Его глаза всегда напоминали ей лёд.
То, как они сверкают, когда он презрительно усмехается. Когда он смотрит на неё, она почти чувствует этот холод в его взгляде. Разрезающий, проходящий насквозь словно нож.
Ей всегда хочется, чтобы на ней было как можно больше одежды, когда приходится находиться с ним в одной комнате. Ей всегда холодно: будто температура в комнате опускается ниже нуля, стоит только ему зайти. От него у неё мурашки по коже. Как дементор, он вытаскивает её худшие воспоминания каждый раз, когда оказывается рядом. Всё то, что она пытается забыть. То, что она хочет оставить в прошлом.
Когда она видит его глаза, она слышит собственный крик. Слышит визг Беллатрисы: «Круцио!» Чувствует, как нож разрезает её кожу. «Мы не знали. Это подделка. Мы не…»
И она кричит до тех пор, пока мысли не начинают путаться.
Когда всё это происходило с ней, она неотрывно смотрела на Драко Малфоя. В этом помещении только его холодные — ледяные — глаза казались ей чем-то знакомым. Чем-то, за что можно уцепиться.
Она держалась за этот лёд, чтобы оградить часть себя от огня агонии, пожирающей всё её тело.
Стоит сейчас увидеть его глаза, и она возвращается на тот самый пол и кричит, пока голосовые связки не начинают истекать кровью.
Когда он входит в комнату отдыха в свой первый день в Гринготтсе, она выливает на себя свежесваренный кофе. Обжигающе горячий — до ожогов на животе и ногах. Но едва чувствует их, вылетая из комнаты. На полу остаётся разбитая чашка — пусть кто-нибудь другой приберёт.
Она дрожит в своём кабинете, пока залечивает ожоги.
Они работают в разных отделах — не так много причин, чтобы пересекаться. Но его кабинет дальше по коридору. Когда она слышит его шаги, следующие мимо её кабинета, она не может не навести на дверь блокирующее заклинание и не снимает его до тех пор, пока звук не стихнет.
Она слышит, как он очарователен. Так говорят её коллеги. Очаровательный. Предупредительный. Очень умный. Почему-то никто не замечает, что его глаза — лёд.
Он никогда не говорит с ней. Она никогда не говорит с ним. Но она часто чувствует его пристальный взгляд.
Она замечает, что его шаги становятся медленнее, когда он проходит мимо её кабинета.
Сначала она думает, что у неё паранойя, что ей это только кажется. Но каждый раз, когда он проходит мимо её двери, она всё больше уверяется в обратном. В конце концов, она засекает время на секундомере. Шаг, шаг, шаг, пока он приближается. Его шаги замедляются на две пятых секунды за шесть шагов до её двери.
Она засекает каждый раз, когда он проходит мимо, пока у неё нет неопровержимых доказательств. В течение трёх недель, пока она не убеждается, что контролирует все переменные. Картина остаётся неизменной. Этого нельзя отрицать — он замедляет шаг.
Она хочет встретиться с ним лицом к лицу. Ворваться в его кабинет, выложить свои доказательства и обвинить его в… в том, что он идёт на две пятых секунды медленнее мимо её двери.
Она запихивает свиток с подсчётами в ящик стола. Несколько раз пытаясь захлопнуть его, дрожит.
Это так несправедливо, что он здесь. Он разрушает всё. Она была в порядке. Она двигалась дальше. Но теперь он здесь и тянет её назад.
Почему он не может просто валяться в своём поместье? Не очень-то похоже, что он нуждается в деньгах — у неё есть доступ к информации о состоянии его хранилища. Даже несмотря на возмещение ущерба после войны, он всё ещё мог купить Букингемский дворец и несколько частных островов. Нет никакой причины, чтобы он ходил вокруг, замораживая её до оцепенения своими замедляющимися шагами.
Она работает сверхурочно, чтобы избегать его. Использует термос, наложив на него заклинание незримого расширения, — теперь ей не нужен чай или кофе из комнаты отдыха. Она ест в своём кабинете.
