What kind of man (loves like this)?

1. Зимой все спальные районы одинаковы. Особенно вечером. Особенно в гололед, когда под тусклым светом фонарей, глядишь только под ноги, чтоб не поскользнуться, не упасть. Слава машет руками, пытаясь поймать равновесие, но все равно грузно плюхается на блестящий лед, припорошенный снегом. Раз. Оглянуться — за углом смеются дети. Длинный, неловкий, Слава падает очень живописно. Два. И он, как старый дед кряхтя, поднимается. Больно. От колена и к бедру выше — больно. Слава вспоминает, как в детстве, точно так же бредя среди многоэтажек Хабаровска, в темноте, грохнулся неудачно и сломал ногу. Зимой все спальные районы одинаковы, а вот центр… центр разный. Мирон открывает дверь и, особо не церемонясь, тащит Славу за грудки внутрь. С улицы его губы кажутся особенно обжигающими, чистое пламя. Слава сгорает. Ему не страшно. — Пойдем уже, — хриплое, — долго ты! А там в комнате и кровать уже расстелена. Ждал. Вискарь открыт. Ждал. Резинки вон блестят фольгою. Ждал. И пальцы теплые по животу. Слава живот втягивает, хоть знает, что особо не спасет. Ну и руки распускает сам. Спина под тонкой футболкой, ребра и пах, где твёрдо — это все Мирон. И губы. Тоже Мирон. Странное и ломкое в груди. — Мне бы в душ, — отстранить Мирона хоть на секунду не так-то просто. — Сойдет. Ложись. Слава ложится спиною на кровать, на чистые прохладные простыни, пока Мирон стаскивает с него штаны. От толстовки его освободили еще в прихожей. — Это че? — замирает Мирон. — Свежее. Тебя отпиздить кто-то по дороге успел? Не то чтоб я удивлен, но… Слава боли-то и не чувствовал, Мирон действовал как обезболивающее. А вдоль бедра у него огромный синяк. Сине-фиолетовый уже. — Упал. Потерял сознание. Очнулся — гипс? — полувопросительно говорит Слава. Ему неловко и смешно от этого. — Может… чем-то намазать? — Да хуйня. Пройдет. Давай найдем еще где-нибудь что намазать. Мирон морщится, костлявый и подвижный, наваливается. Трогает порывисто, уверенно, как делал уже много раз, но все равно по живому. Двигается внутри больно, не всегда приятно, но все равно… Это же Мирон. Остро. Острый кончик его носа по шее, спине. Смешной, наверно, такой Слава под ним: в синяках, потный, с горящими глазами, длинный и несуразный. Пока его вертят, как большую некрасивую куклу (где он тебя трогал, покажи на мне), он вдруг представляет, как это могло бы быть иначе. Лучше и правильней. Но лучше и правильней это не про них с Мироном. — Жидок, полегче, — шипит прикусывая подушку, когда уже совсем одна боль. Мирон замедляется не сразу, говорит: — Извини, — вдруг нежно целует в волосы на затылке, поганец, — извини, я увлекся. Теперь он толкается медленно, с оттяжкой, так что Славу в дрожь бросает. — Ща все нормально сделаем, погоди. Так хорошо? «Охуенно. Можно подумать, что мы любовью трахаемся…» — думает Слава вслух. Мирон в ответ загоняет поглубже, но носом ведёт от шеи к уху — щекотно, дышит влажно, кусает. Славку ошпаривает изнутри. Как он дрочит себе одной рукой, как Мирон пользует его уже не щадя, словно одну из своих группиз, как смешно позвякивает чашка на столе от их возни — Слава все запомнит. Когда разгоряченная кожа остывает, Славу начинает немного знобить. И начинает ныть ушибленная на улице нога. И задница. Блин, ну Мирон! Слава следит из-под одеяла, натянув его до самого носа, за тем, как Мирон перемещается по квартире. Что-то ищет, переставляет предметы. За штанины то и дело цепляется кот. Кота время от времени грубовато гладят.  — Через полчаса убегаю. Поднимайся, — говорит Мирон. Губы у него потрескавшиеся и сухие, а голос еще суше. Слава уже не помнит, какие эти губы на вкус. Слава встает. Действительно неплохо б было ополоснуться до того, как его, как паршивого кота, выставят вон из квартиры, не церемонясь особо. Напяливает валяющиеся под ногами штаны. Уже идет в душ, но видит, как Мирон мечтательно поглядывает в сторону распотрошенной кровати, думая, что его не видят. — А это что у вас, дражайшая Оксимироха? — возвращается Слава, поворачивает к Мирона к себе, удерживая за плечо. — Слава, отъебись. — Щечки? — Слава по-детски тыкает указательным пальцем Мирона в щеку. — Охуел?! Жаль, конечно, но Мирон уже не в духе. Уже думает о чем-то своем. И планы у него уже свои, не включающие Славу. И Слава быстро моется, пытается чмокнуть уворачивающегося Мирона в загривок и идет с влажной головой на улицу. — Кофе с молоком и эклер, пожалуйста. Слава расплачивается телефоном, а на экране у него фотка Мирона. Быстро снял, когда тот голышом выполз из кровати и начал потягиваться. Слава хихикает. Он словно бы расплатился в булочной жопой Оксимирона. 