***
— О чем ты мечтаешь, Очако-чан? — спрашивает Химико, закинув на нее руку. В комнате светло, сквозь прозрачные шторы падают утренние лучи. Матовые блики рисуют узор на идеальной коже и подсвечивают золотом пушистые ресницы. Как картина, с удовольствием замечает Очако, красивая — яркое полотно света. Светлые волосы разбросаны по смятой подушке, одеяло Химико небрежно зажимает между ног, повернувшись на бок. На ней ни единого лишнего пятнышка — ни веснушек, ни родинок, ни шрамов, которых у самой Очако полным-полно. Она задерживается взглядом на голом бедре и молчит. Без пучков и одежды — таких, как на немногих совместных фото, — Химико выглядит моложе и странно безобиднее. Ее выдают только глаза, желтые и хищные, с вертикальным зрачком, жадные — всегда, когда она на нее смотрит. Это тревожит Очако с самой аварии, беспокоит непрекращающимся зудом в затылке, будит глупые подозрения и паранойю. Она никак не определится, кого эти глаза ей напоминают — кошачьих или все-таки рептилий. Точно кого-то чешуйчатого… — Ну-у, это же не государственная тайна, — бормочет Химико, отвлекая ее и топая пальцами по ключице, — все должны о чем-то мечтать. Придумай. Или вспоминай! — Ты знаешь, что не могу, — отвечает Очако обиженно. Мрачные вопросы для такого хорошего утра. — Если бы я могла сама все вспомнить, тебе не пришлось бы со мной так долго возиться! Химико на это хихикает и хитро улыбается, слегка обнажая зубы. Очако уже не удивляется, что за розовыми губами два острых клыка, и что они могут больно впиться в кожу, если Химико не рассчитает силу. Это терпимо, а иногда — даже приятно. Кто знает, может, раньше, прошлой Очако, эти укусы нравились? Не хотелось бы портить старые привычки. Химико что-то такое ей говорила, когда «не рассчитала» в первый раз после аварии и долго извинялась, поглаживая ее по плечу. Очако больше ее не боится. Только в первые дни сторонилась, потому что не помнила — ни как их обеих зовут, ни как они познакомились, ни как начали встречаться. Не помнила, как потеряла причуду — способность антигравитации, о которой ей рассказывали. Не помнила, что осталась сиротой, закончила геройскую академию и даже стала героем. Мягко говоря, неприятно было забыть такой большой кусок своей жизни — всю жизнь, если честно — но это хотя бы объясняло огромное количество шрамов на ее коже. И, возможно, легкую тягу к авантюрным неусидчивым блондинкам. Самым обидным было то, что Очако не помнила Химико — будто кто-то выскреб ее изнутри, из всех заблокированных воспоминаний, оставив там только пустоту. Не помнила, что Химико любит, когда она целует ее спину и прижимается по ночам, обнимая сзади. Не помнила, как она говорит и смеется, запах ее любимых духов, их первый поцелуй и первую ссору, ее ласковые прикосновения — ничего. Не помнила, но хотела бы. Теперь она чувствует себя слепцом, утратившим самое ценное. И гложущая изнутри вина вынуждает ее изучать Химико так внимательно, словно Очако действительно делает это впервые. Заставляет искать правильный подход и запоминать все, каждую мелкую привычку, чтобы построить в голове образ, который никак не складывается, будто в нем не хватает чего-то важного. Маленькой детали. И Очако до сих пор не помнит прежнюю себя. Память не возвращается, хотя врачи стараются обнадеживать ее словами о блокировке, а не полной утрате. Когда-нибудь, может быть, если Очако будет следовать рекомендациям, воспоминания снова займут свое место. И сотрут нынешнюю Очако, не оставив от нее и следа. Все, что у нее сейчас есть — хрупкая мозаика нового «я», собранная из обрывков фраз и осколков информации. Некто, кто живет в этом мире всего три месяца и почти ничего о нем не знает. Без причуды, без родителей и воспоминаний об аварии, из которой она еле выбралась живой, но с любовью и благодарностью — к Химико, единственной, кто ее не бросил. Очако старается думать, что просто так