ромашки

когда феликс чувствует на собственной коже чужое теплое дыхание, его мысли о битве сразу же отпадают. будто прежнее утерянное тепло вновь возвращается, будто лето опять напоминает о себе ласковыми лучами четырехчасового утреннего солнца, когда в плейлисте кончаются песни как и купюры в некогда и снова пустующем бумажнике. почему-то чанбин - нифига не новое, лишь старое, изученное, излюбленное, приплывшее тиной невесть откуда. в этой луже, что зовут рекой. вообще больше похоже на море - как всегда глубокое и пронизывает до последней нитки. и чанбиновы глаза - не два маленьких сверкающих стеклышка, а моря тоже, лучше настоящих. потому что пронизывают до костей, оставляют утопленником без шанса спастись от протянутой в воду руки. у феликса привычка - задавать вопросы и отвечать самому же себе, только со временем. время не лечит, время калечит. потому что чанбин очень уж изменился с тех самых пор, когда феликс застукал его с сигаретой под гнущей позвоночник старой ивой. потому что он не предложил ни сигареты, ни встречаться. потому что он за всех уже давным-давно все решил. - ли феликс, ты позвал меня на задний двор для чего? - чанбин с каждым слогом повышает тон своего голоса и тычет пальцем в чужую ключицу. феликс шагает назад до тех пор, пока лопатками не стукается об кирпичную стену. "пожалуйста, прекрати..." - отчаянной птицей бьется у феликса в сердце. он чувствует еле уловимый запах чего-то отныне светлого и доброго - то, чем пахнул чанбин лишь год назад. когда он не слился с запахом сигарет, дешевых, но крепких. когда не променял "светлое будущее" на глупую мечту, пиявкой застрявшей в его мозгу. когда покрасить ногти в черный, а волосы в синий не казалось чем-то абсурдным и абсолютно дорогим. "деньги всегда найдутся, если есть желание". феликс лишь губами и так - тихо-тихо спрашивает. - любовь найдется, если есть чувства? - скорее всего даже он себе не ответит. - у меня дела, хен, - пытается отмазаться от своих необдуманных поступков и решений светловолосый, как оказывается окружен приставленными руками чанбина к холодной кирпичной стене. - если ты думаешь, что тратить мое время - это круто, и если ты думаешь... - он замолкает, а феликс смотрит неотрывно, как будто боится что-то упустить. - что так у меня появится к тебе интерес... младший набирает в легкие воздух, чтобы бегло что-то ответить, но у него попросту не хватает смелости. просто не находится даже в кончиках пальцев по одной крупице, даже на кончиках волос. чем он думал, и где он взял столько храбрости, чтобы пригласить чанбина на стрелку? это сейчас так работает? если трусишь позвать на свидание - зовешь на стрелку? у феликса - может. у чанбина же принцип звучит иначе: ненавидишь человека - бей ему в солнечное сплетение и оставляй один ожог радиусом в сигарету где-то на запястье. иногда на ключице - вместо засоса. может, в чем-то они и схожи. феликс ничего не сможет больше сказать чанбину, когда тот обрывает все связи и не появляется в школе после инцидента около недели. / о чанбине с феликсом никто никогда не слышал - никто никогда не видел и даже вместе эти имена никто никогда не произносил. потому что они - не инь и янь, не черное и белое, не антонимы и не синонимы друг другу. они вообще никто. о них не знает даже потрепанный дневник феликса. история у того тоже интересная - чанбин своровал в одном из магазинов и утром в своем шкафчике в классе феликс нашел его. на первой странице было неровным почерком написано - от со чанбина. феликс тогда так же улыбнулся - неровно, несдержанно. а когда встретил чанбина в коридоре... впрочем, он даже не посмотрел на него, проходя мимо, небрежно толкая плечом. никогда в своей жизни феликс не признает, что влюбится - что уже влюбился. раз и на всю жизнь. в эти странные сигареты, длинные пальцы, проколы в ушах по приколу, черные аутфиты вне школы. хотя они вне школы почти никогда и не встречались. феликс заматывает бинтом место ожога чанбиновой любимой сигареты - единственная физическая память об этом порывном человеке, который с минуту на минуту, наверняка - зацелует. который с минуту на минуту - ударит, не тая ненависть. хенджин неодобрительно смотрит на контраст белой марли с отчего-то смуглой кожей. - это опять чанбин-хен? - иногда становится страшно, как хенджин попадает ровно в цель. - что? нет вовсе... - феликс садится на свое место, кидая портфель под ноги. осматривает