Последний замыкает круг

Задница болела. Нещадно, до острой пульсации в пояснице, и ритмичные удары жестким седлом только усугубляли положение. — Анка, совсем того? Мы как домой добираться будем?! Голос сестры откуда-то из-за спины едва долетал до нее, но и слушать-то не особо хотелось. Взмыленная лошадь перла вперед с целеустремленностью боевого танка, рвущего последнюю оборону противника, и урожденной Анне Сергеевне Мартыновой, ныне позорно сокращенной до анекдотичной Анки, совсем не хотелось сбавлять темп. Дубовая кожа седла уже давно набила ей не один синяк под ягодицами и ляжками, но свежий ветер с запахом цветущей липы и ощущение свободы стоили сотен таких гематом. Особенно если вспомнить, что это, возможно, ее последний шанс насладиться привычной жизнью. — Анка, ну стой же! — Варька, в пень иди! — через плечо откликнулась Аня, пришпоривая лошадь — Я тебе что говорила? Будешь ныть — вали коров доить! Кто там божился на собственных почках не зудеть и не отсвечивать? — Да я подкову потеряла, дура! Зорьку потом кто лечить будет, а? Свое копыто одолжишь, что ли? Нехотя, но Анке пришлось признать правоту младшего поколения их небольшого семейства. Человечество давно уже вышло в космос, загадило орбиту спутниками и зондами, победило холеру и столбняк, но придумать что-то лучше обычной железной подковы для лошади так и не сподобилось. И, если подкову действительно содрало на очередном повороте гравийки, переть им пешком отсюда и до рассвета, чтобы бедное животное на пути домой не подвернуло ногу в хромом галопе. — Сама ты дура, Варька, — наконец выдала Анка, тормозя и спешиваясь в один прыжок — Сколько тебя учила — проверяй подковы! — Проверяла я, — обиделась Варвара, тут же надувая и без того пухлые губешки — Батя вчера намертво прибил, сказал, и артиллерийским залпом не сорвет. — А ты, значит, силой мысли открутила. Ребенок, блин, индиго, — Анка рассеянно почесала в затылке — Слезай давай, посмотрим, что можно сделать. Варька угрюмо взглянула на сестру из-под русых бровей, но указ выполнила и слегка неловко приземлилась рядом с Анкой. Сестру она и любила, и побаивалась, и недолюбливала одновременно — так, как и положено пятнадцатилетнему подростку, еще не определившемуся с собственным ассортиментом чувств к окружающим. Конкретно сейчас с верхней полки ее терпения грозился сорваться целый брикет язвительности, но она усилием воли запихнула его куда подальше, молча уселась в траву у проселочной дороги и принялась жевать колосок. Анка тем временем приласкала лошадь, осторожно зашла ей за спину, присела на корточки и без особого усилия подняла мускулистую заднюю ногу животного. Варька даже невольно залюбовалась этим тандемом — Анка была не настолько мускулистой, как породистый рысак, но все ее тело было перевито тугими жилами и тонкими, но прочными, как канат, мышцами, которые упруго бугрились под светлой кожей при каждом движении. В свое время Анна Сергеевна страдала от хандры и лишнего веса, притом две эти проблемы со временем образовали один замкнутый круг: Анка грустила из-за толстых ляжек и второго подбородка, и тут же бежала заедать горе, одновременно упиваясь ненавистью к себе и заварными пирожными. Варька прекрасно помнила, как старшая сестра рыдала над своим розовым выпускным платьем, крича, что ее примут за свинью и заколют на ужин. Мать истово терпела все истерики, увещевая дочь плюнуть на все и просто повеселиться. В итоге уговоры дали плоды — утерев красные глаза и поправив прическу, Анка улетела в школу на отцовском «пежо». Вернулась она в тот день раньше, чем ожидали родители, ушедшие к соседям на банкет по случаю выпуска детей во взрослую жизнь, и долго лила слезы в коридоре, размазывая по щекам тушь. Варьке же, как единственному слушателю в радиусе километра, пришлось узнать, что парень, в которого сестра была влюблена без памяти, весь вечер бегал за ней с вилкой, пучком лука и бутылкой водки, умоляя дать сальца на закуску. Перчинки в вечер добавляли и одноклассницы, все как одна в безупречных платьях и с тоненькими талиями. Такими, какой у Анки никогда не будет. Они хихикали и перешептывались, тыкая пальцами в загнанную толстушку («Жирный кусок свинины, Варька! Я была просто жирным куском свинины среди этих сраных анорексичек!») и подгоняя парней отрезать от этого окорока