сложилось. Ей не нравится мысль о том, что до аварии она была настолько одинокой, что никто даже не пришел ее навестить. Это пугает и вызывает головную боль. Химико тянется ближе и оставляет на её губах целомудренный поцелуй. — Я не против быть тебе опорой и поддержкой, Очако-чан, — насмешливо шепчет она. — В болезни и здравии, в горе и радости, в богатстве и бедности, до тех пор, пока смерть не разлучит нас… Очако хмурится и сдувает лезущую в лицо прядь. — Опять ты надо мной смеешься, да? Химико плавно перекатывается ближе и нагло стягивает одеяло на себя. Вслед за теплыми пальцами кожи касается прохладный воздух, Очако задерживает дыхание и говорит: — Думаю, нам уже пора. Сегодня последнее обследование, медсестра что-то говорила о новом специалисте… И не может сдвинуться с места, почувствовав ладонь на своем животе — Химико просто останавливает ее одним осторожным прикосновением. Хмыкает, закидывает на нее колено и забирается сверху, перетекая, будто в ней нет ни одной кости. Мимолетно скользит кожей по коже и выпрямляется в утренних лучах, не стесняясь ни яркого света, ни собственной наготы. У Очако бегут мурашки, когда она отстраняется, забирая с собой тепло — хочется потянуться следом. Одеяло окончательно сползает с голых плеч, и Химико выгибается, широко зевая. Розовые соски на круглой груди напрягаются, беззащитно выделяются ребра, талия кажется еще тоньше, плавно переходя в расставленные голые бедра. Очако просто не может насмотреться — свет одевает Химико в ореол, будто она и не человек вовсе. Идол, сюжет религиозной картины, существо извне, далекое от всех земных проблем. Химико замечает ее взгляд — растрепанные светлые волосы падают на довольное покрасневшее лицо, усмешка становится шире, добавляя дьявольского очарования. Не просто красиво — убийственно. Настолько, что Очако завороженно приоткрывает рот. В желтых глазах она видит свое отражение и — немного жадного безумия. Опасного — от него у Очако начинает жечь в груди, где остался шрам от вонзившегося обломка руля. Но к этому она уже привыкла, это чувство скорее льстит, чем пугает. Но и пугает тоже, особенно когда Химико вот так по-змеиному застывает и рассматривает ее, словно прицеливаясь, куда лучше укусить. Иногда Очако кажется, что ей чего-то не хватает. Возможно, ножа, чтобы разделать Очако и с аппетитом съесть, вскрыв, как одну из устриц, которых они как-то заказывали на ужин. Она ежится. Все это ерунда и ее разыгравшееся воображение, врачи предупреждали, что такое может быть: галлюцинации, граничащая с паранойей подозрительность и агрессия. За все три месяца, что Очако приходила в себя, Химико ни разу не пожаловалась — даже когда Очако не узнала ее и испуганно отталкивала, когда не смогла вспомнить никого из общих друзей или паниковала, что память не спешит возвращаться. Тогда, по ночам в одиночестве закрытой палаты, было так больно и тоскливо, что от этих воспоминаний Очако бы с удовольствием избавилась. Кажется, Химико действительно ее любит, если терпела все это, включая совершенную дикость и неловкое удивление от отношений с кем-то своего пола. Очако не помнит свою жизнь до аварии, но почти уверена, что раньше на нее все равно никто не смотрел так. И вряд ли посмотрит. Сглотнув, она кладет ладонь на упругое бедро, почти обжигаясь о едва теплую кожу. Утренняя нега уходит медленно, снизу живота горячими искрами неторопливо поднимается возбуждение — покалывает губы, собирается в кончиках пальцев, затапливает жаром шею и лицо. Беспокойство о том, что они опоздают, отступает на второй план — в своей новой жизни Очако уже почти полностью оправилась от последствий, заживила все лишние отверстия и пришла в себя. Только память никак не спешит возвращаться, но осмотр точно может немного подождать. Как и новый специалист с удивительной причудой. Сейчас это совсем не важно. Важно — то, как Химико наклоняется, занимая