руку. было больно. очень больно было. но испытывать любое чувство к чанбину оказалось еще больнее. поэтому после школы чанбин (никем не виданный и не слыханный около полумесяца) тащит феликса за (руку) гаражи и оставляет еще одну метку о себе. феликс не привык к чему-то нежному или доброму, а потому совсем не дергается и очень сорвано молчит, пока чанбин раздирает бинт карманным ножом. дым этих сигарет уже очень давно внутривенно - уже не страшно. даже сердце едва стучит. со отпускает чужую руку и закуривает, создавая неровную и неспокойную тишину. младший измеряет взглядом валяющийся бинт на протоптанной дорожке - уже не чистый, не белоснежный. такому описанию походит сейчасшний снег - он стремительно и вязко тает, оставляя везде до ужаса мерзкую слякоть. что на улице - то и в сердце. у чанбина тишина - своя. он молчит по-своему, выкуривая почти весь бумажный фитилек, а затем как шторм надвигается - и больно прижимает горячий кончик сигареты к чужой тонкой коже. феликсу совсем не больно. совсем не страшно. совсем никак. ему даже непонятна та ненависть, что бурей наросла в чанбиновой душе день назад - так и застыла в немой позе, означающая лишь гибель. гибель всему живому, некогда настоящему, дышащему и непрерывно смеющемуся этой странной и с причудами жизни. сейчас добру только место в музеях - потому что на деле в людях не осталось ни капли такой. потому что они - настолько коварны и совсем скоро научились хитрить. чанбин лишь быстро смотрит феликсу в глаза, неподдельно (еле заметно) удивляясь тому, что феликс не стонет и не кричит. чанбин сделал ему гораздо хуже когда-то. и ли находит в этом взгляде почти все свои потеряшки - ромашку в волосах, шарф на шее, улыбку на сером и скучном лице, порез на запястье. и поверить нельзя - все это было так глухо-далеко. так одержимо-давно, да так страшно становится, что оба обрывают секундный зрительный контакт и больше даже не пытаются. когда чанбин цыкает и оборачивается, феликс ненарочно шепчет его имя. как будто по привычке или развитом рефлексе. тот оборачивается и точно может поспорить, что прямо сейчас ударит младшего, потому что как же он невыносимо бесит. - чего? - поцелуй мои ожоги. и все, что он получает - пинок под дых, а затем еще один ожог. потому что в пачке осталась последняя сигарета, но это уже происходит на периферии сознания. как всегда - никогда не больно. / феликс возвращается домой поздно вечером, когда ларьки, снующие вдоль дороги, уже закрываются, солнце садится, а температура заметно падает - парень кутается в свой шарф и по привычке шмыгает носом, когда чувствует шлейф кофейных зерен вблизи - соответственно - проходит около кафе. он лишь случайно замечает хенджина, медленно потягивающего из зеленой трубочки и слушающего что-то в своем немодном плейлисте. он с хенджином, вроде как, не разговаривает ради приличия, потому что они после средней школы вообще не друзья. но хван все так же заботится о феликсе. потому что, наверное, и некому больше. и они оба это понимают. слишком хороший шанс наладить отношения - думает феликс и случайно спотыкается на первой же своей преграде - он мимолетно не помнит, как зовут его одноклассника. от этого даже смешно, потому что он так же быстро и глупо вспоминает - хван хенджин. ему становится очень стыдно и он теряет все свои предрассудки и мысли, садясь напротив джина. - ну и откуда ты такой? - первое, что говорит хенджин, поднимая взгляд со своего телефона на физиономию феликса. а он и правда забыл, как случайно напоролся скулой на осколок зеленого стекла - он мало что помнит вообще, что случилось днем, и как долго он лежал на избитой тропинке (по которой никто уже и не ходит). - дай угадаю, - слабо улыбается тот, понижая громкость голоса. - опять чанбин-хен, ага? - да что ты заладил, ей же богу, - бросает феликс, устало падая на сидушку ярко-желтого дивана. он не напишет о сегодняшнем дне в той серой книжечке ни слова. феликс стягивает уже удушливый шарф, устало глядя на проходящих мимо людей. некоторые смеются, некоторые плачут в трубку, некоторые спешат домой чтобы успеть приготовить ужин. из-за чанбина жизнь феликса пошла по неровной дорожке, которая тайком свернула в зону действия торнадо. и никакие запрещающие знаки никогда впредь не остановят. так странно. феликс никогда не признается, что полюбит - что уже полюбил. никогда не признается, что хуже всяких увечий, оставленных осторожной