Когда она видит его в коридорах, она смотрит исключительно вперёд. Когда они проходят мимо друг друга, она чувствует, будто через неё прошло привидение — вокруг него холод, который словно хватает её ледяными пальцами.
Она уходит с головой в работу, чтобы не думать о том, что он существует.
Это действует до зимних праздников. Почему-то они единственные, кто не подал заявление на отпуск. Она утешает себя: она работает в архиве, он — ликвидатор заклятий. У них нет ни единой причины пересекаться, даже если они единственные два человека в банке.
Его шаги становятся ещё медленнее. Иногда она стоит около двери и готовится рывком открыть её, чтобы накричать на него. Но каждый раз отговаривает себя от этого.
Пока однажды он, проходя мимо, не останавливается.
Тишина воцаряется в коридоре.
Гермиона стоит по одну сторону двери, Малфой — по другую. Она почти чувствует холод... даже через дверь.
Она всё ещё ждёт, когда он продолжит свой путь. Без сомнения, в конце концов он уйдёт.
Вот только он не уходит. Возможно, накладывает проклятие на её кабинет. Она ждёт пять минут, после чего закрывает глаза, делает глубокий вдох, напоминая себе, что она гриффиндорка, и распахивает дверь, держа в руке палочку.
Он стоит в метре от неё, лицом к двери, сложив руки на груди. Сейчас зима, но он одет слишком легко.
В попытке навеять праздничное настроение она повесила на дверной косяк невзрачную гирлянду из мишуры. Стоя под ней и глядя на него, она вдруг осознаёт, как жалко это выглядит.
— Малфой, — холодно говорит она.
— Грейнджер.
— Тебе что-то нужно?
Он пожимает плечами:
— Я подумал, может, ты снимешь с меня это проклятие?
Она недоверчиво смотрит на него:
— Что, прости?
— Проклятие.
Она неловко переступает с ноги на ногу. Стоя так близко к нему, она чувствует, как замерзает до смерти. Она покрывается холодным потом — это похоже на лёд, обволакивающий её кожу.
Он краснеет. На самом деле, он выглядит слегка вспотевшим.
— Ты прокляла меня. В тот раз, когда… была в моём доме.
Она чувствует искушение рассмеяться над такой нелепостью:
— Я этого не делала.
— Сделала.
— Определённо, нет. Ты, наверняка, помнишь, что большую часть времени я провела обезоруженной, на полу.
Он поднимает руку и ослабляет галстук, завязанный на шее.
— Поверь мне, ты это сделала. Я не знаю как, но я медленно сгораю заживо уже почти два года.
— Сгораешь? Ты замораживаешь меня до смерти как чёртов дементор с тех пор, как появился здесь.
Она заметно дрожит, губы как будто посинели. Он несколько раз моргает, смотрит в потолок и внезапно кажется таким вымотанным.
— Значит, это какое-то двустороннее проклятие, — говорит он. — Это полезная информация — объясняет, почему я не могу найти контрзаклинание.
Гермионе так холодно, что становится тяжело думать. Она решительно качает головой, пытаясь избавиться от лишних мыслей.
— Это проклятие?
Он резко вздыхает.
— Да. Думаешь, это была простуда?
Если бы у неё осталась хоть капля тепла, она бы покраснела.
— Я думала, это посттравматическое расстройство.
— Я понятия не имею, что это, но как ты — предположительно — сообразительная, не поняла, что находишься под проклятием?
— Я и не замечала, пока ты не начал работать здесь.
Он тяжело дышит. Она сильно дрожит.
— Значит, фактор близости действует на нас обоих, — он потирает лоб, на его руке пот. — Какие у тебя симптомы?
— Я не знаю, — отвечает она. Ей так холодно, что хочется броситься в огонь.
— Как ты можешь не знать? — он снова похож на себя. Презрительный. Надменный.
— Я только что узнала, и твоё присутствие лишь усугубляет ситуацию. Дай мне минутку. Мне просто очень холодно. Я думала, это проблема с кровообращением. Ежегодный осмотр ничего не выявил. Как я должна была узнать, что проклята?