собой весь обзор, весь ее видимый мир, и нежно целует в уголок рта. Прижимает за руки к кровати, вминая в мягкую подушку, тонкими пальцами поглаживает ладони и шепчет: — Хочешь, вместе придумаем новую мечту? Мне бы тоже не помешала, старая уже надоела… Очако ловит ее губы, подается вперед, зажмуриваясь и углубляя поцелуй. Голова кружится, а Химико все не отпускает ее руки, мучительно медля и стискивая пальцами запястья. Ждет ответа. Иногда она бывает очень сильной — не вырваться и не сбежать. Не страшно. Очако не будет ее бояться, это глупо, нелепо и продиктовано потерей памяти, даже если горло сжимается от паники, а внутри все вздрагивает от вкрадчивых интонаций. Она уже достаточно боли причинила своим поведением единственному близкому человеку. — Хочу, — порывисто говорит Очако, набирая воздуха. Наперекор себе и своим неясным предчувствиям, амнезии и врачам, которые настойчиво рекомендуют удержаться от новых впечатлений. Если Химико хочет мечтать вместе с ней, а то и за нее — Очако вручит ей ключи от всех дверей. Сейчас бардаку в ее жизни требуется кто-то, на кого можно положиться. Кто-то, кто не бросит ее одну умирать в пустоте. — Тогда давай уедем отсюда. Из этого города, из страны, — быстро шепчет Химико ей на ухо. — Насовсем. Куда-нибудь далеко, вдвоем, только ты и я, Очако-чан, никаких… Она запинается и тихо хмыкает. —…героев или злодеев. Я сделаю тебя счастливой, не как раньше. Обещаю! Влажное дыхание щекочет щеку и мочку, Химико почти ложится сверху, прижимаясь мягкой грудью. Пригвождает Очако собой к кровати, не оставляя выбора. — Я не позволю тебе снова сломаться, — продолжает она. — Все исправлю. Искры в груди испуганно разбегаются от этих слов, и Очако тревожно замирает. Вглядывается в глаза с узкими зрачками и давит в себе дрожь, неопределенно кивая. Заталкивает поглубже ощущение неправильной безвозвратности, тянется навстречу Химико и обнимает. На обследование они в этот день так и не попадают.***
Днем они гуляют по набережной — погода солнечная, но людей в этом курортном городе поразительно мало, поэтому никто не обращает на них внимания. Над ними летают чайки, море тихо шуршит о камни мелкой волной, и Очако нравится, как далеко у горизонта синее небо смешивается с такой же синей водной гладью. Их разница — всего лишь в оттенках цвета, издалека крошечная, но вблизи им никогда не стать одним целым. Горизонт делит жизнь Очако на «до» и «после». И если «после» — чистое и безоблачное небо, то «до» — глубокое неизученное море. Черное, недружелюбное и полное тайн. Очако опасается того, что может оттуда выплыть, и не хочет нырять, чтобы проверить лично. Слишком боится встретить чудовищ, о существовании которых лучше не помнить. На большом камне у воды она замечает яркий клубок кудрявых водорослей. Он чем-то цепляет, ворошит воспоминания, вызывая головную боль и заставляя присматриваться под разными углами. Очако думает, что могла бы попробовать стать художником, если уж с карьерой героя не сложилось. Кто знает, какие у нее раньше были мотивы? Зачем она делала это, ради чего? Вдруг все изменилось? Это же было так давно… Вернувшаяся Химико кормит ее с рук сахарной ватой, и в итоге сладко становится везде, куда достает морской ветер: в волосах, под воротом футболки, на губах, щеках и даже на носу. Очако касается языком ее пальцев, пряча глаза — быстро и воровато, как будто не имеет на это права, и Химико звонко смеется: — Ты такая милая, Очако-чан! А потом целует ее прямо на глазах у проходящего мимо большого семейства. Очако заливается краской, а Химико довольно облизывается: «Вкусно». Пожилой продавец молочных коктейлей удивленно улыбается, когда на вежливый вопрос о любимом сиропе Очако смущенно отвечает, что не помнит. — Шоколадный и клубничный, пожалуйста, — высоко тянет Химико, невозмутимо обхватив ее ладонь своей. Она кривляется, понимает Очако. Притворяется — кем-то