Взлом и проникновение

В Йокогаме никогда не бывает снега, тут даже зиму как таковой назвать сложно. Температура всегда тёплая, климат субтропический и умеренный: не жизнь, а сказка. Абсолютно все условия для приятного проживания. Но Йокогама — эпицентр военных действий, этот город кишит эсперами. В этом месте, в небольшом городке расположенным на западном берегу Токийского залива, спрятано то, ради чего Фёдор рвёт и мечет в поисках множество лет. Та самая книга со священными страницами. Фёдору нравится Япония: тут всегда тепло, нет снега, ярко и красочно; тут эволюция на несколько лет вперёд ушла, обогнав все страны мира включая Россию-матушку. Здесь говор быстрый и язык приятный, хоть и сложный (Фёдор до сих пор некоторые слова путает), забавные имена и множество возможностей, огромный выбор дверей в новую жизнь (главное не ошибиться с иероглифами на табличках у входа). И все-таки Достоевский скучает по родине. Сердце, которое, казалось, ещё несколько лет назад превратилось в камень и ледышку, тоскует по холодным землям и его хранителям. Ему хочется вновь пройтись по тем маленьким улочкам с выходом на большую красную площадь. Побывать на ярмарке, посмотреть на всю эту суматоху и услышать ласкающий слух «грубый» русский язык. Душа скучает по России, по огромной родной Москве, по холодным озёрам Алтая, бескрайним просторам необъятной Сибири. Все это отпечаталось в голове у него, прочно засело в черепной коробке. Не то, что бы он был патриотом и чрезмерно преданным родине человеком, но жизнь среди чужих его угнетала. В сумрачной тишине и глаз колющей темноте виднеется крыша многоэтажного дома — общежития. Фёдор снимает квартиру именно там (по крайней мере издалека кажется именно так). Спрятаться от посторонних взоров лучше там, где ни у кого не возникнет даже единой мысли искать в приближённом здании вооруженного агенства. Детективы, тщательно ищущие его следы, слишком слепы чтобы заметить врага прямо под носом, тихо затаившегося в своём укрытии. Ведь Фёдор аккуратен — даже через чур — и опаслив, умело скрывая видимые признаки своего присутствия в этой части города. По правде говоря, он даже не в курсе где обосновываются его подчинённые. Ещё недавно он издал приказ залечь на дно, спрятаться в своих крысиных норах и ждать следующих наставлений, чтобы начать играть спектакль Достоевского по сценарию составляемого им самим же. Чтобы устранить конкурентов достаточно лишь стравить их, столкнуть носами и смотреть свысока на разворачивающуюся войну двух сильнейших группировок эсперов, продумывая дальнейшие действия на несколько шагов вперёд. В этой войне каждый сам за себя, но на стороне Крыс Мертвого Дома огромные преимущества — группировка террористов провозглашающих конец небесного царства, правительство, обозлившееся на агенство и насторожившееся на противоречивые действия мафии. Все они — пешки в его умелых руках, фигуры на шахматной доске, те, благодаря которым он избавит этот грешный мир скверны эсперов. А пока он, поддатый, выпивший в честь светлого праздника, одиноко направляется к большому зданию. Тихо заходит в подъезд зная что не наткнётся на кого-то из шавок агенства: все в штабе, празднуют вечер перед Новым годом, забывая про то, что враг с легкостью может нанести внезапный удар. Не сейчас. Не сегодня. Подозрительно быстро добирается до двери своей квартиры. Фёдор точно знает и помнит что живёт на третьем, помнит как выглядит входная дверь в его квартиру и даже иероглифы в памяти отпечатываются. Ему как минимум нужно пройти ещё два лестничных проёма, но он будто выпадает из реальности на несколько минут, а потом внезапно оказывается возле дверей своего убежища. Сомнений нет, это абсолютно точно вход в съемную квартиру и он без промедления открывает её, поворачивая чёрную ручку вниз. Дверь поддаётся на удивление легко и практически бесшумно открывается. Достоевский знает что его дверь не откроется без нажима, но не придаёт этому никакого значения. Завтра разберётся со всеми странностями и внезапными изменениями. В маленьком коридоре темно и пусто, свет включать не хочется, да и смысла нет. Аккуратно стягивает белое пальто, придающее его лицу ещё более светлый и бледный цвет, разматывает темный колющий шарф и не глядя кидает вправо. Раздаётся глухой удар материи об пол и Достоевский хмурится: в той стороне, куда он кинул свою одежду должен находится маленький и низкий шкаф. Пальто с шарфом должны были приземлится именно на него, а