— Врач общей практики не проверяет на наличие долгосрочных заклятий. Проклятье! Это будет непросто. Я был уверен, что это ты его каким-то образом наслала, — он раздражённо шипит. — Значит, тебе холодно?
Гермиона кивает и стучит зубами.
— Ты будто дементор или привидение. Я чувствую холод даже через дверь. Что… что ощущаешь ты?
— Медленно тлеющий костёр. Чем я ближе к тебе, тем жарче становится. Это исходит от тебя. Я всегда знаю, в своём ты кабинете или нет.
— Это произошло в поместье? — она всё ещё смущена этим обстоятельством.
— Я предположил, что это своего рода возмездие за то, что я просто наблюдал. Что ты каким-то образом что-то сделала со мной. Вот почему я не заговорил об этом раньше — я надеялся, что в какой-то момент ты просто снимешь его. Я не понимал, что близость к тебе влияет на происходящее, пока не начал работать здесь.
— Ты идиот. Ты думал, я прокляну тебя и оставлю в таком состоянии на два года? — она так замёрзла, что её кожа изнывала от ноющей боли.
— А что ещё я должен был подумать? Ты всё время смотрела на меня. Я до сих пор вижу твои глаза, когда закрываю свои.
У Гермионы возникла ужасающая мысль, и это охладило её до самых костей, хотя она и так замёрзла до смерти.
— Может, это и не проклятие, — резко говорит она. Ей так холодно, что она начинает неметь. — Боже. Я даже не могла допустить мысль… Я полагала, что это травма…
— Почему ты считаешь, что это не проклятие? — Малфой недоверчив.
— Я… думаю, я привязала себя к тебе, — говорит она, чувствуя слабость. — Чтобы оставаться в здравом уме. Твои глаза… Они были как лёд. Они были единственным знакомым в комнате. Я вцепилась в них, чтобы удержаться.
— Понимаю, — говорит он, хотя кажется, что ничего не понимает.
— Ты тоже привязал себя ко мне.
— Зачем мне делать что-то подобное? — его голос снова становится надменным.
— Не знаю. О чём ты думал, когда смотрел на меня?
Его лицо застывает, глаза расширяются. В течение нескольких секунд он молчит.
— Что заслуживаю сгореть за то, что просто стою и смотрю, — наконец тихо говорит он. — Чёрт! Ты права.
Вот только она не испытывает восторга от услышанного.
— Всё это нужно изучить, — она замолкает, пытаясь хорошенько всё обдумать. Он выглядит таким тёплым. От него буквально исходит пар. Она бы хотела протянуть левую руку и почувствовать исходящее от него тепло, хотя бы несколько минут. Это как сидеть в сугробе и пялиться на джакузи. — Я буду на связи.
Не говоря больше ни слова, она захлопывает дверь и разжигает огонь в камине. Но всё равно недостаточно тепло, и неважно, насколько близко она к пламени.
Драко Малфой всё ещё как лёд в её груди.
Теперь, когда она поняла, что тот холод, который она ощущала, — это не злость Драко Малфоя, исходящая от него волнами, она чувствует себя идиоткой.
Узы. Ну, конечно. Она должна была понять.
Она идёт в библиотеку и тщательно проверяет каждую книгу, которая хоть как-то может помочь.
Но всё тщетно.
— Это не отменить, — говорит она ему в канун Рождества. На ней фланелевые брюки и три джемпера, но в тот момент, когда она заходит в его дом, она чувствует, будто её окунули в ледяное озеро.
На нём надето… совсем немного. Майка и брюки. Нет даже носков. В его доме так холодно, что у неё изо рта идёт пар. Мраморный пол словно лёд.
Он худой как тростник. И взмокший, несмотря на холод в доме. Она понимает, что он, вероятно, потерял вес из-за постоянного жара.
— Могу я разжечь огонь? — спрашивает она, дрожа.
Снаружи ледяная буря, окна заснежены. Холод, холод, холод. Ничего, кроме холода, куда бы она ни пошла.
— Сюда, — говорит он, ведя её дальше в дом.