холодной рукой - улыбка. никогда точно не признается, что за чанбином он хоть куда. деньги всегда найдутся, если есть желание. только любви ни в карманах, ни в бумажнике, ни под книжками и в глухих глубоких кувшинах; в запахе сирени или ивы, ни в одном из цветов радуги, ни в одном пузырьке страшно калорийной кока-колы - не находится. и все, что приходится феликсу - искать самому. - ты в курсе, что такое может караться законом? если не расскажешь ты, то это сделаю... - говорит хенджин и выдергивает из уха зеленый наушник, но его резко перебивают. - я сам разберусь, окей? не лезь не в свои дела. - кто, кроме меня? - поднимает тяжелый взгляд хенджин и допивает свой напиток. феликс надрывно улыбается, смотря в глаза правде. дома никто его раны не обработает, не утешит, даже не погладит по спине, и не прошепчет на ухо - все будет хорошо. все обязательно будет хорошо. потому что хорошо - больше никогда не будет. у кого смелости хватит такое подумать - не то что вслух сказать? хенджин прекрасно знает о том, что у феликса нет никого дома, а потому старается хоть чем-то помочь. даже если они сейчас не друзья - раньше были. / феликс поднимается на крышу - там дышать гораздо легче и можно проветрить голову от ненужных мыслей, коими на данный момент у светловолосого забито буквально все. он почти физически чувствует чье-то присутствие, и оказывается ужасно прав. чанбин замечает феликса и подходит к перилам. - скажи, хен, почему ты не можешь просто... - замолчи, - грубо отзывается тот, выкуривая сигарету. вдруг становится очень неспокойно, но окурок летит вниз. - ясно тебе? просто заткнись. феликс думает, что сейчас расплачется, поэтому просто смотрит вдаль - на каменные джунгли с зеленой обделкой крыш. и расплачется вовсе не от ужасно предательских слов некогда самого яростного противника и самого сильного защитника, вовсе нет. - я один, понимаешь? совсем-совсем один. - это тебя как-то оправдывает? - чанбин подходит ближе и больно вцепляется пальцами в чужой подбородок, поворачивая на себя. - кто ты такой? слышишь? кто ты такой, чтобы заставлять... - я феликс, не помнишь? - бубнит тот, сглатывая. - феликс ли, что любил тебя до дрожи в коленках, твои сигареты любил, а еще любил твои синие волосы, - видно, как каждое слово дается ему с большим трудом, потому что чанбиновы пальцы все сильнее сжимаются. - ромашки любил так же, как и ты, шарф носил твой зимой, да и осенью тоже, как покупал апельсины и це... - заткнись! - кричит чанбин, и как только он поднимает руку, чтобы со всей злости ударить, кто-то резко врывается на зеленую крышу и надрывно кричит. - хен, довольно! - феликс узнает по голосу, кто это. хенджин метит взглядом, и чанбин, прикусывая губу, быстро опускает руки, говоря взглядом, что в следующий раз феликсу все просто не сойдет с рук. так просто. когда чанбин уходит, феликс устало скатывается спиной по невысоким перилам. - ты все слышал, верно? только попробуй рассказать об этом директору... хенджин в улыбке тянет руку с каким-то молочком (наверняка, очень вкусным), и феликс чувствует, что еще не все потеряно. точнее, он еще не все нашел в чанбиновых глазах. потому что помимо непостоянного мальчика в черном на фоне стоял хенджин, с которым феликс когда-то разделил первый поцелуй. / хенджина непонятно штормит, когда он делит одну сигарету с феликсом на двоих. обоим по шестнадцать, как и старому, горячо возлюбленному мамой хенджина, растению. старший не считал, сколько тому зеленому другу - просто ему кажется, что этому высохшему деревцу точно так же трудно, как хенджину в свои шестнадцать. вообще, в шестнадцать кажется, словно мир больше не может существовать, подрывая плечи под невыносимо тяжкими проблемами. как будто такого не было в четырнадцать и не будет в восемнадцать. феликс смеется по-доброму, теребя свою черную челку, а хенджин совсем случайно засматривается. так же слепит, как солнце, так же роняет взгляд, как награждают теплом лучи - посланники этой горячей звезды - солнце. у хенджина в голове крутится лишь одно: "феликс - синоним к слову солнце". никак иначе. хенджина непонятно штормит, когда феликс делится своей заветной музыкой, которую посвящает последним дням весны, зимы, осени, включает ее и ставит каждую на репит. получается очень загадочно. хенджин закрывает шторы и плюхается на кровать, не зная, куда деть свои чертовы мысли. феликс добрый и никогда не обидит; он - звонкая