2. Слава не может найти трусы. Это вообще-то Мирон виноват. Он их стащил, бросил куда-то и полез своими холодными пальцами — как всегда, сразу к делу. Ни поговорить, ни покормить. А Слава был голодным! Да и замерз, пока ждал Его Величество у двери подъезда. Написал: «Приезжай», а сам еще ехал. Слава был голодный, а Мирон был быстрый. Мирону явно не терпелось. И дышал еще так мятно-противно. Видно, жвачку жевал, но все равно воняло алкоголем знатно. Слава находит трусы (на кухне, это как вообще), а Мирон говорит: — Не увидимся какое-то время. В Москве буду. — А, к этой… Про нее Слава не шутит обычно, да и его в ответ таким взглядом одаривают, что лучше не… — Ну так, а что-то полагается мне? На память, от короля русского хип-хопа. Чтобы я смог приложить к паху, ой, то есть к сердцу, холодными вечерами. Мирон отвечает неожиданно игриво, закинув руки за голову и смотря на Славину суету царственно с кровати, словно с трона. — Что бы ты хотел? — Масса вариантов. Только я же знаю тебя, ты же трусишка. Я тебя сразу раскусил, Мирончик… — Выбирай, считай, что сегодня твой праздник. — А какие опции есть? Мирон пьяненький, но не сильно. Расслабленный. Кажется, настроен на второй раунд, чего никогда у них не бывало. — Все. Все опции, Славик. — Ого, с барского плеча… — но осекается. Мирон и правда не шутит. — Фистинг ногой можно выбрать? — А ты прям хочешь? — Мирон приподнимает бровь и улыбается кривовато, как будто бы смущенно, но от того еще невыносимо развратнее. Славе снова приходится избавляться от с трудом найденных трусов и идти назад к кровати. Мирон берет в рот с каким-то неуместным рвением. Славе даже немного стыдно на него такого смотреть. Щеки красиво втягиваются, носом порой задевает Славин пах. Берет-то не очень глубоко, просто нос длинный. Читер. — Ты, блять, подожди! Немножко… Да Мирон! Не хочется, чтоб все быстро закончилось, а то когда еще… — Какие умения, а! — крякает Слава, не уверенный, на самом деле есть ли там правда умения или просто сам факт так сработал. Мирон отвратительно красиво вынимает хуй изо рта, придерживая рукой, и спрашивает: — Можно ты заткнешься, а я отсосу у тебя. Или ты против? И будем пиздеть? На щеке у Мирона остается влажный след. Слава смеется, хотя ему, по правде говоря, не очень смешно. Минут десять, наверно. Не больше. Слава не сдерживается. Вернее, сначала все отлично, а потом он смотрит на угол рта, где у Мирона скопилась слюна, трогает этот воспаленный красный уголок и внезапно понимает — все. Он спешит отстраниться, потому что вообще-то джентльмен и без разрешения в рот кончать не станет, но не успевает. У Мирона шея, подбородок, щека — все в сперме, выглядит просто ужасно. Он пытается неловко отодвинуть её от распухшего рта пальцами, но Мирон открывает глаза, мутные и чернющие, и вдруг берет Славины пальцы в рот, облизывая с видимым удовлетворением. Слава такое только в порнухе видел. И это, пожалуй, слишком для него было даже в порнухе. Мирон смотрит с вызовом, дескать, что? Да, и так могу! Я, может быть, в свое удовольствие хуй сосу, а не для тебя, Славик. Слава, желая сгладить эту неловкость, звонко чмокает Мирона в плечо. — Фу… — отстраняется, его до сих пор потряхивает после оргазма. — Что? Не понравилось? «Вот сучка», — думает Слава. — Погоди немного, сейчас… — Результат налицо! — смеется Мирон и вытирается краем одеяла. Это очень безвкусная шутка. И очень похоже на то, как шутит обычно Слава. Слава сейчас бы хотел лежать с Мироном большой ложечкой и считать темные волоски на его бедре. Хотел бы. Но знает, что сейчас Мирон попросит подставиться еще раз. Иначе зачем эта прекрасная благотворительность. Словно отвечая на его мысли, Мирон говорит: — Не жду ответного жеста. Неплохо будет, если просто подрочишь мне. Со Славы мигом слетает сонливость, он старается не думать о том, сколько еще прекрасных моментов сулит ему открытие: Мирон, возбуждающийся от Славиного члена в горле. После Мирон вырубается сразу: алкоголь, усталость, Славино настырное желание выпить его до дна. У него измученное лицо, глубокая морщинка от носа к губам, еще несколько на лбу и под глазами. Слава не хочет оберегать его сон, не хочет охранять и целовать горбинку носа, не хочет говорить: «Ты мой», Слава хочет вцепиться в горло простым и собственническим жестом, как у животных. Никуда не уходить. Никогда. Но идет в душ, а потом с мокрой головой — сразу на мороз. 3. Каждый дрочит как он хочет. А Слава дрочит на Оксимирона. Да это ни для кого не секрет уже. А по улицам течет-тает. Море. Слава идет по Лиговскому, петляя, обходя эти волны и льдины, и вдруг его странное волнение охватывает. Будто глядит на него кто-то. Следит. Он смотрит по сторонам, но люди равнодушны. Никому он не нужен, не такой уж он и популярный, особенно с капюшоном, натянутым до самого носа. Но странное чувство его не покидает всю дорогу до дома. Он гонит его от себя, но все равно подозрительно косится на все тачки, едущие мимо. — Че сегодня на Лиговском делал? Видел тебя. — спрашивает Мирон будто невзначай. Слава, конечно, снова не выдержал. Снова приперся. Снова сидит на кровати. Снова гладит кусачего кота. Вот точно говорят — кот в хозяина. Филя вот ласковый, руки лижет, не то что этот дичок! — Следишь за мной? Соскучился? — Ладошки стер. — Это всегда приятно, когда баттл-рэпер немножко руками работает. — Че не отвечал? — Мне нужно было подумать над нашими отношениями! — пафосно говорит Слава, хотя вообще-то так и было. Мирон стоит, обхватив себя руками. Не раздевается, не кидается на Славу как обычно. Быстрей-быстрей. Смотрит. — Ну… что? Стоишь-то? Славе кажется, что Мирон