Ни одного ковра. Везде холодный мрамор. Ей кажется, будто она в музее, а не в жилом помещении. Настенные светильники излучают холодный синий свет.
— Этот дом ужасен, — говорит она ему. На окнах даже нет плотных портьер.
У него стоит ёлка. Ну, во всяком случае, она думает, что это вечнозелёное дерево —рождественская ёлка; на ней не так много сверкающих огоньков. Видимо, она не единственная, кто равнодушен к Рождеству.
— Я несильно гостеприимен. Иметь дело с исходящим от других теплом… хм… не очень-то привлекает.
— Зачем тогда работать в Гринготтсе?
— В хранилищах холодно. Там я делаю большую часть своей работы. Это лучше, чем сидеть в одиночестве и гореть заживо. Я хорошо разбираюсь во всём, что касается ликвидации проклятий.
— Я не знаю, почему ты не поговорил со мной раньше. Хотя, полагаю, это ничего бы не изменило, — говорит она, торопясь к камину и разжигая огонь. Руки болят до костей, когда она протягивает их к пламени, стараясь вобрать в себя как можно больше тепла.
Малфой остаётся у противоположной стены комнаты.
— Значит, мы пришли к одному и тому же выводу? — спрашивает он. — Слишком поздно?
Она медленно кивает.
— Нам было необходимо разорвать это в течение месяца. Тогда ещё шла война.
— Значит, мы связаны, — подытоживает он. Похоже, он в отчаянии.
Гермиона вздрагивает при слове «связаны». И это не из-за холода. Она уже успела пасть духом за прошедшие два дня.
— Наша магия слилась, — говорит она, глядя не на него, а на огонь. Она прекрасно его понимает, и для этого ей не требуется его видеть. — Мы связаны из-за ситуации, в которой это произошло. И теперь эти узы пытаются связать нас ещё сильнее, усиливая первопричину. Обычно магические связи возникают из-за какого-то положительного события, поэтому и эффект дают такой же, а не вызываются во время пыток. Вот почему нам и не пришла в голову мысль, что это и было причиной.
— Итак… Что ты хочешь сделать? — спрашивает он после долгой паузы.
— Вариантов не так уж много, — сухо отвечает она.
— И какой из двух предпочитаешь ты? — его голос такой же холодный, как и он сам.
Гермиона долго смотрит в огонь.
— Ну, учитывая эту связь, я не думаю, что хоть что-то поможет. Попытка игнорировать её может сделать всё ещё хуже. Но я лучше попытаюсь выжить, чем смирюсь с тем, что замёрзну до смерти.
Она чувствует, как он шевелится, и дрожит от холодка, пробежавшего по коже. Она понимает, что подсознательно ориентируется на него как на компас. Он — её Север.
— Может, начнём с незначительного контакта? — спрашивает он.
— Это вполне логично. Если это усугубит ситуацию, мы будем знать, что решения нет, — тихо говорит она. Огонь её совсем не согревает.
Она медленно поворачивается, и они настороженно смотрят друг на друга.
Он угловатый, худой и холодный. Она хочет прикоснуться к нему так же сильно, как прогуляться по арктической тундре в купальнике.
Она протягивает руку и идёт к нему. Он движется навстречу, и холод причиняет боль. Его щёки покраснели, а кожа слегка блестит от пота. Он бледный, почти как мрамор. Его глаза подобны осколкам льда. Всё в нём холодное.
За мгновение до того, как их руки соприкасаются, её пальцы ужасно болят, как будто он жидкий азот, в который она скользит рукой. Она почти одёргивает руку, но всё же заставляет себя дотронуться до его пальцев.
Всё останавливается.
Гермиона не понимала, как ей было холодно последние два года, пока внезапно не перестала чувствовать холод вовсе. Боль внезапно прошла, и она чувствует себя… прекрасно.
Изначально предполагалось, что это будет ограниченный контакт, чтобы понять дальнейшие перспективы, но она обнаруживает себя в его руках, и они оба задыхаются — словно они умирали на протяжении двух лет, а теперь внезапно снова живы.
