Когда твое чело избороздят Глубокими следами сорок зим, Кто будет помнить царственный наряд, Гнушаясь жалким рубищем твоим?
Уильям Шекспир. Сонет 2. Перевод С.Я. Маршака
Маркиза де Монтеспан не любила детей. Она любила наряды, аксессуары, хорошее вино и громкую музыку. Любила чувствовать мужские взгляды и мужские руки, касающиеся небрежно и похотливо. Она любила улыбаться и, отказав, уйти. Разбивать сердца и властвовать, точно зная свое предназначение. У Монтеспан глаза горели. Не любовью, нет. Скорее желанием. Желанием быть здесь и сейчас, восхищать и восхищаться, блистая подобно звезде. Казалось, в ней не было ничего настоящего, будто даже алмазы на заколках в мягких волосах — лишь мираж, туман в голове, навеянный мадерой. Но это живая женщина, скрывшая белые крылья под тугой порочной плотью. Ей не взлететь. Руки Монтеспан давно не тянулись к деньгам. Они тянулись к королю. Нежная ласка, игривое касание — и скучный мир падал к ногам новой императрицы. Без короны и крови Цезаря она имела больше власти, чем кто бы то ни было. Ей, дрожа и умоляя, покорился Король-Солнце. Кто-то бы сказал, что мадам до ужаса лицемерна, лжива и порочна. Она бы услышала — непременно услышала! — кивнула и взмахнула рукой. Шея обидчика уже под топором палача. Из всех женщин и девушек она была самая прекрасная. Легкая походка, гордый взгляд и изящные жесты. Она на них променяла спокойствие. Просыпаться ночами, дрожать и цепляться ногтями за простынь — цена за великолепие и грацию. Крайне честная сделка. Ей…на самом деле, очень-очень страшно. И сквозь зеркало на нее каждый день смотрела маленькая напуганная девочка с большим красным носом и слипшимися ресницами. Очарование уродства. И августейшему Людовику не дано этого понять. Ему дана животная похоть и жажда обладания, а о большем позаботится женщина. Маркиза де Монтеспан училась любить не спеша, будто нехотя. Она вышагивала аккуратно, но уверено по нити к душе монарха. Её учителя — романы да горький опыт подруг, только и этого вдруг хватило, чтобы заболеть страданием. Она влюбилась. Горячо и наивно, будто девочка пятнадцати лет, и навсегда. Ей бы каждый день своей жизни греть сразу двумя солнцами, целовать губы, волосы спутывать и оттягивать и снова ловить поцелуи горящими устами. Ей бы не сходить с ума от ревности и тоски. Она влюбилась. Впервые в жизни. У короля свои законы. И чувство долга и гордости в нем клокотало, заглушая все остальное. Любовь пала жертвой чего-то более высокого. И маркиза де Монтеспан, умная и догадливая, не могла не видеть этого. Обманывать и притворяться, смущаться при звуке высокопарных слов и помнить только о страхе и одиночестве, вопящих так громко, что больно вискам. Первые морщины и темные круги под глазами стали первым признаком падения. И женщина готовилась к нему слишком долго, чтобы выдержать еще хоть миг. Спасаясь, она шагнула в бездну. — Что-то ваша матушка совсем печальная последнее время, — произносит Франсуаза д’Обинье, когда ее подопечный отрывается от книги, чтобы посмотреть в окно — туда, где по аллее сада гулял король. — Матушка? — мальчик поворачивает голову, хлопает изумленно глазами, чем заслуживает теплую улыбку, а затем неловко опускает взгляд, словно чего-то стыдится. Он долго молчит, потирает шею розовой ладошкой и смотрит виновато-виновато. Похож на забавного ручного щеночка, даром, что кровь благородная. Хочется растрепать рукой его шелковистые волосы, чуть вьющиеся на концах, и поцеловать хмурый лоб. Франсуаза решительно запрещает себе об этом думать: она всего лишь воспитательница для сына монарха, даже не желанная гостья, которой дозволена любая нежность. — Что-то не так? — спрашивает женщина и едва удерживается от желания заглянуть в глаза ребенка. — Ничего, — тот упрямится, утыкается носом в книгу, но не может скрыть печали. И это видно. — Ваш отец будет недоволен таким состоянием своего сына, — Франсуаза встает, заходит за спинку стула, большого, слишком тяжелого для столь юного создания, и хмурится чуть сильнее, чем хочет. Ей не нравится такой способ воспитания, но ни на что другое сейчас нет времени и сил. Мальчишка оборачивается, кусает губу и шепчет: — Бог говорил, что надо любить своих родителей, да? — после утвердительного кивка он снова молчит — собирается с силами. Потом вздыхает и, кажется, почти успокаивается. — Значит, я попаду в Ад. Но это ничего, я ведь сильный и смелый. — Ад? Ну что вы такое говорите?! — Франсуаза подступает не в силах удержаться, касается щеки ребенка и мотает головой. — Нет же, нет! Даже и думать не смейте. — Но я совсем не люблю свою маму. Да и за что мне… — он отстраняется, тоже вскакивает на ноги и прижимается лбом к оконному стеклу, наблюдая за силуэтами. — Вот вас… — плечи мальчика дергаются, и несчастный обхватывается себя руками, словно замерзая, — вас я люблю. У Франсуазы сердце пропускает удар, а глаза начинает щипать. Он её любит. Трогательный мальчишка, сын короля её любит как должен мать. Ей бы отругать его, привить должное уважение к родительнице, но в сердце женщины таких слов нет. Она устало вздыхает, подходит и, обнимая ребенка, утыкается ему носом куда-то в макушку. — Это ничего, — шепчет, скрывая непрошеные слезы. — Вы, уверена, потом поймете, за что её любить. Это ничего, ничего.