сейчас уйдет. Хотя куда ему идти! Он ведь в своей квартире. — Иди ко мне, — вдруг говорит Слава. Выходит странно, любовно-интимно. Ему кажется, что никто не послушает, высмеют только. Но Мирон поднимает глаза и стаскивает с себя футболку. Он снова тощий, хотя пару месяцев назад тут еще были бочка. Идет к кровати. Грудь мерно вздымается. Слава тянет его за пояс джинсов, потом за талию, на себя. К себе. Целовать и трогать его, по-прежнему, невыносимо, хорошо. Мирон странный сегодня. Тихий. Даже… нежный. И Славка вдруг догадывается, что за робость, и решается попросить. Сначала не словами даже, а просто сжав ягодицу. Мирон вздыхает и толкается Славе в руку, очень твердый. Слава решает, что это «может быть». — Мирон Яныч… в жопу раз или в жопу раз? Мирон дергается, прячет лицо, но жмется плотнее. Слава решает, что это «да». Он едва справляется с дыханием, когда видит, как Мирон ложится на спину, зажмуривается и подхватывает себя под коленями, чтобы ему, Славе, открыть доступ, чтобы было удобнее. И пальцы у Славы даже не дрожат, когда он трогает, а дрожит, кажется, все внутри. Мирон забавно, как ёжик сопит, на двух пальцах. Слава чувствует, что там тесно и узко, но спросить, было ли что до этого, он не решается. Вдруг в мыслях всплывает «лоно Оксимирона» и Славе становится смешно. Впрочем, возможно, это нервное. — Ты ржешь что ли? Ты охуел? — Мирон снимается с его пальцев и начинает отползать. — Извини, я просто вспомнил… не важно в общем. Котик, ну иди сюда. Славка пытается прижать его к постели ласковыми словами и своим весом, чтобы не ушел далеко. Получается. — Вспомнил… одну штуку. Ну давай, — и, внутренне содрогаясь, добавляет, — сладкий. Получает сильный тычок в ребро. Справедливо. — Эй, ну не дерись. Все нормально будет. Хочешь полижу тебя там. — Не надо там лизать. Там, — Мирон злится, — все готово уже. Надеялся, что ты выебешь меня, но видно, не дождусь. — Обмельчали мужчины нынче, обмельчали, — приговаривает Слава, гладя раскрытой ладонью спину, поясницу, задницу. Мирон на животе. Никуда он не сбежит уже. Слава придавил его, сверху лег, для надежности еще в загривок укусил. — Пробовал уже туда? — Славе страшно интересно, хотя вряд ли Мирон ответит сейчас, но он отвечает хрипло, в подушку: — Один раз. Давно. И мне не понравилось. Так что тебе придется постараться, блять. — Один раз не пидорас, Мирош! Второй все решит. Я постараюсь, королевишна, — лопатки у Мирона соленые на вкус, — постараюсь. И Слава старается. Слава так старается! От смазки уже хлюпает и подтекает на простынь — все равно менять. Два пальца двигаются свободно. Он входит, чуть отодвинув ягодицу в бок. Чтобы смотреть. Чтобы видеть. — Нормально? Мирон пыхтит, спина потная и лопатки ходят под кожей. — Давай одеяло подложим… удобнее будет. Или хочешь, сверху сядешь? — На лицо, — шипит Мирон. — Я не против, если что. Но не сжимайся так сильно, пожалуйста, а то я спущу сейчас. Мирон хочет что-то ответить, но Слава, осыпав мелкими поцелуями шею, толкается медленно, ритмично, как самому ему нравилось. Но не до конца. Потому что слышит, как начинает вздрагивать Мирон, стоит войти чуть глубже. Слава выходит, потому что невыносимо, трогает раскрытую дырку. — Хуйле ты пялишься? Там все в порядке… никаких повреждений. — Красиво, вот и пялюсь. Что такого? Передохни немного. Мирон недоволен. — Давай, переворачивайся. Хочу на спинке тебя взять еще. Мирона тяжело держать, одеяло, которое Слава все-таки подоткнул ему под задницу, неудобно собирается комком, но все равно входить в него такого, все глубже и глубже, яростнее, жестче — охуенно. — Ты охуенный! — шепчет Слава, кусая Мирона за плечо, потом в чуть колючий подбородок. — Просто институтка-девственница. Сладость с кислинкой. Узенькая крошка. Мирон откинулся назад, голова у него запрокинута — подушка сбилась, губы не поймать. — Драл бы тебя утром, днем и вечером, — продолжает бессвязно лепетать Слава, когда Мирон начинает заметно подаваться бедрами навстречу, — ночью бы драл сверхурочно. Мирон глядит на него мутно-мутно, облизывает губы и тянет к себе за шею, Слава, подаваясь, укладываясь сверху, входит до корня. Мирон мычит, вздрагивает, кривит рот. — Тихо, тихо. Не буду так. Аккуратнее буду. Слава, неудобно согнув руку, начинает дрочить Мирону, потому что понимает, что надолго его самого вряд ли хватит, и уже не может заткнуться. — Давно хотел, а? Чего молчал? Лоб, щеки у Мирона глянцево блестят потом. — Мне не зашкварено подставиться. Но. Я же вижу. Тебе по кайфу. Давать. — говорит Слава. Мирон хватает ртом воздух. Выгибается в спине. Он уже вот-вот. — Можешь глубже, — шелестит он. Слава делает глубже. И резче. Мирона начинает трясти и он сильно-сильно сжимается, втягивая Славу вслед за собой в оргазм. Мирон выжат. Глаза у него трагично запали, лицо разгладилось. «Это богохульство» — думает Слава, трогая мягкий и скользкий от семени живот. — Что-то не замечал раньше, что ты такой пиздливый в койке, — хрипло, но ласково говорит Мирон и треплет его по волосам. — Не видел еще твою жопу под таким углом… Ты погоди, дай время, посвящу твоей жопе пару альбомов. Мирон морщится, но видно, как уголки рта ползут вверх. Слава лезет обнять, но вдруг что-то меняется. Мирон выворачивается из его рук, несколько минут смотрит в потолок. Встает. Что-то не то. Слава замечает чемодан в углу комнаты. — Едешь куда снова, жидок? — Да, в Москву. Потом в Рим. Потом в Лондон надо заскочить. Во рту становится горько — это, видимо, пот Мирона, который Слава с таким рвением слизывал, был отравлен. — А! Вот почему ты мне дал и в своё очко заскочить. Надолго? Мирон жмет плечами и отводит глаза. Слава выходит на улицу, волосы у него сухие, но в сердце такой холод и страх. И мысли долбят в висок: «Думаешь, для тебя одного такой красивый? Для тебя одного?». 