Он такой тёплый. Она не помнит, когда в последний раз кто-то или что-то было достаточно тёплым, чтобы прорваться сквозь холод.
Они растворились друг в друге, раздавленные так сильно, что ей трудно дышать. Ей снова тепло. Она уже едва ли могла вспомнить это чувство.
Она не уверена, удастся ли ей его отпустить.
Они стоят так не меньше десяти минут, просто наслаждаясь моментом. Она продолжает облегчённо вздыхать.
В конце концов, они чуть отдаляются друг от друга, но их руки всё ещё крепко переплетены, и, если их отпустить, чувство облегчения может прекратиться. Они по-прежнему настороженно смотрят друг на друга.
— Значит… брак, — говорит Малфой через минуту.
Гермиона кивает.
— Думаю, чем скорее, тем лучше, — добавляет он, скользнув взглядом по их соединённым рукам.
— Офис в Министерстве Магии откроется только второго января, — говорит она и после небольшой паузы добавляет: — Завтра утром я должна быть у Уизли. Рождество.
— О… — он крепче сжимает её руку.
— Ты… Ты хочешь пойти со мной? Они вызовут авроров, если я не появлюсь. А если я откажусь, заявив, что заболела, они все просто наплюют на это и принесут Рождество ко мне. Я не могу пропустить.
— Ты понимаешь, что будет сцена, — сухо говорит он.
Она кивает, пытаясь представить ту реакцию, которая безусловно возникнет, когда она прибудет в Нору, держа за руку Малфоя. Пожар. Дуэль. Она моргает, пытаясь прогнать картинку взрывающейся Норы.
— Ты придёшь? — спрашивает она. Она так сильно этого хочет, что это смущает. Жизнь кажется нереальной. Через десять дней она выходит замуж за Драко Малфоя. Она всего дважды разговаривала с ним за последние два года, включая нынешний разговор.
— Ты собираешься рассказать им причину?
Она отвечает не сразу:
— Может быть, когда-нибудь потом. Они решат, что ты заманил меня в ловушку, если я вывалю это им как снег на голову.
Он громко фыркает:
— Верно. Именно об этом я и думал тогда.
Она изучает его.
— Я была в отчаянии, но я не понимаю… Почему у нас с тобой образовалась связь?
Он пожимает плечами.
— Поверь мне, я задаюсь этим вопросом с тех пор, как понял, что произошло. Ты была не первой, кого пытали на моих глазах. Но… Ты была первой, кто отказывался сдаваться. Ты посмотрела на меня, и я понял, что ты заслуживаешь владеть магией намного больше, чем я, — он отвёл взгляд. — Очевидно, этого было достаточно, чтобы заставить себя подсознательно поделиться с тобой своей магией.
Гермиона смотрит на их руки.
— Вероятно, я не сошла с ума именно из-за этого.
Момент кажется искренним, почти интимным.
— Я думал, у тебя
посттравматическое расстройство, — говорит он раздражающим —
аристократическим — тоном.
Она вздрагивает и резко бьёт его по ноге. Ему едва удаётся увернуться.
— Посттравматическое расстройство не делает меня безумной, — огрызается она.
Он скручивает ей руку за спину.
— Основные правила, — говорит он напряжённым голосом, — если ты ударишь меня, мне придётся ответить.
Гермиона разворачивается и опрокидывает его на холодный мрамор. На короткое мгновение она испытывает вспышку триумфа, прежде чем замечает, что они больше не касаются друг друга. Ей кажется, что она мгновенно замёрзла. Она кидается к нему, и они медленно приходят в себя, лёжа на полу.
— Нам нужно только воздержаться от убийств в течение десяти дней, — говорит Малфой раздражённым голосом, который противоречит тому, как его руки скользят по её плечам. Она лежит на нём, ногами обхватив его бёдра. — Как только проклятие будет снято, у нас не будет необходимости дальше общаться. Тогда ты сможешь снова ненавидеть меня.
Гермиона краснеет.