не упасть бесформенной кучей на пол. «Промахнулся», — думает Фёдор, обходя эту кучу вслепую, не нажимая на включатель света. Он поддатый, ему хорошо, ему нету разницы на помятые вещи. Единственная прихоть — завалится на кровать и блестящими глазами, покрытыми пеленой алкоголя, наблюдать за салютами и фейерверками за окном. Будучи в состоянии легкого опьянения, способный здраво мыслить и не потерявши рассудок окончательно, крыса понимает что тут что-то не так. Понимает относительно поздно. Не пройдя и трёх широких шагов он спотыкается обо что-то — что-то угловатое, длинное и относительно костлявое, по ощущениям похожее на палку — и падает на пол, громко матюкнувшись при сильном ударе головой об паркет. К А К О Г О… Осаму вскакивает с кровати, будучи испуганным резким звуком. Слишком внезапно, слишком оглушающе. Наугад бьет по стене, не находя включателя, и продолжает хлопать по ней, слепо шаря в поисках источника света. Лампа загорается. Дезориентированный Фёдор, будучи лёжа на паркете в позе буквы зет, державшийся обеими руками за голову, пытается прикрыть глаза чтобы свет не травмировал и ослеплял его. Пьяный разум подавляет голос здравого рассудка провести мозговую деятельность и узнать что за херня сейчас произошла и почему свет загорелся так внезапно, ведь живёт-то он один. Голова болит, все тело ломит от падения — хорошо приложился. Дазай, не закрывающий свою квартиру на ночь, желавший чтобы в один праздный день в его квартиру вломились преступники и прострелили ему череп, откровенно говоря, не ожидал подобного поворота событий. Стоя на футоне в одних красных штанах, заспанный и абсолютно не понимающий в чем дело, наблюдает за тем, как один из сильнейших эсперов организации террористов, глава Крыс Мертвого Дома — Фёдор Достоевский собственной персоной, валяется на полу посередине его однокомнатной квартирки и отчаянно пытается встать, держась за голову. — Ох, чёрт, — шарахается Крыса (по гороскопу — сука), видя полуголого Дазая в своей квартире. — Ч-что ты, блять, делаешь в моей квартире? * Фёдор продолжал полусидя-полулёжа хвататься за болезную голову, но уже на Дазаевском футоне, не понимая каким образом он смог попасть в квартиру детектива. Пьяный мозг отказывается генерировать какие-либо мысли насчёт этого инцидента. Мысли перемешались подобно каше, голова будто тяжелеет с каждой минутой, становится невыносимо. Глаза уже привыкли к свету, он уже не режет взгляд. Фёдор может разглядеть небогатую обстановку чужой квартиры, планировка которой сходится с планировкой квартиры Достоевского. Всё простенько, серенько и бедненько. Взгляд уставших сиреневых глаз, поддёрнутых дымкой алкоголя, медленно скользит по однотонным стенам, окнам с белыми занавесками и останавливается на хозяине квартиры. Дазай сидит на другом конце огромного футона, недовольный и сонный. Каштановые волосы взлохмачены ещё сильнее чем в будние ДНИ, по нему видно что его глаза закрываются и что он сам очень хочет продолжить свой сон, что так бестактно и некрасиво прервал поддатый Достоевский. Осаму сидит без верха, лишь в красных домашних брюках, что позволяет Крысе рассмотреть его фигуру. Руки и шея попрежнему покрыты бинтами — наверняка ставшими самоубийце чуть ли не второй кожей. Грудь, ребра и живот были чистыми, не испещрёнными порезами или ожогами, лишь зашившими шрамами от пулевых ранений, хотя Фёдор думал иначе. У детектива широкие плечи, но сам он худой, костлявый и какой-то больно долговязый, хоть и выглядит в своём бежевом пальто как правильно сложившийся статный мужчина. Всего лишь иллюзия, обман зрения, не более. Фёдор не понимает каким образом выпал из реальности, засмотревшись на чужое тело. Фигура Дазая была далеко от идеала, даже близко не слаженная, но лицо было воистину модельным. Если рассматривать его совершенно в другом контексте, то да — Достоевский готов был признать что наружность детектива его привлекает. С эстетической точки зрения, ведь Фёдор был ценителем прекрасного. Не более. Внутри Дазай такой же прогнивший и мёртвый как и сам главарь Крыс, если не хуже. И то, что несколько лет назад он добровольно оставил пост исполнителя, сбежав оттуда, где принцем был и королевство имелось, в вшивую конторку вооруженных детективов, ничего не меняло. Он не искупит все свои грехи таким способом. Достоевский в этом уверен. У него чёрная кровь, по мафиозному чёрная. Чернее чем у кого-либо в этом городе. Осаму был истинным мафиози, если вообще у