вроде капризной школьницы, невоспитанной и дикой, из тех, что больше раздражают, чем кажутся милыми. От этой ее маски у Очако мороз по коже, хотя, казалось бы, должно быть наоборот. Вечером Химико долго рассматривает меню в ресторане и, в итоге, выбирает стейк с кровью, в котором этой самой крови кажется больше, чем мяса. Очако морщится и моргает, когда та переводит на нее взгляд и вдруг хищно наклоняется вперед, по-кошачьи облизываясь. Снова. Столик слишком маленький — просто иллюзия личного пространства, и Очако силой заставляет себя не отдернуться. Почему? Химико понятливо отклоняется назад, оглядывается по сторонам и придвигается на стуле поближе. Бросает на нее нечитаемый взгляд, и Очако чувствует под столом ее голую ногу — прикосновение к лодыжке, почти незаметное, но настойчивое. Спустя секунду на колено опускается рука — ползет, задирая легкую юбку, и проскальзывает дальше, остановившись в паре сантиметров от ее белья. Очако бросает в жар — от смеси ужаса, стыда и ощущения неправильности. Такого она точно не делала никогда и ни с кем — так она чувствует, это мигает в ее мозгу ярким неприятием и дергает по нервам. Громкое отрицание крутится в голове, но сказать об этом вслух не получается, язык не двигается, а Химико смотрит на нее с таким нечеловеческим голодом, что Очако сглатывает и напряженно выдавливает: — Может, тогда лучше пойдем? Химико убирает руку слишком резко. Поднимает вверх обе ладони, машет ими в воздухе и фальшиво виновато тянет: — Прости-прости, Очако-чан. Больше не буду. Тебе же нельзя нервничать. За ласковой улыбкой быстро прячется хищная гримаса, в глазах мелькает что-то темное, и Очако тихо выдыхает в свой стакан с водой. Все это напоминает ей хождение по канату, и оступаться нельзя. Внизу — черные глубины, в которые она уже три месяца успешно не вглядывается. Очако боится утонуть. Ночью Химико снова кусает ее — глубоко вонзая зубы, до крови, и не один раз. Зализывая ранки, она нежными поцелуями опускается ниже, распаляет ее мокрыми прикосновениями языка, чтобы снова неожиданно впиться, когда Очако станет беззащитной. Когда расслабится от удовольствия и снова сможет вскрикивать, разрывая ночную тишину. Именно этого Химико хочет, именно этого от нее добивается с маньячной улыбкой и прикосновениями ласкового убийцы. Убийцы. Возможно, это не так уж и далеко от истины?.. Теперь Очако дрожит не от боли и даже не от страха. Ей начинает это нравиться — монстр из глубин, по утрам прячущийся за облаками в небе. Настолько же жуткий, насколько красивый. Неуловимый и близкий — только протяни руку, и коснешься пальцами его переливающейся жесткой чешуи. Если вдруг узнаешь о нем наверняка, поверишь и заглянешь прямо в хищные глаза, то случится что-то очень плохое, может, даже смертельное. Но больше у нее никого нет, и наедине с чудовищем на морской глубине не так одиноко. Наутро, за чашкой кофе, Очако улыбается и не спрашивает Химико о ее собственном прошлом, хотя теперь — очень хочется.***
Она задыхается и тонет, никак не может вдохнуть. Не получается — вода кругом, повсюду, обволакивает, из нее не выбраться и не выплыть, она убивает ее, засасывая глубоко в водоворот, проникает в рот и разъедает солью глаза. Ей страшно и очень-очень холодно… Пол бьет по затылку и лопаткам, откуда-то сбоку доносится запах гари. В груди булькает, боль пронзает все тело и вырывается наружу сгустком темной крови, который Очако сплевывает в сторону, с трудом разлепив веки. Легкие будто целиком заполнены жидкостью, но это не так, так только кажется, Очако знает точно: еще не все, она не умрет здесь так просто. Ноги начинают неметь, глаза закрываются, и клонит в сон, а это уже совсем плохо. Это просто воспоминание. Из самых глубин, одно из множества. Она осматривается, но перед глазами стоит такая муть, что разглядеть что-то дальше собственных рук не выходит. Надо успеть сообщить, что на них