Равноценный обмен

      За окном открывается вид на ночной Резенбург. Полупрозрачные облака наплывают на бледный месяц, рассеивают лунный свет по всей округе. И бесконечные поля, и дома, маленькие и побольше, и даже сам воздух пронизан этим необычным чувством свободы и умиротворения. Всё уснуло и время будто замерло, и лишь неслышно тикающие часы в гостиной напоминают о его размеренном шаге. Иногда ветер задевает лёгкой рукой молодые колосья, мимолётом задувает в открытую форточку, играясь в длинных тёмно-зелёных волосах. Лёгкая улыбка не сходит с губ Энви, а в невероятных фиалковых глазах впервые за эти бесконечные десятилетия пляшет светлый радостный огонёк.       Малыши тихо посапывают в своей спальне. Уинри, видимо, снова уснула в мастерской (ей пора избавляться от этой привычки). Эдвард тоже давно ушёл в царство Морфея. Только Энви не спит, устроившись поудобнее на подоконнике.       Никогда бы не подумал, что мирная жизнь может быть такой приятной. У меня даже появилась семья. Настоящая семья. Я ведь могу их так называть, верно? Это тепло в груди, с ним так легко и свободно. Будто там распускается цветок. Простой, но такой красивый и благоухающий. Он согревает мой философский камень своими корнями, стеблем и даже лепестками. Интересно, это то, что люди называют счастьем? В любом случае спасибо, что подарил его, Цельнометалический. Жаль, я не могу дать тебе чего-то такого же прекрасного, совершить равноценный обмен, как говорят алхимики.       Кстати об Эдварде, что-то он много ворочается сегодня. Благодаря своему слуху Энви слышал чуть ли не все шорохи в доме, и вечное ёрзание за соседней стеной начинало раздражать. Пойду проверю.       Энви тихо слез с подоконника и, стараясь не скрипеть половицами, заглянул за приоткрытую дверь в спальню Эдварда.       Что-то в груди болезненно кольнуло. Потом, будто кто-то стал разрывать острыми когтями цветок, безжалостно вырывая его с корнями и кусками плоти. Зубы непроизвольно сжались сильнее, скрипнув. Едкое чувство стремительно разливалось по телу. Тот, кто трижды спас его, тот кто стал его проводником в жизни, тот кто подарил ему, можно сказать, всё, сейчас метался в постели, раздираемый каким-то ужасным сном.       Волосы разбросаны по подушке поникшими золотыми колосьями. Лицо искажено такой жалкой гримасой боли и страха. Ресницы мокрые от слёз. На лбу проступил холодный пот. Руки сжимали одеяло с такой силой, что даже в темноте можно было видеть, как побелели костяшки, и как в одном месте даже порвалась ткань, под натиском ногтей. Энви никогда не видел его в таком состоянии. Даже когда Эд чувствовал приближение смерти, отчётливо различал её дыхание у себя на шее, он не был так жалок.       Да что же тебе такое снится?! Как простой кошмар может ввести тебя, прошедшего через столько всего, в такое жалкое состояние?! А, Креветка?! Теперь внутри всё полыхало огнём жгучей ярости. Ошмётки цветка стремительно превращались в пепел. Как тот, кому я обязан всем, может быть таким беспомощным и ничтожным перед каким-то сном?       Пепел оседал на внутренностях, оставляя лишь зудящую пустоту пожарища.       Прости, Цельнометаллический, снова называю тебя Креветкой. Я так жалок. Даже более жалок, чем ты. Ведь я даже не знаю, как тебе помочь.       Тут губы Эда чуть шевельнулись, с них слетело едва слышное:       — Мама… прости…       Тц… Она же давно мертва, смысл перед ней извиняться? Она всё равно тебя не услышит.       Хотя я могу это исправить.       Тихая вспышка, и на месте Энви уже стоит шатенка с невероятно добрыми серо-зелёными глазами и такой же улыбкой. Только бы не понял, а то всё только хуже станет. Неуверенно перемявшись с ноги на ногу и нервно сглотнув, «Триша» сделала шаг в комнату.       Сев рядом с сыном, она нежно провела по его щеке рукой, будя. Вздрогнув, Эдвард приоткрыл глаза.       — М… мама…? — тихий неверящий голос чуть дрожал. В глазах снова невольно заблестели слёзы, — Я сплю?       — Да, сынок. Прости, я лишь твой сон.       — Не извиняйся… — Эдвард сел на кровати, подобрав под себя ноги, потупил взгляд, — Это я… я должен просить прощения… — эти слова алхимик с трудом выдавливал из себя, в горле застрял огромный ком, мешающий даже просто дышать, но он чувствовал, что должен выговорится, — за то, что пытался воскресить тебя и впутал в это Ала, за то, что сжёг дом, за то, что… — Триша приложила к его губам палец, остановив.        — Эд, — она легко улыбнулась, — Всё в порядке, тебе не за что извиняться, не только передо мной, ни перед кем.       — Но ведь Ал столько из-за меня пережил, да и Хоэнхайму… папе наверняка было больно слышать всё, что я ему наговорил. Из-за меня умер Хьюз, и Элисия осталась без отца. Я не смог спасти Нину…       — Эдвард Элрик, — сказала женщина на удивление строго, — Я ни в чём тебя не виню. Никто не винит. И ты себя не вини. Лучше вспомни о близких и друзьях, они переживают за тебя.       — Прости…       Этот мутный янтарный цвет так до боли противен. Как же бесит.       Лицо Тришы скривилось, а рука поднялась для того, чтобы дать знатную пощёчину. Эд зажмурился, готовясь к удару, но мамина ладонь остановилась в сантиметре от щеки, зашла за спину и притянула сына к себе, крепко стиснув в объятиях.       На несколько секунд алхимик замер, удивлённо распахнув мокрые от слёз глаза. В его голове что-то щёлкнуло и судорожный поток мрачных мыслей стих… нет, растворился и исчез, будто его и не было. От мамы исходило такое тепло и спокойствие, проникало в каждую клеточку твоего сознания, утешая, давая понять, что на самом деле всё в порядке. Груз прошлого отступал, давая силы двигаться дальше. Прошлое не изменишь, зато настоящее и будущее — ещё как.       Медленно выдохнув, Элрик сначала аккуратно, будто боясь, что мама исчезнет, обвил её руками и прижался, уткнувшись лицом в белый фартук. Триша лишь крепче обняла сына и легко улыбнулась.       Энви чувствовал, как дрожал Эдвард, как учащённо и неровно билось его огромное, обычно непоколебимое сердце, и как одежда пропиталась слезами. Алхимик беззвучно плакал. Настолько беззвучно, что даже гомункул не слышал его всхлипов, только ощущал, как по одежде расползается мокрое солёное пятно. Но он был не против.              Иногда даже самым сильным нужно побыть маленькими детьми в чьих-то тёплых объятиях, что защитят от всего и, главное, не дадут никому больше увидеть их слёз.              Энви не знает, сколько прошло времени. Только прохладный ночной ветер изредка залетал из-за приоткрытой двери, донося перешёптывание сонных молодых колосьев и напоминая о том, что время ещё не остановилось окончательно.       Постепенно Эд обмяк, расслабившись в тёплых объятиях, слёзы высохли, будто их и не было, дыхание стало глубоким и спокойным. Элрик тихо засопел, улыбаясь себе под нос.       Стараясь не разбудить, Триша переложила его голову со своих коленей на подушку, укрыла одеялом, подоткнула края. Улыбнувшись ещё раз на прощание, она неслышно, почти призрачной походкой вышла из комнаты.       Ещё секунда и гомункул принял свой привычный облик. Тёмно-зелёные волосы упали на вновь бледные плечи. В фиалковых глазах читалось ещё не отступившее напряжение.       Фух, вроде получилось.       — Спасибо, Энви. — вдруг перебил тишину откуда-то сбоку голос Уинри, и гомункул, вздрогнув, резко обернулся. Она стояла, оперевшись спиной на стену и устало, но облегчённо улыбалась, — Думаю, ему больше никогда не будут сниться кошмары.       — Угу, — несколько смущённо кивнул Энви и взобрался на подоконник, — Я просто вернул ему долг, равноценный обмен, как говорят алхимики.       Уинри лишь беззвучно хихикнула.       А в груди вновь распускался прекрасный цветок подставляя благоухающие лепестки первым лучам солнца — горизонт уже подернулся утренним золотом, предвещая чудесный светлый день.