кого-то есть врожденная предрасположенность к подобным вещам. В голове что-то щёлкает, разум не успевает генерировать правильные мысли. Он уже стоит возле такого-же сонного, но подозрительно молчаливого Дазая. Странно. Все это (без понятия что глава Крыс подразумевает под словом «это») запредельно странно. Пьяный Достоевский понял что именно сейчас настал момент, когда можно «общаться» не оглядываясь на статусы. Конечно, не в его положении думать о подобном. Идея разложить полуголого детектива на этом самом футоне загорелась у него над головой словно лампочка так четко и ясно, что даже Дазай, не подававший до этого никаких признаков жизни, активно задергался, когда Достоевский развел коленом ноги самоубийцы, облокачиваясь этой же ногой между. Эспер аккуратно обводит рукой щёку детектива, кладя вторую руку на заднюю часть шеи, пододвигая ближе к себе. Дазай в шоке, нет,Дазай в ахуе. Он совершенно теряется от такой нежности и даже на секунду забывает о том, что спать с Достоевским не собирался. Вновь дёрнувшись, он почувствовал как две шершавые ладошки стиснули его щеки, а обманчиво-ласковый взгляд Фёдора сменяется каким-то другим необъяснимым и неясным спектром эмоций. — Не сопротивляйся, — звучит четкий голос, с интонацией не свойственной пьяному человеку. —У тебя есть шанс отлично провести время, пользуйся им. Детектив не успевает как-то ответить, ведь Достоевский быстро прижимается своими губами к чужим, не целуя. Он просто хочет чтобы сидящий под ним молчал и не открывал свой рот без особой нужды и надобности. Когда главарь вражеской организации начинает целовать его — а целует он грубо, настойчиво, с сильным и ощутимым напором — Осаму начинает недовольно мычать и дергать руками в попытке остановить эту вакханалию. Фёдору ничего не стоит схватить его руки за запястья и уронить Детектива спиной на футон, чтобы тот оставался под ним. Дост-кун отрывается от чужих губ, не стесняясь напоследок провести языком по нижней. Парень заглядывается на открывшуюся картину: такой неприступный, вечно самоуверенный Дазай раскинулся под ним, смущенный, нервничающий, с румянцем от уха до уха и прикрытыми коньячными глазами. Этот вид был воистину прекрасным. Он вновь склоняется к чужому лицу не убирая рук от припечатанных запястий и целует. Целует мягко, даже как-то лениво, проникая языком в чужой рот, пытаясь немного успокоить разволновавшегося Детектива. Он аккуратно убирает свою руку с левого прижатого запястья и проводит ею по груди самоубийцы, где виднеются практически зажившие шрамы с заданий со времен Портовой Мафии. Язык скользит по нёбу, по ровному ряду белоснежных зубов и сплетается с дазаевским. Тот начинает потихоньку и неуверенно отвечать на поцелуй, что даёт Фёдору стартовый сигнал. Дазай дышит тяжело, будто загнанный в угол дикий зверь, на которого открыли охоту. Его застали врасплох, он не понимает что и зачем делает, но послушно пытается ответить на мягкие поцелуи, которые вскоре вновь стали напористей и грубее. Они делают это вовсе не из любви — просто обычная прихоть, прикреплённая мутным желанием поддатого Достоевского и сонного, но мгновенно разбушевавшегося Дазая. Фёдор поддевает пояс брюк правой рукой, водит указательным пальцем прямо по кромке красных штанов, бегло касаясь впалого живота. Осаму мгновенно застывает и пытается не дышать, когда партнёр по постели аккуратно вытаскивает пуговичку, а затем нетерпеливо опускает молнию брюк, освобождая раскинувшегося шатена под ним от штанов. Откидывает их в сторону, даже не глядя, отпуская руки Детектива из своей хватки. Осаму вскидывает руки и дергает Достоевского за воротник белой рубашки, ближе, чтобы тот оказался максимально близко к его, Осаму, лицу. Нервно и дёргает пытается высвободить пуговицы из петелек, распахивает рубашку и пытается стащить её, пока Крыса мертвого дома водит пальцем по груди, касаясь старых шрамов. Он не просит чтобы Осаму снял бинты с рук. Ему, откровенно говоря, абсолютно без разницы. Это его секреты, его пороки и ошибки, за которые он будет платить, и платить будет со всей присущей жестокостью таким отродьям. Достоевский даже успевает подумать о том, что перед смертью, перед окончательным упокоем души, они вместе с самоубийцей пройдут все круги ада и будут гореть в разных котлах, чтобы искупить вину за все грехи, если вообще её искупят. Хотя Фёдор не воспринимает того, что он действительно грешен. Грех — это скверна эсперов. А он тут выступает тем самым