Орудие

— Ты — оружие, — говорил лорд Рутвен, когда она проснулась. — Ты — орудие. Я пробудил тебя ото сна лишь из нужды в тебе. Ты — щит моей семьи, мой посланец. Ты — мой убийца, особенный ядовитый цветок, взращенный в глубинах самого Ада. Присягни мне, иначе можешь забыть о том, что сейчас открыла глаза. Жанна послушно приняла его правоту и его приказы, приученная к тому, что жизнь её — это сражения, смерти, прозвище «Ведьма Адского пламени», кровь, насыщающая тело и пролитая бесполезно. Целые реки крови людей и врагов, не всегда являвшихся одним и тем же. И привычны Жанне были доспехи, а не бальные платья, изысканно расшитые воздушными кружевами, запах гари, а не духи. «Я только должна казаться такой же леди, как все», — внушала она себе, неловко наводя перед зеркалом красоту. Никогда и не предполагая, что делает это для кого-нибудь, кроме своих господ, чтобы те не стыдились её внешнего облика. С появлением Ванитаса всё перевернулось. Заявив, что она прекрасна, он зажёг внутри огонёк, который всё разгорался — жадный, настойчивый, постоянно голодный. И вот уже Жанна предавалась искреннему восторгу, примеряя наряды, подобранные для неё леди Доминик. «Я оружие», — как-то вяло напоминала она себе, ловя на себе восхищённые взгляды прохожих. Сердце билось по-особому часто, чего никогда не бывало в бою, и губы и щёки горели так, будто Ванитас только что прикасался к ним. Жанна, не знавшая никакой ласки, кроме родительской, потускневшей в воспоминаниях после долгого сна, не могла принять, что тело её проснулось, что её руки больше не желали насмерть сомкнуться вокруг шеи Ванитаса, а несколько раз безотчётно пытались потянуться к нему, просто чтобы предложить пожатие, и Жанне стоило многих усилий удерживать их. «Неужели я люблю его?» — недоумевала она, вспоминая нахлынувшие на неё чувства. Как могли они — желание нравиться и касаться, желание поддаться чужим губам, чужим рукам, желание отдать всю себя восхищённому ею мужчине, доверившись только его словам да нескольким украденным поцелуям — быть такими горячими? «Я — оружие», — вспомнила Жанна, проворочавшаяся полночи без сна. Но из зеркала на неё смотрела простая девушка с чуть примятой с одной стороны подушкой щекой, со встрёпанными без прикосновений щётки пушистыми волосами, с маленькими от напряжения сосками — утренний холодок пробрался в комнату, собирая кожу мурашками. Жанна опустила руку в тёплую воду. В отличие от чёткого зеркального отражения её изображение в умывальном тазике дрожало, и было не понять — ну кто же она такая. Она ополоснула лицо, шею, ухватилась за мыло, почти лаской взбивая душистую пену на пальцах. Запахло розами, их запах окутывал, как совсем недавно на свидании, и Жанна вспомнила, что почти точно так же пальцы Ванитаса скользили по её щеке, и застыла. Из мужского внимания до Ванитаса за всю жизнь у неё были лишь двусмысленные, слишком зрелые шутки господина Луки, своим детским сердцем не желающим признавать, что Жанна может принадлежать ему только через добрый десяток лет, но лишь в качестве временного утешения. Это было едва ли не хуже, чем отдать себя человеку. На этих мыслях Жанна почувствовала, как огонь шевельнулся внутри — у самого сердца, а затем тяжело скользнул к низу живота. Ей показалось, что она ощутила на коже горячий и заинтересованный взгляд Ванитаса, и тут же от этого смутилась. Прикрыла груди ладонями, огляделась, будто правда предполагая, что Ванитас мог сейчас видеть её, и едва не рассвирепела, ловя себя на мысли, что хотела бы, чтобы ему понравилось увиденное. А затем поняла, что глупо пытаться что-то скрыть, когда в целом она абсолютно обнажена. И особенно с учётом того, что никакого наблюдателя рядом и в помине не было. Но, раз никого рядом нет, нужно тщательно привести в порядок тело. Жанна легко щипнула себя за соски, выпирающие теперь ещё сильнее, задышала тяжелее, намыливая грудь круговыми движениями. Жажда медленно подсушивала корень её языка. Грудь упруго пружинила под руками, и Жанна нетерпеливо ощутила потребность немедленно вымыть себя внизу. Жажда усилилась. Было уже непритворно жаль, что Ванитас прямо в эту секунду не предложит ей своего общества, услужливо подставляя шею под слегка зудящие клыки. Его кровь была гораздо вкуснее губ, может быть — самой влекущей и приятной на языке из всех, что Жанна когда-нибудь испивала. Жанна облизнулась, ополоснула руки и провела ладонью по животу. Затем спустила таз на пол, прогнулась над ним, подгибая колени. Вновь намылила пальцы, застилая себя густым розовым ароматом. «Я…» — подумала она, медленно скользя по нежной, словно розовый лепесток, коже. — Ты — прекрасный цветок, — вспомнились слова Ванитаса, серьёзные, даже похожие на правду. Огонь бился внутри, и лишь всё ускоряющееся движение руки не давало Жанне довести себя до ожогов — до глупости, более явной, чем тихие, едва различимые слова: — Ванитас, — прошептала Жанна низким, почти чужим, одурманенным наслаждением голосом. — Ванитас... Глупостью было бы отдаться ему, но почему-то этот исход казался всё неизбежнее и всё естественнее. Жанна стиснула веки. Перед плотно закрытыми глазами заплясал расплывчатый образ Ванитаса — Жанне удалось вообразить, что это его рука ласкает её сейчас, всё глубже проникая одним из пальцев внутрь тела, и её забила дрожь. — Ванитас… — шепнула она в последний раз, и его лицо расплылось под танцем переливчатых колец, то чёрных, то золотых. Ей хотелось, чтобы Ванитас точно так же думал за утренним туалетом о ней, чтобы он... Жанна поспешно обернула вокруг себя полотенце и взглянула в зеркало. Щёки её пылали ярко, едва ли не как пламя Ада, в глазах появился блеск. Истома от недавнего удовольствия отдавалась в теле дрожью, от неё дрожали даже губы, слегка задевая собою клыки. Он даст мне то, что я хочу, стоит лишь только попросить. Но пламя внутри начинало дрожать сильнее, чем губы, стоило Жанны вспомнить слова леди Доминик. О том, что Ванитасу не нужна интересующаяся им женщина. Противоречие, сводящее на нет решимость признаться, казалось ловушкой — как та могила, в которую Жанну уже хоронили заживо. «Я оружие», — вспомнила она. Я — орудие. На этот раз убедить себя не получилось.