кусочек помясистее. Ну а после (и это особенно ранило Варвару) загнали Анку в туалет всем своим парнокопытным кордебалетом, содрали с нее платье и запечатлели молодые телеса на десятки камер мобильных телефонов. Фотки разлетелись среди выпускников быстрее, чем Аня успела натянуть на плечи разорванное платье и под общий гвалт вывалиться через запасной выход в душный июньский вечер. На следующий же день старшая сестра уехала в город, не сказав ни слова родителям, и нашлась через сутки у двоюродной тетки. На вопросы о том, что она делает в Москве и какого черта смылась из-под носа втихомолку, она не отвечала. Куда она уходила каждое утро, тоже никто не знал — ни Варька, ни родители, ни тетка Марина. Правда вскрылась только через две недели, когда Анка вернулась, сверкнув осунувшимся лицом в кухонном окне, и с порога вручила родителям документы о зачислении во второе пехотное Объединенных вооруженных сил Российской Федерации. В тот вечер отец много пил, мать много плакала, а Варька просто не могла понять, как относиться к тому, что вредная, но все-таки родная сестра намеревается на пару лет смыться из зоны доступа в зону портянок и перловки. Скандал, несвойственный их тихому и мирному семейству, утихал и разгорался вновь, как лесной пожар, но впервые мягкотелая и податливая Анка стояла на своем твердо и с ледяным спокойствием переживала каждый штормовой вал родительского недовольства. Все, кроме Ани, сокрушались о потерянном блистательном будущем биоинженера и химика-технолога, которое ей так прочили учителя — будущем, которое (как потом призналась сама Анка) погибло в той самой кабинке школьного туалета. «Чем я буду защищаться, Варька? Пробирками? Ложноножками? Теорией Вернера о дихотомии безвоздушных и воздуходышащих в рамках отдельно взятой микросистемы?» В конце концов, Анка уехала, оставив после себя какое-то странное ощущение пустоты и тишины в доме. А спустя семь лет вернулась в звании старшего лейтенанта, с поджарым, высушенным тренировками телом и заострившимся, слегка обветренным, но заметно похорошевшим лицом. В тот день Варька впервые заметила в глазах толстяка-отца искреннее уважение, и впервые ощутила острый, почти болезненный укол ревности. И совсем немного — гордость за сестру. — Отец сказал пиздец, — донесся вздох из-за обширного конского крупа, и Варька невольно вздрогнула, возвращаясь в реальность — Тут подкову почти с мясом сорвало. — И что будем делать? — патетически отозвалась младшая. — Что-что, снимать портки и бегать. Варька, не тупи. Остальные подковы свинтим и кое-как до дома доковыляем, а там уже получим от бати и на орешки, и воспитательных поджопников. Варька усмехнулась. Кому-кому, а Анке выписывать поджопники стало бесполезно еще в тот момент, когда на ее заявке в армию поставили штамп «одобрено». В отличие от самой Варвары, которой отец и в лучшие времена обещал нос оторвать и сказать, что так и было. -Эх, Варька, в последний день — и такая засада, — внезапно с грустью вздохнула Анка — Покатались, блин, по лесным красотам. Варвара поджала губы, душа в себе едкое «не был бы он последним, черта с два ты бы меня с собой взяла», и тихо ответила: — Да чего последний-то сразу? Вернешься — накатаемся до каменной мозоли на заду. — Да, конечно… Анка опустила голову и глубоко вздохнула. Она рассказала домашним только о том, что зачислена в экспериментальный батальон Первого разведывательного корпуса, и о том, что отправляется в длительную командировку из которой, при лучшем раскладе, вернется лет через десять. Остальные подробности она предпочла опустить. Хотя бы из соображений человечности и осознания, что отнимать у стариков надежду на встречу с собственным ребенком как минимум низко и подло. — Слушай, раз уж такое дело… — протянула Варька — Айда на речку? Тут идти всего ничего, Зорьке копыта в воде помочим, сами искупаемся, и к рассвету домой придем. Ну? — Ладно, — после короткого раздумья ответила Анка — Папе напиши, что мы ушли в лес и нас сожрали кабаны. Чтобы не беспокоился. — Добротой ты вся в батю, — усмехнулась младшая, но послушно вытянула из кармана потрепанный мобильник. — И силой пинка под зад тоже, — напомнила старшая, перехватывая Зорьку под уздцы, — Идем, Варвара, будем нос твой в ключевой водице отмачивать. — Это еще зачем? — Да чтоб отрывать проще было!