4. Скоро сказка сказывается, да не скоро раны на сердце срастаются. Мирон уехал, а Слава о нем не думал. Не думал на остановке, когда весенняя капель выстукивала по крыше знакомый бит. Не думал в вагоне метро, когда тот ускорялся, и Славе сжимало внутренности спазмом. Не думал, когда улыбалась невзначай красивая девушка с длинными ресницами. Не думал. Он привык не думать. Он знал, что Мирон — не для него одного. Он знал, что дать в жопу — не значит открыть сердце. Разрешать целовать себя — не значит признаться в любви. Потому, когда одним печальным вечером снял трубку и услышал тихое: «Слав», не был к этому готов. Сбросил вызов. — Не, не приеду, сорян, красавица, у меня дела, — говорит он, пока сердце сбивается на странный знакомый бит. — Не, занят, — пишет он через пару дней в ответ на туманное приглашение, а внутренности сводит болезненным спазмом. — Не, у меня планы, — говорит он, через неделю, и через месяц. Ждет когда отболит. Это все фантомное. Фантомные касания ресниц на шее и щеке. «Думаешь, для тебя одного такой красивый? Для тебя одного?» — набатом гудит в голове. — Если не для меня одного, то мне и не надо! Совсем. — отвечает он сам себе. 5. «Надо. Мне надо. Любого надо. На один раз. Все равно надо!» Слава звонит в дверь и ему самому от себя противно. Напросился. — Славка. Слава мгновенно вспоминает, какие эти губы на вкус, Слава вообще-то и не забывал. И родинки, и веснушки, и морщинки — вся кожа как мозаика. Изучить, собирать. Не слушать усмешек, не слышать ласковых слов, все не правда, и слова лживы. Не лжет только кожа, не врет только привкус чужого пота, волосы, колени, паховые складки, запах. — Славка. Так что лучше, блять, молчи. Слава вылезает из постели… Сломленный. Желательно уйти побыстрее. — Останься, куда ты? — говорит Мирон взволнованно, поднимая голову с подушки. У него стало больше мелких веснушек, они очаровательно перемешались с легкой щетиной, а ресницы слегка выгорели на солнышке и блестят рыжиной. Он расслабленный и очень красивый. Слава эту красоту в рот ебал. Буквально. — В душ хочу. — сухо говорит он. От парочки нежных веснушек на ухе особенно нехорошо. — Лады. — Мирон облизывается. — Возвращайся потом. Но если Мирон про второй заход, то Слава больше не хочет. У него и так теперь передоз после воздержания. Слава долго моется, потом нюхает все гели для душа, изучает швы белоснежной плитки. Потом тихонько открывает дверь ванной комнаты, ищет вещи, ищет кроссовки. — Куда, эй! — кричит Мирон, услышав его шорохи. Он выходит в коридор, не прикрытый ничем, но почему-то с телефоном. — Куда собрался с мокрой головой? Слава молчит и как дурак держит кроссовки в руках, замерев в неестественной позе. У Мирона очень красивая веснушка на левом плече. — Ммм… Пожрать есть че? — спрашивает он. — Нету. Но я тоже голодный. Давай закажем. Пока они ждут еду, Слава не знает куда себя деть. Трогает книги, нарочно роняет вещи и ждет когда Мирон его одернет, но тот только поглядывает на него с интересом, раскинувшись на кровати. — А это что у вас, дражайшая Оксимироха? — тыкает Слава в лежащее на столе броское кольцо. — Что не видите, Вячеслав, кольцо, — игриво отвечает Мирон ему в тон. Его нога от бедра до ступни выглядывает из-под одеяла и Слава уверен, что это провокация, но все равно ведется. — А это что у вас, дражайшая Оксимироха? — Слава плюхается на кровать, рядом, и ведет от икры до бедра. — Это моя нога, Вячеслав, — голос у него тихий, вибрирующий, бьющий Славе прямо в солнечное сплетение. — А это что у вас, дражайшая Оксимироха? Щечки? — Слава невесомо касается щеки, задевая край губ. Мирон их тут же слегка приоткрывает и начинает дышать через рот. — Да уж. От щечек мало что осталось, — серьезно отвечает он и блестит глазами. — А это что у вас? — говорит Слава, забираясь холодной ладошкой под одеяло, к паху. Мирона всегда так мало. А такого — податливого и мягкого, не было еще никогда. Стащить одеяло, смотреть, как покроются мурашками его бедра, повернуть на бок, осыпать поцелуями затылок и уши в нелепых родинках, сжать в ладонях — все можно. Пока что. Слава трогает пальцами растревоженный вход. — А это. Что. У вас? — Я еще раз не вывезу, — глухо шепчет Мирон, но от прикосновений не уходит. — Хочешь сверху? — Ммм… — Не хо-о-о-очешь. Неплохо иногда отпустить контроль, да? — Может и вывезу. Осторожно только. — Конечно! Буду с тобой как с целочкой. Как с главной красавицей в школе, которая разрешила забраться под юбочку только