— Я тебя не ненавижу. Я просто не знаю, как иначе воспринимать твои нападки на меня
Он молчит, и они встают. Теперь он изучает её.
— У тебя нет парня, ведь так?
— Нет, — кисло отвечает она. — После войны мы с Роном пытались, но постоянный холод убивал настроение. Я так и не смогла зайти дальше поцелуев. А ему не нужны платонические отношения.
Он смеётся.
— Неужели Уизли не склонен к слиянию душ?
Гермиона фыркает.
— Были некоторые препятствия.
Наступила ещё одна пауза. Гермиона закусывает губу.
— Итак, десять дней. Мы сможем быть вежливыми так долго, да? Это как фальшивые отношения, только с точностью до наоборот.
— Я могу вести себя хорошо, когда это необходимо, — говорит он, выпрямившись. В его голосе слышится сдержанность. — Мы должны хотя бы ненадолго увидеться с моей мамой. Мне нужно сказать ей, чтобы она знала, что я не собираюсь обзаводиться наследником.
Гермиона молчит:
— Об этом я не подумала… Из-за всего этого твои дети могут быть сквибами, да?
Он кивает, не глядя на неё.
— Магия рода не признает немагического наследника. Но всё в порядке, — говорит он тоном, который на самом деле звучит не очень хорошо. — Если у кого-то из моих друзей будет несколько детей, я могу законно усыновить младшего, чтобы род не прервался. Существует несколько ритуалов на крови, чтобы это сработало.
Гермиона отводит взгляд: сейчас она не готова предложить ему ребёнка. С другой стороны, эта связь вообще возникла, потому что он думал, что она заслуживает жить, — и когда она потянулась к нему, он потянулся к ней, из-за чего магия связала их.
— Мы застряли друг с другом на следующие десять дней, так что можно попытаться узнать друг друга получше. И понять, возможен ли хоть какой-то контакт.
— Ты и я, серьёзно? — в его голосе слышится недоверие.
— Ты говоришь так, будто это более странно, чем то, что наша магия связана и мы собираемся пожениться.
— Туше. Полагаю, мы можем попробовать, — его тон не выражает энтузиазма. Как будто он боится надеяться.
Гермиона понимает этот страх. Но теперь, когда жизнь перестала быть такой холодной, появилась масса возможностей.
Она хочет рискнуть и попытаться.
Она забирает Малфоя к себе домой. Его дом ужасен и невыносимо холоден. Она пытается привыкнуть называть его Драко. Он левша, а она правша, поэтому им достаточно комфортно не отпускать друг друга ни на секунду.
Они сидят на диване и навёрстывают упущенное, узнают о жизнях друг друга. Удивительно мало можно рассказать. Последние два года она провела в работе, пытаясь не обращать внимания на ощущение холода. Последние два года он изучал способы ликвидации проклятий. Общение с другими людьми обостряло симптомы, поэтому они оба избегали этого.
Оба много читали. Они сравнивают списки прочитанного. В одночасье разговор перестаёт быть натянутым.
Когда он рассказывает ей о книге по Теории заклинаний, его глаза светятся.
Очаровательный. Предупредительный. Очень умный. Теперь она видит это.
Они не отходят друг от друга ни на шаг, помимо использования туалета.
Гермиона не готова разделить с ним постель даже исключительно духовно. Они засыпают на диване. Впервые почти за два года она не просыпается в холодном поту, не вздрагивает от снов, наполненных ощущением сковывающего всё тело ужаса.
***
Когда она робко тянет Драко в гостиную Уизли рождественским утром, тишина настолько оглушает, что уютный треск поленьев в камине словно несущийся на полной скорости Хогвартс Экспресс.
— Что? Что это такое? — первым справился с собой Гарри.
— Мы с Драко встречаемся, — поясняет Гермиона, её пальцы тесно переплетены с пальцами Драко. Все присутствующие не сводят с них глаз. Рон опрокинул чашку кофе на джемпер, даже не заметив этого.
— Да. Это я понял, — говорит Гарри, почёсывая макушку. — Но это похоже на то, что вы… серьёзно настроены по отношению друг к другу, ввиду того, что он… ну, знаешь… здесь.