карамель, стучит от зубов и нелепо улыбается, когда открытые участки кожи соприкасаются к таким же у хенджина. того передергивает, а его - смешит. ли садится на кровать, пытаясь рисовать какие-то невнятные силуэты, как чувствует руки-змеи на своих предплечьях. - феликс. он оборачивается. - поцеловать тебя... можно? феликс все, что делает - наклоняет голову к плечу. - можно. и первый целует. оба могут поклясться, что это было глупой и наивной ошибкой. потому что до сих пор помнят этот нелепый вкус газировки с вишней, откуда-то металлический привкус крови, обычный парфюм, коим пахнет везде в хенджиновом доме. чанбин в этот день дарит сворованный блокнотик в серой обложке, и первое, что туда записывает феликс - это вкус хенджиновых губ. он не думал, что это любовь, даже не предполагал, просто так и оказалось. просто первый поцелуй, разделенный с другом его детства. феликс ничего не чувствует, когда забирает из рук хвана дотлевающую сигарету. / - честно, я ждал таких слов для меня, - смеется хенджин, уже сидя в квартире енбока. интересный факт - лишь одному хенджину разрешено звать феликса енбоком. просто до саднящей боли где-то под предплечьями или около гортани - это имя либо вырезано неровно, либо произносится совершенно случайно, будто в бреду. хенджин боится, что все еще не отпустил. - давно ты у меня не был, - говорит феликс лишь для того, чтобы перевести тему. он знает, что больше ничего к старому "другу" не чувствует, даже если все крайне наоборот. просто легче не смотреть в глаза, не прикасаться и не говорить того, что могло бы вновь сильным толчком вернуть в те события ровно год назад. руки феликса - он никогда не признавался даже самому себе - до сих пор пахнут чужим парфюмом. - тащи аптечку, сейчас тебя лечить будем. феликс лишь невнятно повинуется, уже ставя на стол маленький сундучок. - будет больно, - улыбается хенджин, держа ватку, промоченную каким-то быстро кончающимся антисептиком, и медленно проводит по порезу на скуле. таких порезов вообще-то много. бесчисленно много. кто знает - почему... енбок, словно ужаленный, шипит, но когда встречается глазами с хенджиновыми - тут же опускает взгляд и рассматривает пальцы. - ты же знаешь, что я все так просто не оставлю? ли еле понимает, о чем старший говорит, но на всякий случай отвечает. - ты и меня не отпустил. теперь оно понятно... - сейчас сам будешь клеить себе пластыри. / в этой комнате любви не хватает лишь загнанному в угол феликсу - он сглатывает и обнажает от рубашки свое измученное запястье, предвещая события. вообще-то мириться с этим не так сложно, когда у чанбина ненависть к феликсу неприступно явная, каждому рассказана, да пережевана. феликс тогда вообще ничего не делает, как начинает считать ожоги. один, два, три, четыре... может, лучше в прятки? спрятаться от чанбина и никогда-никогда больше с ним не увидеться - не переглядываться, не встретиться, не столкнуться в до ужаса набитом коридоре, и случайно не заглянуть в его глаза. от чанбина всегда пахнет сигаретами и лишь немного весной. только не такой, о которой снимают фильмы или пишут музыку. скорее очень холодной, северной весной, когда днем снег превращается в вязкую кашу, которую подавали в садике почти всем, а к вечеру замерзает. сердце чанбина никогда не оттает, нежели присуще снегу. как будто вечный ледник - до слез одинокий, ищущий беспрерывно что-то, совсем один в северном океане. такого чанбина становится даже жаль. старший курит прямо в классе, вообще ни за что не хватаясь взглядом и не из-за чего не беспокоясь. вновь наступает его тишина. феликс поднимает взгляд, смотря на то, как чанбин каждый раз приподнимает голову, как размыкает лишь одну часть губ, чтобы выпустить дым. вообще, ли рисует курящего чанбина везде, где только можно - на любых чеках, страницах учебников, газетах, брошюрах, флаерах, билетов на автобус и в кино. чанбин у проблемного феликса везде, где быть может, и где быть ему нельзя. в голове - особенно запретно. когда со тушит сигарету об собственную руку, феликс будто возвращается в реальность, и тут же перехватывает дотлевающий окурок. - больше никогда не делай так, - отрезает чанбин и достает из кармашка своей жилетки немую ромашку; кладет ее на изрезанное запястье феликса, перекрывая затянувшиеся и не очень шрамы. - как? - глупит феликс, потрясенно смотря на хена. - сам знаешь, - и раздувая дым по кабинету уходит, оставляя феликса с непонятным