на третьем свидании. — Завали! — говорит Мирон, и Слава слышит: «Продолжай». Перевернуть его на спину, раскатать резинку — это уже дело пары секунд. Практика. Слава, конечно, старается аккуратно и тихонько. Да только как? К тому же, вторым заходом он может и подольше держаться. Заколачивается в Мирона, и подумал бы, что ему больно, если б не трахались они сейчас так интимно-интимно, лицом к лицу, если б не сжимал Мирон его так яростно своими сильными ногами, не стонал и не кусал шею так, будто он самочка богомола и вот-вот Славке голову отгрызет. Слава замечает: что-то не то. Как-то странно там внутри у Мирона. — Мирон. Мирон. — Слава отстраняется. — Там резинка порвалась походу. — Ну замени! — стонет Мирон и прикрывает глаза рукой. Щеки и шея у него алые. А бедра продолжают ритмично насаживаться. Слава, не выходя, нащупывает мятую коробку. — Мирон, там пусто. Последний был. — Блять, ну что такое! — Гондон порвался, крошка, я же сказал. Мирон ошпаривает его за «крошку» взглядом, потом думает пару секунд. — Давай закончим, уже похуй, наверно. — Закончим непременно, — говорит Слава и резко толкается внутрь. Ощущения невыносимо острые, порванная резинка болтается у корня члена. Слава ее так и не снял. Мирон горячий, тесный, гладкий. — Сними ее, блять, — ругается Мирон. Пресс у него дрожит. Слава не слушает. Двигаться мучительно приятно, Мирон, подставляющий горло под поцелуи, идеален. Судорога от пяток до макушки — внезапна. С Мироном у Славы никогда не выходит держать себя в руках. Он кончает внутрь, беспощадно проталкиваясь глубже. Мирон ахает, пытается оттолкнуть его. В конце-концов, у него получается. — Блять, да ты охуел. Он трогает себя там с каким-то очень сложным лицом. — Если ты чем-то меня заразил! — Ладно заразил, будем надеяться, ты не залетел, — устало улыбается Слава и тут же спешит немного утешить Мирона. Орально. Пока тот не начал пинаться. Или кусаться. Хотя все это тоже только в кайф. Пока Слава старается, Мирон то и дело дергается, то пытается задавать ритм, то начинает ласково гладить по волосам. — Вставь пальцы, — просит он, зажмурившись. Два входят легко. Слава двигает им, как брал бы Мирона своим членом, если б не отпустил себя так скоро. Настолько интенсивной атаки с двух сторон Мирон не выдерживает. Кончает, ритмично сжимаясь на пальцах. Слава звонко чмокает его во внутреннюю сторону бедра, а после целует в губы. Мирон не отстраняется. — Слава, не наваливайся! — ворчит Мирон. — Я спать хочу, ты меня придавил. От Мирона пахнет пряно — потом и спермой. Слава бы предпочел, чтоб Мирон так пах всегда. Не ветром и одеколоном — к разлуке, не цветами и алкоголем — к грубой ебле, не солнцем и цитрусом — опасно. Слава легко кусает Мирона в плечо и откидывается на спину. — А так холодно! Отдай одеяло! — Вот ты вредина! Мирон внезапно замолкает и тихо сокрушенно хрипит: — Бляяя… — М? — Слава приоткрывает один глаз. — Да сперма вытекает… это последнее, блядь, что я хотел испытать на себе. — Мирош, любишь хуй в жопе, люби и сперму вытирать. Народная мудрость. Финк эбаут ит. — Не умничай! Щас на улицу пойдешь. — строго говорит Мирон, ища глазами, чем бы вытереться. Слава тяжело сглатывает и садится. — Ты куда это? Да ну, Слава… ну ты че, я же шучу. Шучу же. Давай поспим еще. — А я спал. Это ты начал: не наваливайся, вытекает там что-то. Слава, тем не менее, встает, мочит полотенце под краном, приводит себя в порядок и возвращается. — Помочь? Мирон смотрит на полотенце, потом на Славу, потом снова на полотенце. — Я сам. — Отлично. Я посмотрю. — Воды лучше вон подай. Слава сначала пьет сам из бутылочки. — Мой хуй уже сосал, теперь будешь со мной пить из одной бутылочки? Мирон не удостаивает его ответом. Слава укрывает их обоих одеялом, прижимаясь всем телом со спины. — Мирош! Пицца-то где? — Будет с минуты на минуту, наверно, — зевая говорит Мирон, — ты не уходи… Славе больно внутри от этого «не уходи». Он остается. Ну пицца же. Только из-за нее. 6. — Мирон, я ем, не лезь ко мне, пожалуйста! — Я, блять, неделю тебя не видел, а ты заинтересован в пюрешке больше меня! — Эту пюрешку я сам приготовил! И тебе привез! А ты не хочешь даже попробовать! Мирон поджимает губы, скрещивает руки на груди. Не лезет, только ходит кругами, недовольно поглядывая. Слава допивает чай, вот еще печенье какое-то валяется. Тоже надо съесть, а то пропадет. — Сколько ж можно жрать! Оно тут неделю лежало! — Тебе оставить что ли? — Заебал! — Ну пойдем, пойдем. Надеешься сегодня кончить на Славу, а? Мирон сегодня глазастый и строгий. Деловито к Славе на бедра забирается. А потом замирает. — Бля-я-я-ять. — Что? — Ни смазки, ни резинок! — Ого. Мы как прошлый раз добили, ты не… — Что? Ну не купил я, не до этого было. — Может… так? Вроде уже пробовали… Мирон щурится, строит скептическую мордочку. Слезает. — Я схожу. — Да ладно, ты разогрелся уже везде. Сгоняю сам. На улице солнечно, и с козырька капает. Тревожно пахнет весной. Слава весны опасается. Весной обнаруживается явное. А хорошее или плохое никогда заранее не знаешь. Он покупает в аптеке какие-то дурацкие, тонкие. Зато огромную пачку. Чтоб два раза не