Смерти больше нет.

      Шибусава боялся смерти. Одна мысль о неизбежном и неприятном конце терзала его, будто вонзая тысячи ножей в его бледную кожу, покрытую заметными синяками. Он бил себя. Он резал, резал чертово тело за то, что не мог ничего сделать с собой. Сидя на белом полу и съёжившись от холода, холода в душе, альбинос, широко раскрыв алые глаза, ужасался тому, что сотворил. Полное разочарование, но оставшаяся вера в лучшее. Кровь непрерывно превращала его чистые, будто снег, ладони в красные озёра. Отчаяние. Страшное осознание безысходности. Но ведь глупо бояться того, что изменить нельзя, правда, мой дорогой Шибусава? Он прекрасно понимал, что не может ничего изменить. Но какая-то светлая надежда, последняя нить, за которую можно зацепиться, единственное, на что может надеяться всего лишь смертный человек... Именно она вводила Тацухико в ещё большее смятение, но давала временный покой. Многие до него верили в утопичные мечты о бессмертии. А нужно ли оно ему? Он сам не мог ответить на этот вопрос. Люди всегда мечтали о вечной жизни. Но почему-то так недоуменно молчали, когда задавали себе вопрос «зачем?». Но все эти рассуждения делали только хуже. Ведь сложно осознавать то, что ты невечен, и все твои воспоминания и прошлое когда-то просто сотрутся в один миг. Слезы лились из глаз. И почему только такой сильный на первый взгляд человек думал о таких вещах, как смерть? Но что-то терзало его. Альбинос смотрел на точку на роскошной стене, полностью уйдя в свои мысли. Теребя белые пряди, он не обращал внимание ни на что: ничто не радовало его больше. Уйти из жизни — глупо. Жить дальше — бессмысленно. И что же делать, если ты не можешь определиться с мыслями, не желая принимать смерть, даже полностью осознавая глупость своих слов? Тацухико ходил взад и вперёд, постоянно смотря наверх и будто обращаясь к всевышнему. Будто кто-то поможет ему, избавит от страданий и тревоги. Но кто? Тихая музыка, доносящаяся из соседнего зала делала обстановку только тревожнее. Алоглазый понимал, что медленно сходит с ума. Но спасти себя он никак не мог. Кашель. И снова кровь на руках... Неужели, конец придёт от рассуждений о нем же? Угасая годами, Тацухико не становилось лучше. Но что-то вносило в его несчастную жизнь отблески оставшегося солнца, лучи, которые уже никого не могли согреть. — Тацухико Шибусава, — уверенный голос пронзал тишину холодных стен, — а я уж думал, что тебя всё-таки съели твои мысли. Всё ещё терзаешь себя неизбежностью? — никогда не сходила с губ его гордая усмешка так же, как и с мертвецки белых губ альбиноса печаль. Пустые глаза цвета граната с той же тоской осматривали стройную фигуру собеседника. Фёдор. Кажется, один из всего монохромного мира, который хоть немного был близок к нему. Как всегда улыбчив и... обаятелен? Нет, Шибусава не думал об этом. Ничего не имеет смысла. Вечная пустота. Вечная скука и густой туман. Всё окутано белым, таким невинным на первый взгляд. Но сколько же скрывали небеса, прикрытые пеленой, как одеялом. Сколько боли. Сколько всего ещё нужно осознать человеку. Вся жизнь — медленные шаги к своей же могиле. И это нужно либо принять, либо страдать все своё пребывание на грешной земле, так и не успев глотнуть и капли воздуха полной грудью. Мгла скрывала многую правду. А правда была сурова. — Что же ты молчишь? — легкие шаги в его сторону. Будто в жизни Федора не было разочарований. Как же может быть так спокоен и беззаботлив человек хоть на миг, если вокруг все дышит смертью? Но его выдавали его глаза. Ах, как они были прекрасны! Такое идеальное сочетание хитрых искринок фиолетовых морей и внушающей доверие по-детски невинной улыбки. Его глаза цвета ирисов. Прекрасных ирисов, растущих в саду, окружённом обманом и страхом. Жизнь — это танцы на стёклах. И выживет здесь тот, кто осознает это до того, как будет убит. — А... — приходит в сознание хозяин своего прекрасного мира, — я ждал тебя, Фёдор. Волнуешься обо мне? С чего бы?.. — и снова уходит в размышления. Голос его звучит без единых эмоций, а взгляд не подаёт любых намеков на жизнь. — Не надоело ли тебе? — так же улыбается, так же заставляет выдать ему все, что накопилось в лишенной покоя душе. — Ах... Знал ли бы ты, как мне тревожно сейчас, Фёдор... — Тацухико пытался улыбнуться, но получался лишь искривлённое лицо с растянутыми покусанными губами. И снова тишина. Только звонкие неспешные шаги, эхом