напали, хотя бы один звонок, а там можно дожить до приезда скорой, только бы телефон не расплывался перед глазами, а пальцы не пачкали экран жуткими багровыми кляксами. Только бы рукоятка ножа, застрявшего между ребер, не выскользнула сейчас наружу. Только бы пуля в боку прошла навылет, а не застряла глубоко внутри. Только бы… — Ты сломал ее! — раздается слева истеричное. Чертова Тога со своими безумными криками. Очако глупая наивная дура — сама виновата, что не заметила подвоха, а расплачиваться теперь всему ее геройскому офису, стянутому для поддержки к городской тюрьме. Никудышный из нее герой, если она не смогла предотвратить катастрофу у себя под носом. — Мы же договаривались! — Тога срывается на змеиное шипение. — Зачем?! — Если бы я не обезвредил ее, она стала бы проблемой и выкинула тебя в окно. Что, захотелось полетать? — негромко отвечает мужской голос. В какофонии звуков этот островок спокойствия пугает больше всего. Даби — а где Даби, там и Шигараки, и вся остальная Лига. Плохи ее дела. Очако заторможено понимает, что причуда не отзывается — не получается прикосновением облегчить даже собственное тяжелое тело. Осознание скручивает внутренности в тугой узел отчаяния. Лучше бы ей отрезали ноги. Ее опять затягивает в водоворот, она то проваливается глубоко под воду, то подплывает ближе к поверхности, вылавливая обрывки фраз. —…я бы сама с ней разобралась, — шипение обрастает холодом, голос выравнивается, и Тога говорит очень тихо, но теперь от ее интонаций даже у полумертвой Очако кровь стынет в жилах. — Она моя. А ты ее сломал. — В ее груди торчит твой нож, так что это не я. Это ты, — насмешливо продолжает Даби. — И хватит уже ныть, у нас тут полезные приобретения. Выбираем, заканчиваем и уходим… Очако снова уносит ко дну, вода забивается в уши, глаза и нос, затапливает ее всю фантомной болью и заставляет ловить ртом воздух. Грести бесполезно, она тонет — и некому ее спасти. — Подожди. Какая, говоришь, у этого причуда? — заинтересованно спрашивает Тога, почти исчезая, и в следующую секунду кадры сменяются, как в диафильме. Перед глазами оказывается ее лицо — с блаженной улыбкой, перемазанное кровью до самых нелепых пучков. Вокруг стоит страшная тишина. Тога смотрит со знакомой жадностью и тянет к ней руку какого-то испуганного паренька. — Я починю тебя, Очако-чан. Мы все исправим. Обещаю. Очако распахивает глаза и еще полминуты дышит через рот, пытаясь успокоиться. В окно с любопытством заглядывает месяц, по черному небу быстро летят свинцовые облака, издалека доносится шум волн. Погода стремительно портится, море беспокоится — и Очако тоже. В таких облаках, почти тучах, самое место морским чудовищам. Она тяжело сглатывает, забираясь ладонью под футболку, и нащупывает полоску шрама — рваного и выпуклого, совершенно не похожего на аккуратный порез от ножа. И следа от пули на боку у нее нет. — Очако-чан, — совсем не сонно зовет Химико, — все в порядке? — Да, — шепчет Очако, зажмуриваясь, — просто плохой сон. Химико подползает ближе и обвивает ее руками. Вжимается всем телом, забираясь прохладными ладонями под футболку и накрывая ее пальцы своими. Очако глубоко вдыхает — из открытого окна тянет морем и солью так сильно, что щиплет нос. От волос Химико пахнет ванильным шампунем и ее фруктовыми духами. У нее нет таких ножей — Очако никогда их не видела. И Даби не встречала — кто это вообще такой, этот Даби? А Шигараки?.. Нет. Она их не знает. Просто очередной ночной кошмар. Морское чудовище смотрит на нее своими желтыми глазами, касается хвостом и взмывает вверх, вытаскивая Очако из неприветливого моря. Черные глубины остаются внизу, скрытые толщей воды, и она наконец-то снова может дышать — в пространстве горизонта. — Тога, — зовет Очако, поглаживая ее по волосам, и чувствует, как голова под руками напрягается. Она никогда ее так не называла. — Я согласна. Давай уедем насовсем.