One of us

— У меня никогда не было отца, — каким-то равнодушным тоном произносит Кову однажды на рассвете. — Я знаю, — с какой-то непонятной усмешкой отвечает Симба. Ему ли не знать, каково расти без отца. Каково расти без родителей вообще, имея только двоих недо-братьев, которые и при желании ничему путному не научат. Но его отец хотя бы был с ним. Кову своего отца вообще не знал. Про себя Симба всегда считал, что и мать у него — врагу не пожелаешь. Если она сумела вбить в него то, что совершить убийство — первый и единственный способ стать королем, и иначе быть не может, по-другому и не подумать. Как с такой вот семейкой он еще человеком-то вырос? Остается только гадать. Но сейчас занимает больше не прошлое, а настоящее. Разгребать то, что было, можно лишь тогда, когда разобрался с тем, что есть. А в настоящем существует Кову, который на свое отражение смотреть не хочет. В глаза Симбы — и подавно. Их разговоры со времен объединения можно посчитать, не утруждаясь. Хочется, если честно, сказать напрямую, что не стоит принимать короля за идиота, который не заметил бы этого. Кову тоскует. Сильно. Слишком сильно, и это он еще много не знает. Нужно быть слепым, чтобы этого не видеть. Симба более чем уверен, что на эту тему с ним уже говорили как минимум Нала и Киара. Похоже, не особо помогло. А еще он уверен в том, что поговорить должен сам. Как мужчина с мужчиной, так сказать. Только вот надо еще выделить на это время. Объединение совсем не просто для Королевства Восходящего Солнца. Бумаги, бумаги и еще раз бумаги. В них можно смело закапываться. Кажется, при смене власти и то меньше было. Декларации, законы, декреты… И Кову. Одним утром Симба просыпается с четким осознанием того, что дела на сегодня откладываются. Не потому, что Нала его самого уже повесит скоро («Нельзя так, себя загубишь, мне муж еще нужен!»). Потому что разговоры по душам важнее всего остального. Предчувствие — в целом, полезная вещь. Найти одного человека в огромном замке тоже та еще задача. Если этот человек Кову, то иголку в стоге сена отыскать намного проще. Хочется ругаться на чем свет стоит. Никто ничего не знает, никто (что удивительно, даже Зазу) не видел. Со вчерашнего вечера. Когда Киара говорит, что Кову ушел под утро, Симбе становится страшно. По-настоящему страшно. По-родительски страшно. Слишком это знакомо, чтобы перепутать. И куда, черт его побери?! Симба не медлит. В жизни возможно все, а откладывал он, похоже, слишком долго. Оседлать коня — минутное дело. На причитающих слуг и королевский авторитет наплевать — не их это дело. Когда речь о таком, дорога каждая секунда. Знакомый обрыв и темная фигура на краю заставляют повернуть. От лица отливает вся кровь, а несчастный конь, кажется, взмылен до предела. Только бы он не решил шагнуть — последняя молитва звездам, Великим и прочим. Даже если Кову и думал сделать шаг, ему не удается. Его хватают за руку, отбрасывают назад. Совершенно неожиданно на него смотрят вишнево-карие глаза. В них — беспокойство, волнение и желание отругать так, чтобы потом и думать не смел. Но сейчас Кову не видит этого. Все выражение глаз короля сливается в массу, имя которой — ненависть. — С ума сошел?! А если бы?.. — договорить Симбе Кову не дает: — Не надо. Сам понимаю, идиот, не буду больше, да-да-да. Только вот этого не надо. Чего именно «вот этого», понятно обоим. Слишком хорошо понятно. Симба старается успокоиться. Выходит не самым лучшим образом, но взять себя в руки надо. Забыть о том, что все его мысли сейчас полны тех слов, которые нельзя произносить королю, что он сейчас сам готов сделать что угодно звездам, лишь бы Кову ответил внятно, собирался ли он спрыгнуть. Если нет — слава Великим. Если да — лучше не думать. — Ответь честно, — его голос тверд настолько, насколько возможно. — Ты хотел