— Мы стали общаться некоторое время назад. — Технически это не ложь. Драко начал работать в Гринготтсе несколько месяцев назад.
— Я бы никогда не догадался, что вы двое вместе, — говорит Билл, глядя то на Гермиону, то на Драко с выражением недоверия на лице. — Я думал, ты его терпеть не можешь.
Драко не может удержаться и фыркает.
Гермиона краснеет.
— Ну, мы старались быть профессионалами.
— Это шутка, — резко говорит Рон. — Я понимаю, тебе не хочется казаться одинокой на Рождество, но, если бы тут стоял Кормак Маклагген, было бы и то более правдоподобно.
— Это не шутка, Рон, — Гермиона вздёргивает подбородок. — Я пришла с Драко, потому что не хотела ехать без него.
— Он тебя подкупил? — Гарри настороженно изучает её. — Он предложил тебе что-то, чтобы ты притворялась, что встречаешься с ним?
— Единственное, что я предлагаю Гермионе, — это радость, которую она получает от общения со мной, — отвечает Драко с улыбкой, острой как бритва.
Гермиона взрывается от смеха. Она так нервничает, что не может остановиться. Она хохочет с полным отсутствием чувства собственного достоинства и виснет на руке Драко, чтобы не потерять с ним контакт. Он поддерживает её за плечо по тем же причинам. Когда она, наконец, успокаивается, их взгляды встречаются, и они слабо посмеиваются над абсурдностью ситуации.
Она чувствует себя почти такой же тёплой, как огонь, потрескивающий в камине Уизли.
— Чертовски немыслимо, — ворчит Рон. — Ослепите меня кто-нибудь, чтобы мне не пришлось на это смотреть.
Всех в Норе будто шарахнуло Конфундусом. Это было самое неловкое Рождество, какое только помнила Гермиона.
Гермиона с Драко уходят, не раньше, чем предписывают нормы приличия.
***
Нарцисса Малфой даже глазом не моргнула, когда Драко и Гермиона прибыли в поместье, держась за руки. Она укутана в потрясающую шубу. Они пьют чай на застеклённой террасе. В помещении прохладно, в стороне стоит потрясающая ель, окутанная серебристыми блёстками и стеклянными украшениями ручной работы. На ветвях расположились зимние феи, они мерцают, стоит им пошевелиться.
— Мама, ты помнишь Гермиону Грейнджер?
— Твоя однокурсница из Хогвартса, награждённая титулом героини войны и побывавшая пленницей в нашем поместье? Она всем знакома, — отвечает Нарцисса, разливая чай.
— Верно. И мы женимся в следующий вторник, — быстро произносит Драко, видимо, предпочитая сообщать новости без каких-либо прикрас.
— В самом деле? Ты скажешь мне почему, или это одна из тех вещей, о которых мне не стоит знать? — в голосе Нарциссы различим яд.
— Если ты заметила, после войны моё самочувствие ухудшилось.
— Неужели? — Нарцисса поправляет воротник своей великолепной шубы.
— Это случилось после того, как Поттера, Уизли и Гермиону доставили сюда. Я предположил, что это проклятие. Как оказалось, это связь моей магии и магии Гермионы.
Нарцисса и бровью не ведёт:
— Когда Беллатриса пытала её.
— Да, — Драко крайне напряжён. Гермионе кажется, что он даже не осознаёт, как сильно сжимает её руку.
Гермиона уверена, что Нарцисса знает.
— Ввиду обстоятельств связь… незаурядная. Мы намерены скрепить её как можно скорее, потому что даже малейшее отдаление в настоящее время приводит к… серьёзным побочным эффектам.
— В таком случае, сказать мне нечего, — говорит Нарцисса, поворачиваясь к Гермионе. — Вы должны знать, я надеюсь на внуков в ближайшие пять лет.
Гермиона чувствует, что краснеет.
— Мы не собираемся заводить детей, — обрывает Драко твёрдым голосом. — Брак — всего лишь способ
скрепить связь. Найдутся другие пути для продления рода.