***

— Хорошо-то как! Лепота! — простонала Варька с выраженным Иван-Васильическим акцентом, устраивая спину на теплом после полуденного солнцепека песке. Анка лишь невнятно хмыкнула в ответ. Было слишком хорошо и мирно, чтобы расходовать силы на лишние сотрясания воздуха. Тело нежилось в объятиях тепла и наслаждалось легкими уколами обтесанных речными водами камешков. Где-то рядом тихо журчал размеренный поток Воинки, в высоких зеленых кронах ругались на все лады скворцы, а совсем далеко в пышных полях мычали коровы. Пусть в городе кипела жизнь и сияли софиты в режиме нон-стоп, они не могли заменить такого вот простого, тихого и родного местечка. Анка знала здесь каждый куст и каждую колдобину на разбитой дороге, и все равно восхищалась красотой родного края каждый день. — Опять патриотически мыслишь? — хрюкнула рядом Варька. — Ментально настраиваю уставные отношения с родным краем, — в тон ей пробурчала Анка, пряча улыбку в уголках губ, а потом все-таки рассмеялась в голос — Что, прям на лице все мысли о родине написаны? — У тебя такая рожа каждый раз, как видишь березки. Кажется, сейчас бросишься лобызать кору да корни облизывать. — Фу, лесофилия какая-то, — поморщилась Анка. — Еще и слов заумных нахваталась. У нас на деревне это зовется просто: возлюби ближнего своего, даже если он — бревно! Вот я тебя прям очень люблю! — Сама пенек лохматый, — наигранно обиделась Анка, и тут же из-под тишка пнула младшую пяткой в бок — Поговори мне еще тут, салага непросоленная. — Значит, он с флота? — заговорщически протянула Варька, понизив голос. — Кто — он? — от неожиданности Анка даже приоткрыла один глаз. — Парень, который тебе ночами написывает. От него нахваталась словечек? — улыбка у Варьки стала еще шире, кажется, она бы протянулась и дальше ушей, сойдясь на затылке — Не отвертишься теперь, старушка, ой не отвертишься! — Дура ты, Варька, — хохотнула Анка, усилием воли сбрасывая напряжение с плеч — Командир мне пишет, проверяет, поела ли, почистила ли зубы, хорошо ли натерты сапоги и шевроны. В общем, отеческая забота с намеком на сексуальные отношения с конституцией. — Что, прям реально командир? — недоверчиво переспросила Варька, и ее лицо приняло совсем детское наивное выражение, граничащее с разочарованием — Точно не парень? — Точно, любопытная, точно, — Анка вздохнула, и ее улыбка сама собой увяла — Какие тут парни, мне бы нормативы в срок сдать и перед начальством в говно лицом не рухнуть. — Карьеристка, — с удовольствием подколола сестра — Но ладно, тебе простительно. У тебя побочка от работы — предел мечтаний. — Например? — Шикарная жопа, крепкий пендель и зарплата. — Не зарплата, а пособие по выживанию на гражданке, — хмыкнула Анка — На мой расчетный можно только пролить слезы и запить их пивом. — Ладно, но жопа-то шикарная! Эх, видели бы тебя сейчас эти кобылы из одиннадцатого класса. От зависти бы опухли! — Они и так опухли. Маркова весит под сотню, Зеленявко на пиве вырастил пузо планетарного масштаба, Седорко на тройню напрыгала на завхозе и теперь вместо платьев подгузники домой фурами таскает. Оглашать весь список, думаю, не стоит. — А ты откуда все знаешь, а? Приехала всего-то неделю назад! — Мамкина подружка, та, у которой осиное гнездо на голове… — Мадам Попова и ее великолепная химзавивка, — хихикнула Варька. — Да, Попова на хвосте принесла. Мамке плешь проела своими советами, мол все бабы уже при мужиках и детях, а Анечка твоя, дай ей Господь мозги и матку, все в войнушку играет. — И это говорит та, у которой дочка четвертого рожает. Опять по фамилии Хрен-знает-кто-батькович, — в фырканье Варьки было столько презрения, что Анка невольно подхватила ее настроение и сжала кулаки. Разговоры о недопустимости женской службы в армии ее бесили ничуть не меньше, чем лекции по домоводству, вытиранию жоп и соплей, кормлению через грудь и развитию через промежность. — У них на роду написано с лишней хромосомой рождаться. — Вот-вот! Так что не слушай их, Анка. У тебя есть мозги и стальные