штормом где-то внутри. он в который раз скользит спиной по стене и неосознанно все так же смотрит на глупое растеньице. если феликс догадается, что чанбин это сорвал для него - совсем разрушится. / светловолосый вкладывает небрежно сорванный цветок меж страниц своего глупого занятия - понурого забитого дневника. кладет, и, наконец, плачет, не стыдясь вообще никого и ничего. мысли душат сознание, сознание душит горло... и феликс душит, - не отдавая себе отчет, конечно же. а кого душит - совсем не знает. может он все-таки понимает, что не заслужил такой жизни, что не заслужил порезов и любых увечий на своем теле, двоек не заслужил за отстаивание собственного мнения, чанбина. не заслужил. ой как не заслужил тоже... чанбина вообще никто не заслужил, - успокаивает себя феликс, прокручивая тот самый момент в классе, - он слишком низок для людей. это он феликса не заслужил. ли набирает изученный контакт - цифры эти как мантра в голове, и отчего так - не ясно. не ясно, что он мямлит, стараясь держать себя в руках, стараясь держать в руках телефон, потому что они предательски дрожат, да голос не лучше. вообще такие вещи всегда делают либо слишком пьяные, либо слишком отчаянные. феликс - это что-то среднее. если и опьянен, то только весной, и если отчаян - то судорожно просит помощи. но очень-очень тихо, чтобы никто не услышал. и в чем тогда смысл?.. - хенд... хенджи... хе... хенджина... - феликс всхлипывает, когда каждый раз пытается нормально выговорить чужое (родное - внутривенно) имя, пытаясь восстановить прежде нормальное сердцебиение и дыхание. но ничего не выходит. - боже, енбок, что случилось? ты плачешь? где ты? - приезжай, пожал... прошу... - даже видно, как каждое новое слово ему дается с превеликим трудом. снова. у феликса снова паническая атака. когда она случалась рядом с хенджином - он бережно обнимал младшего, стараясь ничего вслух не говорить и никак не потревожить, даже если не всегда помогало. енбок дрожит, собирает некогда появляющимися ямочками на щеках своих слезы. может, он просто привык в таких случаях иметь хенджина под боком, а потому без него сейчас преодолеть эту свою мимолетную слабость - совсем не получается. это как попробовать наркотики, а потом по глупой привычке или по самой настоящей зависимости не обойтись без них даже час. енбоку запрещено думать о хенджине, как о наркотике. и дело тут даже не в прошлом. когда хенджин приходит - так быстро, насколько может, то феликс, скорее всего, уже ничего не помнит и не понимает. когда в глазах друга читается явная тревожность и обеспокоенность, ли мямлит о том, чтобы он его не жалел. чтобы не обнимал. чтобы не успокаивал. просто... хенджин нужен рядом прямо здесь и сейчас - ничего больше. как дешевая статуэтка у мамы в серванте - дорогая, красивая, фарфоровая, но... настолько пустая и ненужная. когда старший схватывает руки феликса, тот на миг затихает. - успокойся, - совсем мягко и с завидной спокойностью шепчет хван... и все-таки тянет феликса на себя. у енбока же в голове в этот момент окончательно теряются все мысли, книжки на расставленных полках падают и переплетаются друг с другом старыми страницами. все-все книги. от а до я. и как ужасно воспринимать то, что феликс днем и ночью все эти книги расставлял по полкам. их - свыше миллиона, миллиарда. они снова теряют все названия. и теперь придется вновь их всех перечитать, чтобы понять, на какую букву каждая начинается. если сравнить любовь феликса с цунами, под которого попадают абсолютно все дома-небосводы, люди, дети, то таких библиотек с книжками-мыслями можно найти по десятку на районе. в самой большой стране мира. все-все разрушается, когда хенджин на ухо шепчет какие-то невнятные слова, которые точно должны утешить - а утешают ведь. потому что он иначе не может. хенджин боится, что не отпустил. а что можно сказать о феликсе? он никогда не отпустит. но это правда было так давно, все обряды и обычаи были нарушены, все-все было приговорено на смерть... но хенджин рассказывает какие-то сказки, стихотворения, ужастики, строчки из песен. пока енбок не уснет в его объятьях. а врать и вешать лапшу на уши у хенджина получается особенно хорошо. на утро феликс с каким-то легким упоением не находит хенджина рядом - тот ночевал на матрасе и даже без одеяла. енбок кипятит чайник, заваривает чай и долго думает о том, что же он вчера натворил. и... сколько обещаний он нарушил.