бегать. Тубу смазки — одну штуку. Минералочку «Ессентуки» — одну штуку. И гематогенку — три шутки. Мирону одну и себе две, естественно. Милая фармацевт понятливо улыбается и складывает все это добро в прозрачный тонкий пакетик. Лавка во дворе мокрая. Капель выстукивает бит, каплями стекает с куртки. Слава сидит в трансе. Вон там подъезд, через ступеньки вверх — непонятное. И что дальше? Конечно, классно быть с Мироном вот так, эпизодами, урывками. Потом чистить кэш и жить своей жизнью. Но последнее время совсем не получается. Да и Мирон мешает. Путает. Лезет. Недавно вообще приперся к Славе. Слава его тогда не ждал. Еще спросил: «А где твоя?», а Слава ответил: «У меня кот, а не кошка», подумав, что он про животинку. А Мирон спросил, оказывается, про Сашу. Слава от неожиданности даже расхохотался. С Сашей он давно расстался уже. Как и со своими мозгами, видимо. Мирон еще так кивнул серьезно на эти новости. Дескать, да-а-а, понятно все с тобой, додик. Слава подумал, что он поебаться — ну как всегда. Но тот заскочил погостить, да увяз. Сперва, конечно, Слава его выебал, ну, как он заслуживал — на кухне, положив грудью на стол в крошках, грязно и без прелюдий. А потом они как-то разговорились сначала о книгах речь была, а потом Слава и сам не заметил, как начал выбалтывать самые сокровенные и стыдные истории из детства, которые от близких-то скрывал всегда. Мирон ушел уже заполночь. И глядел на Славу странно. Будто ждал чего-то. Когда он ушел, Слава долго себя успокаивал: думаешь для тебя одного такой красивый? Для тебя одного? И чай весь выпил. И всю воду из крана. Или там авария была — непонятно. Весной обнаруживается явное. А хорошее или плохое никогда заранее не знаешь. Дверь подъезда открывается. Это Мирон. Какой-то странный, шебутной. Как воробушек, озирается. Заприметив, подбегает к Славе: — Ты чего? Ты чего тут сидишь? Я тебя жду вообще-то? — яростно шипит он, потешно втягивая голову в плечи и поглядывая по сторонам. Боится свидетелей. — Я бы погулял, — мечтательно отвечает Слава. — Как ты себе это представляешь? — Ну да, дурацкая затея… — Пойдем? — Мирон ребячески тянет Славу за рукав куртки. Как будто не ебаться тащит, а рисунки у себя в комнате показать. В квартире с улицы — сумрак и пахнет застоялой водой. — Надо тебе новых цветочков подарить. Увяли, — печально тянет Слава. Это он пьяный, решив, что это будет очень остроумно и забавно, неделю назад приволок Мирону 55 алых роз, а тот не заржал, не прихлопнул его этим внушительным веником, а гордо поставил в вазу. У него даже ваза, оказывается, есть! Теперь вот цветы умерли, пожухли и опали ковром цвета запекшейся крови. — Так вроде… красивее даже. Мне нравится. Не выбрасывай. — Не трогаю, наслаждайтесь разложением! Слава полусидя ложится на кровать, Мирон приземляется рядом. Слышно, как там за занавешенными шторами, барабанит капель. Здесь же темно и вязко. Мирон и все, что с ним. Его голос, его мышцы и кровь — под кожей стучит пульсом в такт капели. Знакомо. — Блять, ну весь настрой сбил, пока шлялся. Раздевайся что ли! — ворчит Мирон. Слава уже знает этот тон. Хороший тон. Слава нехотя стягивает толстовку и вдруг замирает. Начинает хохотать. — Мирончик! — Та-а-а-ак… — Ты только не бей меня, но я, кажется, оставил пакетик с гондонами на лавке. — Ты взял целый пакет гондонов? — Мирон очень смешно хлопает ресницами. — Ага. И литровую банку смазки. — Почему же не трехлитровую? Слава удерживая Мирона за талию, успокаивающе чмокает в нос, потом в губы. — Тебе ничего доверить нельзя? Слишком сложная задача? — Не гневайся, государыня барыня! Слава прижимает Мирона плотнее к себе. — Не вели казнить, вели слово молвить. — Давай-ка спустишься лучше. Наверняка никто не взял еще. — Тиран, — Слава ведет носом от шеи к уху, выдыхает, — и деспот! Конечно, пакета на лавочке уже нет. Наверно, осчастливил каких-то подростков. Слава идет назад в аптеку и с дебильной улыбочкой покупает тот же самый комплект. Дурацкие, тонкие презервативы — одну большую пачку по акции. Тубу смазки — одну штуку. Минералочку «Ессентуки» — одну штуку. И гематогенку — три шутки. Милая фармацевт больше не улыбается ему и складывает все покупки в такой же прозрачный хлипкий пакетик. Пока Слава возвращается, ручка рвется. Он едва спасает «Ессентуки». А то бы снова пришлось возвращаться. — Что за шоколадки у тебя там? Детей по дороге приманивал? — спрашивает Мирон, сидя на кровати с ноутом, когда Слава заходит в комнату. — Ага. Был, знаешь, один особенно симпатичный голубоглазый и с кудряшками. — Очень глупо было с твоей стороны, предпочесть ему такого старого и лысого меня. Слава вытряхивает содержимое пакета на кровать, перед Мироном. — Сладость или гадость, Мирош? — Не люблю сладкое. — говорит он и мягко улыбается. — А я — гадкое. Слава ложится Мирону тяжелой головой на колени, не убирая ноут. Настроения ебаться уже нет совершенно. Мирон минут пятнадцать еще что-то выстукивает на клавиатуре, потом убирает машину и ерошит Славе волосы. — Славка, у меня ноги затекли. — Может кино посмотрим? — сонно говорит Слава. — Или ты торопишься, дела есть? — Дела, да… надо бы… — задумчиво