разносящиеся по залу с витражными окнами. Это его своеобразный храм, где царствовали только вечная тишина и какой-то загробный покой. Он подходит ближе, неожиданно касаясь холодной руки светловолосого длинными пальцами. Даже погрызаные руки были прекрасны. В нем недостатки становились главными достоинствами. Ведь только их обладатель понимал Тацухико, как ему казалось, как никто другой. — Что бы я делал без тебя, Фёдор... — и снова эхо. Неуверенный и безжизненный голос. Робот с бьющимся сердцем. Ах, Шибусава, что же ты сделал с собой? — Так просто стал доверять людям? — звонкий отчетливый голос, кажется, смеялся. Но смех не звучал. — А что ещё остаётся тому, кто гниет заживо? — томный вздох и снова тишина. Здесь все было мертво. Кажется, его убежище существовало вне этого мира. Или это и было так?.. Альбинос не мог расположиться нигде, кроме этого места. Обитель скуки и спокойствия. «Дом», как и свой хозяин. Белый, но одновременно мрачный. Стройный и гордо стоящий снаружи, и мертвый внутри. Здесь изредка звучал «Вальс умирающих», а что же говорить о смехе? Только истеричное хихиканье, о котором знал только сам Шибусава. — Я никогда бы не подумал, что все может сложиться именно так... — смотря в пустоту окна, шептал Тацухико, — но сейчас только ты спасаешь мою пострадавшую душу и мой помутнённый разум. Я верю тебе, Фёдор... Тихий смешок. Но что не так? Разве сказал он чего-то весёлого? Отнюдь нет. — Ты ведь сам говорил, что никто ещё не превзошёл твоих ожиданий, — лицо темноволосого украшает фирменная ехидная ухмылка, — почему же ты противоречишь сам себе? Удар. И снова алые пятна на белом полу. Шумный вдох. — З... зачем?! — Тацухико резко вскрикнул, задыхаясь и будто очнувшись от апатии и сна. Упав на колени и непрерывно кашляя кровью, он попытался встать из последних сил, но нога приятеля, прекрасно расположившаяся на его спине, сделать это не давала. — Ты слишком жалок, Шибусава. Считая себя неземным, ты совсем позабыл о том, что творится вокруг тебя. Снова нестихающий кашель. Альбинос не может встать: слишком ослаб от мыслей. Худое тело никак не поддавалось приказам. Он не ел уже много дней. Не было сил подняться. Да и смысл? — Твоя главная ошибка — это твоё слепое доверие. А твой самый смешной оступок — то, что ты сам говорил об этом, но продолжал верить мне. Неожиданно для своего собеседника, Фёдор с той же усмешкой приблизился к мертвецки побледневшему лицу. Медленно проведя рукой по щеке того, обладатель загадочных лиловых глаз опять тепло улыбнулся. Но улыбка его была обманчивой. — З...зачем ты это сделал? — дрожащий голос звучал еле различимо, но Фёдор понимал его даже без слов, — я же стал доверять тебе... Доверять?.. — задумался, — ах, точно. Доверять... — Глупый Тацухико. — снова засмеялся, впуская альбиноса в свои объятия, объятия самой смерти, — в этом и заключалась твоя глупость. Я же всё-таки Крыса. Прижав Шибусаву к себе, он зарывался в его длинных, будто покрытых снегом, волосах. Сейчас никто не понимал своих действий. Фёдор почему-то хотел пожалеть альбиноса перед вечным сном и уходом в небытие. Последний же уже не сопротивлялся. — Но зачем ты... делаешь это?.. Ты ведь можешь убить меня... —...прямо сейчас, — хором закончили голоса, раздаваясь эхом. —Я так хотел жить, но сам нашёл собственную смерть. — вздохнув ещё раз, как обыкновенно привык делать изо дня в день, Шибусава, кажется, наконец понял. О, чудо! Его озарила мысль. Он все сделал сам. А все так хорошо начиналось... — От тебя пахнет лилиями. — в улыбке протянул темноволосый. — Прошу... — Шибусава смотрел в его глаза, — прошу... Избавь меня от страданий. Теперь я сам хочу этого... — Не волнуйся, мой дорогой Шибусава, — обнимает его за плечи и нащупывает в кармане наточенный нож, — ...ведь смерти больше нет. Взмах. Жизнь, летящая быстрым фильмом мимо светловолосого, в последний раз казалась ему теперь такой глупой и бессмысленной. Он только страдал. Но сам приговорил себя к вечному сну. А ведь он считал себя мудрейшим. — Красив даже после смерти. Ах, милый Тацухико! И только утихающий вальс своими последними нотами делал это место хоть немного живым. Поплясывая, высокая фигура пошла к выходу. Но что-то держало Федора здесь. Возможно, чувства?.. А всё-таки Тацухико был невероятно красив... Но что бывает краше трупов? Ты говорил, что можешь понять любого из нас, дорогой Шибусава. Но ты не мог понять одного: неизбежной смерти.