзы, улёгся на влажную траву и устремил свой взгляд на салют августовских звёзд.