тянет Мирон. — Но можно отложить. — Сольешься с партсобрания из-за меня? — Почему нет? Могу себе позволить. — Мирон пытается переместить Славину голову поудобнее, натыкается на гематогенку. — Слава, а знаешь из чего гематоген сделан? — Из кровушки! — Ты ж вроде вегетарианец? — М, да это из-за Саши было по большей части. Дай-ка! Это мне. — Все три тебе? — Ты же не любишь сладкое! — Я голодный. — Знаешь, вообще это очень романтично! Гематоген делается из крови. Это как клятва в вечной верности! Даже охуенней! — Слава оживляется и садится рядом. — Давай, когда будем жениться, сделаем по гематогенке из крови друг друга и торжественно съедим. — Каннибализм! Очень романтично. — Ты согласна, Клариса? — Конечно, доктор. — Давай порепетируем. Гематоген слишком сладкий, «Ессентуки» слишком соленые, губы у Мирона мягкие и шершавые одновременно. Невероятное сочетание. — Так че? Нахуй твою империю? Смотрим «Молчание ягнят»? За занавешенными окнами, кажется, стемнело. Мирон засыпает, не выдержав и 20 минут фильма, уткнувшись Славе в грудь, посапывает. Ребенок. Слава приобнимает его осторожно, старается не тревожить. Светлые простыни, острый профиль, увядшие цветы, нетронутые гондоны. И весна. Что тебе останется, когда весна закончится, Славик? Будет для тебя одного, для тебя одного такой красивый. Для тебя одного. 7. — Блять, ты куда собрался? — у Мирона красные уставшие глаза. Он сидел, сгорбившись, на кухне. Хмурый и недовольный. Пялился в телефон. Но стоило Славе засобираться — оживился, примчался. А сидел как сыч. К себе не подпускал. Слава спрашивал что случилось, но это, видно, имперское, не для Слав. — Кота покормлю и вернусь. Не злись, дорогая! — Я вечером улетаю, ты не можешь кого-то попросить? — Это мой кот! Схуяли я должен кого-то просить! Мирон замолкает и уходит назад на кухню. — Эй, истеричка! — Иди корми своего кота! — Мирон делает вид, что в телефоне что-то интересное, но Слава видит, как у него нервно раздуваются ноздри. — Я же вернусь! — Блять, заебал. Пиздуй уже! Слава кладет ему ладонь на плечо. Мирон отшатывается. — Какая от меня польза. Ты молчишь. Потрогать нигде не даешь себя. Мирон поджимает губы. — Еще я мельтешу и дышу громко. — Какая разница! — взрывается Мирон, — Мне нравится, когда ты мельтешишь! Нравится, что ты рядом! Меня это успокаивает, ясно?! И лепет твой дурацкий — тоже. Слава потрясенно молчит. Ему горячо — до боли в груди. И еще страшно. И счастливо. — Мирош, ну это же котик! Котик — это святое, ты должен понимать, — жалобно говорит он. Мирон фыркает. — У тебя самолет в час ночи. Я на такси смотаюсь за час — максимум. Ты пока тут агрессивно посопишь в одиночестве. Как раз соскучишься. После долгой разлуки, знаешь, какой секс классный? — Бля, мне не до ебли сейчас. — Почему? Эти дни? — Еще слово и я в тебя чашкой кину. — Это не женственно! Тебя мама не учила… Мирон подскакивает к нему, но Слава только этого и ждет. Он быстрее и спокойнее. Выше и тяжелее. Так что заломить руку и толкнуть Мирона к стене — дело минуты. — Сломаешь мне руку — тебе пизда. Слава руку отпускает, но прижимает Мирона к стене собою, держит на всякий случай за горло. — Не дергайся, сладкий, и папочка будет с тобой ласковым. — Это отвратительно, — надменно выплевывает Мирон, и Слава чувствует как двигается кадык под его ладонью. — А мне нравится! По-моему очень хорошо! Сейчас важнее осыпать затылок поцелуями, успокоить, приласкать. Мирон вполсилы пытается ударить Славу по носу головой, но тот уворачивается. — И дальше что? — Какая злющая хорошенькая ляля. Люблю страстных. Слава забирается свободной рукой за пояс домашних штанов на резинке. Под ними нет белья. Только полувозбужденный член. Слава помогает ему окончательно окрепнуть и только тогда скользит к ягодицам. — Попробуешь меня снова ебать без резинки, сломаю нос по-настоящему! — предупреждающе шипит Мирон. Отпускать его, конечно, нельзя. Но и ослушаться тоже. Слава может поиграть в доминацию, Мирон такое обожает, но всем понятно кто тут главный. Слава приспускает немного Мирону штаны и опускается на колени. — Не убегай только, — целует бледную поясницу под футболкой, тянет штаны еще ниже, под задницу. — Че ты хочешь? Слава не отвечает. Слава разводит в стороны плоские ягодицы. Мирон готовился. Мирон всегда готовится, когда ждет Славу, даже если делает вид, что нет, что не хочет. Дырка чуть приоткрыта, как когда он сам себя немного растягивает в душе. Недостаточно чтобы сразу вставить, но многообещающе. Слава обещание выполняет. Он лижет сначала ложбинку, от чего Мирон дергается и сверху звучит испуганное, робкое даже: — Слав! Не надо! Слава, естественно, не слушает этих просьб и жалобных интонаций, спускается к дырке, зачем-то дует на нее, от чего ягодицы покрываются мурашками. Потом касается кончиком языка краев, отводит пальцами мешающие волоски. Мирон вздрагивает, кажется, в попытке уйти, но попытка эта такая неловкая и неубедительная, что Слава не придает ей значения и начинает широко лизать всем языком. Мокро. Часто. Слава видит, как Мирон хватает себя за член, второй держась за стену. — Раздвинь пошире ножки, — говорит Слава, и Мирон