Как лунный свет

Бенволио может спать только в полной темноте. Лампы, свечи, светящийся экран телефона, мигающие индикаторы — всё это одинаково раздражает, и всякий раз перед тем, как лечь, он выключает ноутбук и суёт мобильник под запасную подушку. А чтобы в комнату не проникал свет с улицы, достаточно просто задернуть плотные тёмно-синие шторы. Но сегодня всё по-другому. Сегодня вечером его собственная комната, которую он знает как свои пять пальцев, если не лучше, кажется ему слишком тёмной, слишком мрачной; тьма могильной плитой давит ему на грудь, просачивается холодной водой через нос, проникает в рот, и в горло, и в лёгкие, и в эту огромную странную полость где-то глубоко внутри него, — Бенволио хоть и медик, но не знает, где именно она прячется в его теле, — ту самую, что появилась совсем недавно. Сколько времени с тех пор прошло, два часа? Два дня? Может быть, два месяца? Два года? Два… чего-то. Два. Тук-тук. Двое. Тук-тук. Это, наверное, его сердце. Как так? Не должно быть сердца, а там, где оно было когда-то, должна быть только огромная зияющая дыра. Тук-тук. Один, два. Двое. Нет, только один. Больше нет двоих. Остался только один. Только он. Теперь — только он, Бенволио. Слишком темно. Этой ночью Бенволио не задёргивает плотные тёмно-синие шторы. Луна в чёрном небе огромна. Огромна, как пустота внутри Бенволио. Огромна, как его любовь к тому, кто ушёл навсегда; к тому, кого похоронили два дня назад. Лунный свет очень яркий. Даже слишком яркий. Слишком яркий — как ликующая улыбка Меркуцио; его не получается игнорировать — как не получалось игнорировать присутствие Меркуцио, который, казалось, заполнял собой всё помещение, стоило ему войти… А ещё лунные лучи, наверное, заставляют растрёпанные волосы Бенволио светиться, будто он персонаж из какого-нибудь дурацкого аниме. Так заявил бы Меркуцио, если бы был здесь. Или, может быть, он ляпнул бы какую-нибудь ещё чепуху, что-нибудь совершенно нелогичное и смешное, и Бенволио не смог бы сдержать невольной улыбки… Но лунный свет — не Меркуцио. До него не дотронуться, его не услышать, его не почувствовать — можно только увидеть. А Меркуцио совсем другой. Меркуцио — это прикосновения, и объятия, и тепло, и громкий смех, и сверкающие глаза, и горячие поцелуи, и… …и, наверное, Меркуцио тоже теперь — лунный свет, ведь Бенволио больше никогда не сможет до него дотронуться, не сможет его услышать… И даже увидеть не сможет — ему остаются разве что разрозненные пёстрые фотографии на полуразряженном телефоне. Может быть, Меркуцио — как лунный свет. Этой ночью Бенволио ложится спать, не задёрнув шторы и до максимума выкрутив яркость экрана на стоящем рядом с ним ноутбуке. С нелепой размытой фотографии с выпускного ему улыбается Меркуцио, и может быть, может быть, хотя бы так Бенволио сумеет притвориться, что всё в порядке. По крайней мере, пока комнату заполняет лунный свет.