Уголки рта Нарциссы дёргаются:
— Ты же понимаешь, что связь магии может возникнуть только в случаях невероятной совместимости?
Драко и Гермиона неловко переминаются.
— Мы пытаемся не торопить события, — тихо произносит Гермиона.
— Нет. Полагаю, это уже произошло, — говорит Нарцисса, изогнув светлую бровь. — Вы планируете медовый месяц? Есть замок в Альпах или палаццо в Риме.
— Мы не подали заявления на отпуск. Мы всё ещё знакомимся, — Гермиона не может удержаться от того, чтобы снова не покраснеть.
— Конечно, — Нарцисса будто считает, что это всего лишь вопрос нескольких дней, прежде чем Гермиона и Драко сорвут друг с друга одежду. — Драко, дорогой, значит ли это, что ты наконец-то позволишь мне сделать в твоём мавзолее ремонт?
— Если хочешь. Я не… Я не живу там сейчас, — Драко так покраснел, что его щёки заалели.
— Надеюсь. Бедная Гермиона подхватила бы простуду, если бы осталась там. Я посмотрю, что можно сделать. Есть пожелания?
— С мебелью можешь делать что хочешь. Но не трогай мои книги.
Они уходят после первой чашки чая.
Они сообщают своим руководителям, что больны, а сами проводят время, привыкая друг к другу. Это проще, чем она ожидала. Она чувствует себя идеально подходящей для него.
Иногда они яростно спорят. Он саркастичный засранец, вечно отпускающий язвительные замечания. Когда он считает, что она в чём-то ошибается, он задевает её за живое, пока она не поддастся искушению вышвырнуть его. Но он никогда не бывает настолько ужасен или настолько неправ, чтобы она могла позволить себе отпустить его.
Он нравится её магии — она не может этого отрицать. Они так естественно восприимчивы. Что ещё более важно, его ум очаровывает её. Она никогда не встречала никого, с кем могла бы говорить столько часов подряд. Даже после нескольких дней они почти не прекращают говорить, прерываясь только на сон.
Отношения, которые не требуют свидетелей.
В маленьком помещении нет никого, кроме Драко, Гермионы и колдуна. Это изощрённая магия. Древняя. Включающая и заклинания, и руны, и чары. Они должны отпустить друг друга, чтобы выполнить некоторые части ритуала. Ей становится так холодно, что хочется умереть. В конце они делают надрезы на своих ладонях и соединяют их. Она чувствует мурашки от потока магии — словно электрический разряд проходит через их тела, соединяя их вместе так сильно, что у неё почти подгибаются колени.
— Можете поцеловать невесту, — наконец произносит колдун.
Это лишь формальность, а не необходимая часть ритуала. Но Драко наклоняется к ней, на его лице читается вопрос. Она тянется к нему, и их губы на мгновение соприкасаются. Он тёплый.
Он отпускает её руку.
Они стоят, не проронив ни звука.
Она чувствует себя хорошо. Обычно. То, как она чувствовала себя несколько мгновений назад, будто было так давно, что она едва помнит.
Теперь она может уйти. Они могут вернуться к своим жизням.
Кажется, она не готова отпустить его. Даже если она пойдёт дальше, он навечно оставит след в её жизни.
Она протягивает руку и слышит, как он резко вдыхает, хватая её ладонь.
Она смотрит на него — его глаза как расплавленное серебро.
•
Не допускаю я преград слиянью
Двух верных душ! Любовь не есть любовь,
Когда она при каждом колебанье
То исчезает, то приходит вновь.
О нет! Она незыблемый маяк,
Навстречу бурь глядящий горделиво,
Она звезда, и моряку сквозь мрак
Блестит с высот, суля приют счастливый.
У времени нет власти над любовью;
Хотя оно мертвит красу лица,
Не в силах привести любовь к безмолвью.
Любви живой нет смертного конца...
А если есть, тогда я не поэт,
И в мире ни любви, ни счастья — нет!
Сонет 116 в переводе Модеста Чайковского
•