яйца. Ну, фигурально, конечно. А у них что? — Мирная крыша над головой, семья всегда рядом, — против воли сказано это было почти с сожалением. — И что с того? Дом не вечный, семья сходится и разбегается, а цель — у каждого своя, и она никуда не убежит. Вот вырасту — и тоже свалю отсюда. Как ты. — Дура, — почти с нежностью протянула Анка — Мелкая еще, чтобы судить. Семья никуда не денется — ты с ней повязана по самый гроб. Хорошая она или плохая — другой вопрос. Но все равно это семья, даже если ты ее ожидания оправдала на ноль целых хрен десятых. Ты сейчас думаешь, что вот свалишь из-под родительского крыла — и все, весь мир тебя ждет, везде ты до усрачки нужна и каждый видит целью своего бренного существования помочь тебе мечты твоей, блин, достигнуть. А на поверку все не так. Совсем. Нахрен ты никому там не нужна, и на твои мечты всем плевать со Спасской башни трижды в развороте. Там ты нужна только одному человеку — самой себе. И если уйдешь, тебе будет очень паршиво. Поверь моему опыту. — Тогда почему ты ушла? — Я вернулась. — Нет. Анка посмотрела на сестру, и в груди что-то больно екнуло. На все еще детском лице внезапно отразилось совсем взрослое отчаяние, такое, какого в глазах Варьки она еще ни разу не видела. — Нет, — повторила младшая — Ты не вернулась. Ты приехала попрощаться. В груди снова екнуло и сдавило, словно стальным обручем. Анка поперхнулась воздухом и не сразу смогла выговорить: — С чего ты взяла? — Я вижу, как ты на маму и папу смотришь, — глаза сестры влажно заблестели — Так, будто хочешь запомнить их такими. Навсегда. Анка, скажи честно, куда ты уезжаешь? Это действительно так опасно? Я же вижу, что да! — голос Варьки предательски надломился и сорвался на несколько тонов вверх — Ты совсем двинулась в своей армии! За что ты там собралась воевать? За свободу? За государство? Хрена с два! Ты идешь туда, думая, что так ты сможешь отомстить за себя! Доказать, что ты больше не жирный окорок в розовых тряпках! — Варька… — Нет! Даже слушать не хочу! Не смей мне говорить, что такое семья! Для тебя ее нет — мы просто люди, с которыми ты прожила дофига лет, и тебе ни черта не стоит бросить нас! Семья тебе не нужна — тебе признание подавай. Шеврончики-значки, и запись в личном деле! — Варька, успокойся! — Анка подорвалась с места и присела напротив сестры, утирая пальцами дорожки слез с пухлых щечек — Успокойся и послушай меня, хорошо? Варька! — Что? — всхлипнула младшая. — Я никогда не собиралась вас бросать. Да, там, куда я еду, опасно. И да, может случиться так, что я не вернусь. Но такое может случиться с каждым. Один на мине подорвется, второго прибьет кирпичом на стройке, а третий карамелькой подавится и задохнется прямо перед теликом. Никто не застрахован, Варь, никому полис от смерти не выдают. Тихо, не рыдать! Дослушай! Это не значит, что я точно не вернусь. И не значит, что мне плевать, что вы почувствуете. Там, куда я еду, назревает… конфликт. И если его не остановить, он может дойти сюда, понимаешь? Посмотри вокруг. Просто посмотри и представь, что этот лес горит, что наш любимый холм фугасом разнесло, а наш дом сравняли с землей. Разве ты хочешь такого будущего? — Нет, — снова всхлипнула Варька, — Не хочу. — Тогда понимаешь, почему я должна уехать? Я не хочу, чтобы ты, мама и папа оказались в опасности. Я просто хочу защитить вас. Вот и все. И я совсем не собираюсь бросаться на пули и мины. Что бы ты там себе ни надумала, я собираюсь вернуться и научить тебя бегать кросс по пересеченной трактором местности. Усекла? — Усекла, — хлюпнула Варвара, утирая ладошкой мокрый нос — Только это… — Что? — С пузом не вернись, мать, блин, героиня всея Руси. — Вот это точно не про меня. Мне и одной семьи достаточно. И одного вредного курносого карапуза. — Сама малявка! Анка ближе подсела к Варе и приобняла ее за плечи: — Дура ты, Варька. Моя, но дура, — и ласково щелкнула младшую по затылку — Поднимайся, солдат, пойдем бате докладываться о проделанной работе. Горе, блин, путешественницы.