спрыгнуть? Кову молчит. Хорошо ли это, неясно. Ничего, честно сказать, не ясно. Симбе привычно не показывать своих сомнений, непониманий и ошибок. Для народа король — идол, идеал, чуть ли не самая яркая звезда на небосводе. Нельзя демонстрировать даже разочарования, иначе люди, увидев его замешательство, потеряются сами. С Кову почти так же. Ему тоже нельзя показывать, что ты ни капли не понимаешь, зачем он рано утром, вероятно, считая, что не спохватятся, пошел к обрыву. И зачем замер на краю, будто решая, что делать. — Не хотел, — он думал секунд тридцать, но показались они вечностью. — Вернее, на один миг хотел. — А потом? — А потом вы, — усмехается Кову. — Я даже решить ничего не успел. Кстати, вы как меня нашли? — Не поверишь, — голос Симбы почти возвращается к привычному тону. — Просыпаюсь утром и понимаю, что, если не найду кое-кого, — и последние слова он будто отрезает кинжалом. — Будет поздно. — Я дурак, — неожиданно выдают ему в ответ. — Никому не нужный, бесполезный дурак. Я ничего, ровным счетом ничего не сделал. Права была Зира, кому я сдался! Кову падает на колени. Даже сквозь густую челку видно — по его щеке стекает слеза. Настоящая, кристально-чистая и явно не единственная из накопившихся за последнее время. Столько всего случилось, и все в считанные дни, без огромных временных промежутков, дающих хоть немного отдыха. Меньше недели, но огромные перемены. Смерть двоих близких для Кову, несомненно, сильный удар. Но только ли в ней все дело? Симба садится на колени рядом, аккуратно отбрасывает с лица Кову черные волосы, глядя прямо в глаза. Зеленые. Шрам, еще не успев зажить, уродливо рассекает половину лица. Невинные. В них нет азарта, страсти и ненависти, навсегда поселившейся прежде в глазах Шрама, а затем и Зиры. Печальные. Глаза не ожесточенного судьбой воина, каким всегда пытался казаться Кову, а потерявшегося ребенка. Грустные, растерянные, блестящие в предрассветном свете и залитые слезами. — Кому я нужен, а? — его губы дрожат. — Вы меня из жалости терпите, Ее Величество тоже. Никто и в грош не ставит, говорят, я вам пыль в глаза пускаю. А от меня и вправду ни пользы, ни чего еще. И цели нет даже. Я…я… — он больше не может держаться. И Симба успевает обнять его за секунду до того, как по щекам потекут слезы. Некоторое время повсюду царит тишина, перемежаясь лишь тихими всхлипами. Нет, он не позволит себе долго рыдать, в этом Симба убежден. И убеждение верное: скоро Кову прекращает, вытирает рукавом слезы и молча смотрит прямо в глаза. «Скажи мне, что делать!» — он не позволяет себе сказать это вслух, но глаза не врут. — «Скажи, что я нужен миру!» Симба не сомневается. Касаясь пальцами подбородка Кову, он поднимает его лицо, а вместе с ним и взгляд. — И с чего же ты так решил? — ласково говорит он. Особенно ласково, по-отцовски. — Не понимаю. Ты сделал то, чего мне не удавалось сделать почти двадцать лет. Ты несколькими словами объединил две страны, прекратил кровопролитие и войну. Ты стал лучшим молодым человеком для Киары. И после этого ты ничего не сделал? — вопрос, на который у Кову ответа нет. — Кроме того, — на губах улыбка. — Ты нужен Киаре как жених. Ты нужен королевству как наследник престола, — в глазах лукавый блеск. — Ты нужен и мне. — Как?.. — ожидаемый вопрос, но ответ на него интересен обоим. Симба думает ровно минуту, прежде чем сказать слишком очевидную, но сложную истину: — Как сын. И вправду. Действительно, детей у него теперь двое. Да, он прекрасно понимал, как вести себя с любым человеком, но не меньше осознавал, что отношения с Кову построить будет непросто. И, для начала — никаких непониманий и недомолвок. Больше этого не будет. — Вы… — хочет что-то сказать Кову, но его перебивают: — Ты. Называй на «ты», хорошо? Кову улыбается. Симба почему-то думает, что все у них наладится.