Он ненавидел её внешность от слова «совсем».
Чёртова русская. Почему его взгляд был постоянно устремлён в её сторону? У неё были слишком угловатые черты лица по сравнению с японками. Слишком выпирающий нос по сравнению с японками. Слишком большие глаза по сравнению с японками. И так до бесконечности. До беспредела. Не то чтобы Аято был националистом. Но для него было чем-то вроде смысла жизни — найти ещё одну причину её ненавидеть. Он ненавидел людей. Хотя бы поэтому она вызывала в нем гамму негативных эмоций. Аято подрос с того момента, когда Кен пропал. Аято стал сдержаннее и спокойнее. Ветер безответственности, подросткового ребячества и нахальства уже давно не гулял в его голове. Аято стал мужчиной. Однако вся его серьезность и самоконтроль летели к чёрту, когда Одноглазый привел эту в Козу.Он ненавидел людей, а особенно её.
Она была действительно сильной. Всю свою жизнь Аято жил по понятию естественного отбора. «Выживает сильнейший». В его представлении люди не входили в эту категорию, и своим появлением девушка ломала систему. Привычный уклад его жизни, когда сильные гули едят слабых людей. Он никогда не думал, что CCG пойдут настолько далеко, что начнут завлекать иностранных следователей в Японию для борьбы с гулями. Она была одним из таких следователей. Чёртова русская, прославившаяся своим умением сражаться куинке в виде черной косы так, что её прозвали Жнецом среди своих. А среди чужих её никак не называли до поры до времени. Никто не уходил от нее живым. Судя по рассказам Кена, она полжизни потратила на то, что бы кромсать ему подобных. Зачем ей помогать им? Он не знал, что творится в её голове. Это бесило. В особенности то, что она была неприкосновенна. Под защитой Одноглазого Короля. Под его протекцией. Тронь её, и Кен порвет кролика на части. И не посмотрит, что Тоука не простит его. Что никто не поймёт. Это Аято не поймут, ведь она действительно была им полезна.Эта женщина.
Кен говорил, что теперь она будет нашимКен не говорит, чем он завлек её на нашу сторону. Она не говорит, почему не прикончила его за предательство на месте.
Аято воротило от мысли, что этой причиной могли послужить, возможно, умело задавленные, чувства. Он задыхался от противоречивых эмоций, которые эта женщина в нем вызывала. Он не понимал, что вместе с одурманивающим и всепоглощающим желанием её сожрать, у него были и другие, менее кровавые намерения на её счет. В какой-то момент его времяпровождение главным образом определялось ожиданием. От прихода до прихода. Конечно, он не отдавал себе в этом отчет и шел на поводу у своих эмоций.Она приходила всегда с гордо поднятой головой и не смотрела ни на кого вокруг. Никогда не смотрела по сторонам. Когда она приходила, он смотрел на нее одну.
Он не понял, в какой момент на повестке дня перестал маячить вопрос о её убийстве. Просто однажды осознал, что вместо перебора способов её незаметно ликвидировать, он перебирал способы незаметно дотронуться до её волос. До ее выжженных оксидантом волос. Настолько, что Аято буквально видел, как волосинки отлетали с головы при расчесывании или её неаккуратном порыве их зачесать пятерней назад, чтобы не мешались. И несмотря на это, они не были белоснежными, как у Кена. Они были цвета сухой соломы. И эти небрежно отросшие темно-каштановые корни выводили из себя.Никто не смел трогать теперь уже его чертову русскую.
Он давился воздухом, смотря на неё. Её утончённые черты лица, её прямой и строгий нос, два необъятных омута карих глаз… и так до бесконечности. До беспредела. Ни то, чтобы Аято был язычником. Но для него было чем-то вроде смысла жизни — сделать её своим идолом.