богом, который дарует благословение и мир. Понятие мира у него расходится с общепринятым, он верен своей идеи и своему делу, которому готов отдать жизнь и всего себя. Он верен своей религии. Ему кажется что думать об этом сейчас — несуразно. Размышлять о грехе, когда сам готов совершить мужеловство, затащив детектива из вражеской организации в постель. И смех и грех. — Ты будешь что-нибудь делать? — Недовольно хрипит Дазай. Фёдор будто отмирает, вернувшись из раздумий, совершенно забыв про партнёра. Он стягивает последний элемент одежды бывшего мафиози, продолжая возвышаться над ним полураздетым — проворный шатен успел стянуть и скинуть с него рубашку. Фёдор вновь проводит по впалому животу, по бёдрам, игнорируя налившийся кровью член, вниз, проводя под коленками и до самых стоп. Поднимает руку, пальцами скользя по губам чуть надавливая, чтобы Детектив открыл рот и чужие пальцы проскользнули внутрь. Блядский язык вылизывает каждую фалангу, скользит по шершавым подушечкам пальцев, проходится между, обильно смачивая слюной, судорожно представляя что в скором времени произойдёт. Достоевский не отрывает взгляда от чужого лица, тяжело дыша и всматриваясь. Дазай лежит с открытым ртом, ярким-ярким румянцем на обычно бледных щеках, пока проворные пальцы исследуют его рот. Достоевский скользит по ровному ряду зубов, по языку Не чурается слегка провести ногтем по небу,  не сильно, не вызывая рвотного рефлекса. Растяжка проходит медленно, мучительно долго и даже как-то… любовно? Фёдор в курсе что перед ним не проститутка, занимающаяся подобными вещами каждый день, хоть и Дазай сейчас выглядит как самая настоящая портовая блядь. Он не особо беспокоится насчёт чужого дискомфорта, Достоевский уверен что делает это исключительно для себя и своего удобства. Чтобы не нужно было пробиваться сквозь плохо растянутые мышцы. Дазай двигает бёдрами на встречу чужим пальцам, танцующим по всей длине, и протяжно стонет, выгибаясь, скуля что-то нечленораздельное, прося большего. Первый толчок медленный, осторожный, не причиняющий сильной боли, дающий привыкнуть к чуждым ощущениям для обоих: Фёдор никогда не брал мужчину, а Осаму никогда не исполнял роль чужой подстилки. Последний закидывает голову и открывает рот в немом стоне, комкая в пальцах темно-серую простынь, лежащую на футоне. Достоевский двигается рвано, набирая быстрый темп, заставляя Дазая стонать. Он пытается заглушить звуки льющиеся изо рта путём укуса тыльной стороны своей ладони. Ощущения непривычные, странные, немного болезненные. Каждый толчок отдаётся в горло, глаза закатываются от удовольствия и от грубости. Это заводит сильнее и он двигается бёдрами навстречу очередному толчку, мечась на кровати и звонко вскрикивая от удовольствия. …Фёдору нету разницы до чужого удовольствия, но он абсолютно точно видит рядом с собой довольного грубым сексом детектива, пытающегося отдышаться после головокружительного оргазма. Все тело ломит, приятные судороги до сих пор не проходят. Осаму подхватывает с пола рубашку Достоевского и вытирается её рукавом, намекая на то, что этот заход за сегодня не последний. * Офис детективного агенства располагал для продуктивной и расточительной работы, но сами сотрудники официальной организации — не очень. Рапортов было мало, происшествий тоже, если даже и не было. Писать отчеты — удел слабаков, мягкотелого Ацуши и идеалиста Куникиды, который сожрет, если не предоставить ему нужные бумаги с точностью до миллисекунды. Отчеты Ацуши делал не за всех, максимум — за Дазая, которому спустя столько времени был до сих пор благодарен за спасение от голодной смерти. — Дазай-сан, — позвал своего учителя белобрысый паренёк, чьё лицо скрылось за бесконечными папками с белыми листами бумаги которые он с лихвой подхватил со стола, не задумываясь о весе такой ноши. — Да? — отзываются из-под стола. Стоит подождать несколько секунд и на дубовый чёрный стол ложится темная макушка. Потом за край ухватываются длинные узловатыми пальцами, пытаясь подняться повыше, скользя перебинтованными запястьями по поверхности. Дазай медленно эволюционирует, вылезая из-под стола, возле которого ещё пять минут назад мирно дрых. — Как вы думаете, — осторожно начинает говорить Ацуши, складывая листы на стол Джуничиро. — Когда мафия объявит дату начала операции по захвату Моби Дика? — Тебе сказать правду? — Приглушённо бормочет Осаму, пытаясь правильно генерировать услышанные слова. — Да. — Я сплю с Достоевским.