слушается. Всегда бы так. Он лижет широко всю промежность. От шовчика на яйцах вверх к влажной дырке. — Пиздец, — цедит Мирон. Посмотреть бы на него такого, но поза не располагает. Собственный член ноет, но сейчас это не главное. Слава трогает кончиком пальца приоткрывшийся вход, толкаясь внутрь самую малость. Слюна скапливается во рту. Слава лижет интенсивнее, настойчивее. Мирон хрипит: — Не внутрь только… Точно! Слава толкается внутрь — самым кончиком. Это странно. Никогда бы он не подумал, что так вот будет тащится, что не будет это мерзким. Мирон бьет кулаком по стенке, но начинает дрочить себе быстрее. «Сучка ебливая моя», — думает Слава, но вслух не говорит ничего, и рот, и язык у него заняты. «Совал в него хуй, пальцы, теперь вот язык. Насколько глубоко в жопу я готов засунуть свою жизнь, чтобы он был — для меня. Весь.» Слава еще раз мокро лижет ложбинку снизу вверх и отстраняется. Натягивает на опешившего Мирона штаны, звонко хлопая резинкой. — Ну все, я пошел! Скоро вернусь! — Серьезно? Сейчас? — Во-о-от! Как раз будешь ждать меня. Себя не трогать! Разве что одним пальчиком разрешаю. Не больше. — Мудак! — Детка. После всего что между нами было! Ты только что тек, пока я тебя вылизывал, какие теперь между нами могут быть бранные слова! Мирон поворачивается, поправляет член в штанах. Трогает Славины губы и повторяет: — Ну пиздец! — Ты чего так впечатлился! Никогда девочек так не лизал? — Слушай, ну давай на чистоту, у меня там не так все красиво, как у девочек, — Мирон изгибает бровь иронически, но Славу не обмануть: кончики ушей у него розовые. — Это ты с чего взял?! Я возмущен! Готов предоставить фотодоказательства. — Господи, иди уже к своему коту, клоун! — И-и-и-и… не возвращаться? — И возвращаться как можно быстрее! Поставлю таймер. Если через час не вернешься, кончу без тебя. И ты останешься без секса на полторы недели. Может быть и больше, если не улажу все так, как планирую. — Ого. А у тебя? — Что у меня? — У тебя будет секс? — спрашивает Слава и кусает себя за язык. — Нет, — Мирон криво улыбается, — я храню свою невинность для супруга. Ты, может, встанешь с колен, а то у меня ощущение, что ты мне вот-вот предложение сделаешь. — Руки и анала. — Пиздуй уже. Мирон уходит, и походка у него такая странная… Слава моргает, чтобы немного привести себя в чувство и, наконец, поднимается с пола. — А вот и я! Слава обернулся за полчаса. Стыдно перед Филей, да что тут поделаешь. Кто чей хозяин? Слава Филин — Мирон Славин. — Слав, — встречает его серьезным взглядом Мирон, — нам надо поговорить! — Бля! — У меня важное предложение. — Бля! — Тебе нужно перевезти кота сюда! — Че? — И вещи. — Вещи? — Вещи и кота! — А? — Я не предлагаю совсем переезжать! Просто… — Мирон мнется, машет руками, — Это же явно неудобно! У меня больше места. Найдешь куда сложить. Ну и центр, опять же! — Ты типа предлагаешь съехаться? Или че? — Слава правда не понимает. Или не верит, но верить хочется. — Слав… — Это всe мой язык! Он внатуре волшебный, шаришь? Открывает любые двери… — Не продолжай. — Хорошо, я согласен. А из наших котов тоже сделаем счастливую гей-пару? — Мы не гей-пара, — вопит Мирон. — А кто мы? — тихо спрашивает Слава. — Бля, мы гей-пара, — потрясенно говорит Мирон. 8. — Слава, твой кот расхуярил мою зарядку! — Мирон, злой и недовольный, стоит в дверях. — Может быть, это твой кот! — Мой никогда таким не занимался. — Мирончик, ты не волнуйся так, возьми мою. Поставь телефон и иди сюда. Славу всегда завораживала эта перемена. Вот ходит человек, властный, оживленный. Покрикивает на своих, пальчиком тыкает в неугодных. А вот стоит Славе: «Мирончик, иди сюда», и Мирончик хоть и скривится, но садится на край кровати, отпустив усталость, Слава ему только «Давай ко мне, под одеяло» и за пояс обнимет, как Мирон станет мягким в его руках, как подтаявшая шоколадка. Слава-то никогда особо альфачем не был, но что с ним происходит когда Мирон, сильный, жилистый, волосатый в самых разных местах вдруг ложится на спину и смотрит на него, на бедного Славу призывно, требовательно, хлопает ресницами кукольными. Этот, этот сильный красивый человек, вдруг тянет его на себя, хочет его на себе — себя под. Но что самое страшное хочет его, Славу, в своей квартире, в своей жизни. В сердце, наверно, хуйле. Слава вообще-то боится последнее время, что от счастья у него кровь засахарится. Станет гематогенкой. Сначала Мирон всегда не особо ласковый, не очень много разрешает, шикает, если что не по его, может и стукнуть легонько, в воспитательных целях. Уже потом, потом, когда взгляд у него станет осоловелым, губы красными и такими искусанными, что и трогать их станет страшно, потом когда из горла у него начнут вырваться не то всхлипы, не то хрипы, тогда можно будет начать вертеть Мирона по-всякому, потом, потом не из губ, из сердца самого у Славы польется словами. Слава станет называть Мирона и деткой, и крошкой, и девочкой. Перед лицом мужская широкая спина, лопатки в родинках, черепушка лысая, чуть колючая, а ведь туда же — девочка. Потом, потом, когда Мирон выгнется, задрожит, Слава поймет, что Мирон такой — для него одного.