fading lily.

европа. конец девятнадцатого века.       прогудел последний свисток локомотива, однако молодая девушка, лет двадцати пяти на вид, по каким-то понятным только ей причинам мчится к нужному вагону, то и дело задевая своим набитым вещами чемоданчиком столпившихся провожающих, несмотря на то, что посадка должна была осуществиться ещё минут пять назад. пробормотав добрый десяток извинений проводнику, да и людям, которых она задела по дороге к поезду, девушка всё же попадает в нужный вагон. под недовольные взгляды и полные возмущения перешёптывания она принимается искать свободное место, стараясь избегать длительного зрительного контакта с кем-либо. едва заметное раздражение пассажиров можно было оправдать: поезд, вместо того, чтобы пересекать поля и реки, которых, к слову, здесь было полно, задерживается в этом скверном городке из-за опоздавшей студентки, отправленной на практику в богом забытый уголок этих земель. вы, наверняка, не поверили своим глазам или даже вернулись на пару строк назад, чтобы убедиться в том, что вам не почудилось: по отношению к столице, одному из самых богатейших городов европы, между прочим, употреблено слово «скверный». лично я, заметьте, так не считаю. наоборот: что может быть лучше этих просторных, шумных улиц, обилия пестрящих красок на платьях здешних дам, постоянной музыки в тесных переулках, играющей в недурном исполнении тех же бродяг, потерявших абсолютно все, кроме какой-нибудь пережившей многое скрипки и таланта радовать слух?       но чеён, к великому сожалению, не разделяет моих взглядов. ей настолько опостылело всё это, что сейчас она мирно дремлет, упершись головой об грязноватое стекло окошка поезда и обняв руками свою маленькую сумочку, которую она взяла из дому вместе с чемоданом, набитым разными записками, сделанными ещё в самом начале изучения медицины, вместо того, чтобы рассматривать проносящиеся мимо окраины пыльного города.       а теперь пару слов о посадке на поезд, которая, что уж тут скрывать, являлась полнейшим недоразумением и в целом достаточно некрасивой ситуацией.       дело в том, что буквально за пару часов до непредвиденного отправления чеён пришло письмо от тёти, в котором излагалось предложение устроить себе что-то нечто каникул и приехать в институт, так как местные доктора — если пожилых сиделок, знающих из медицины только то, как обрабатывать царапины да порезы, можно было назвать докторами, — стали хуже справляться со своими обязанностями. немудрено: с наступлением осени многие студентки частенько заболевали, чаще всего из-за непослушания и проказ, от совершения которых их так старательно пытались удержать классные дамы. но разве за всеми углядишь? того и гляди: обязательно какая-либо парочка учениц отправиться бродить по тёмному дортуару в тонких сорочках после спуска газа, в надежде найти себе приключения, несмотря на строжайший запрет выходить из спален ночью. а на следующее утро жар, слабость, обморок, не дай бог, и лазарет. но часто бывали случаи, когда новенькие девочки по приезде в институт начинали тосковать по дому, а вид умирающей природы только усугублял душевное состояние, что нередко приводило к возникновению тяжкого недуга. поэтому, в какой-то мере все складывалось весьма удачно: мысли о будущем интересном времяпрепровождении вдали от столь ненавидимой чеён столицы с пользой не могли не радовать.       всего пару часов какого-никакого сна — и вот студентка уверенной походкой шагает по аллее институтского двора. красота старинного здания, которому немало десятков лет, захватывала дух. хоть пак и сама некогда являлась воспитанницей института благородных девиц, — не этого, а столичного, конечно, — вся эта атмосфера производила на неё огромное впечатление. нет, здесь совсем не так, как в столице.       неизвестный мужчина, который ещё на перроне любезно предложил свою помощь в переносе багажа, сейчас шёл подле девушки и говорил о чём-то своём, интересном для неё, как он думал. только жаль, что чеён действительно была равнодушна ко всем этим хвастливым рассказам о собственном превосходстве, о котором большая часть подобных повествователей говорила как об обыденном, думая, что абсолютно все девушки их времени на это ведутся. поэтому даже обычные туи, растущие вдоль проложенной крупным камнем дороги аллеи, казались ей гораздо интересней. но в силу своей воспитанности пак лишь изредка улыбалась во время относительно длинных пауз повествования, — в которое, опять же, даже не пыталась вслушаться, — чуть прикрывая ручкой ротик и робко опуская глаза. это вызывало у собеседника, если его можно было так назвать, ещё более самодовольное выражение лица, а у самой студентки — с каждым мигом все более нарастающее желание как можно скорей прекратить эту пытку.       но вот перед ними уже распахнулись массивные двери института. пожилой швейцар сделал поклон головой, быстро и ловко перехватил чемодан у провожавшего, перед этим услужливо сняв с плеч юной особы кисейный платок персикового цвета, и оповестил прибывшую о том, что княгиня-начальница — статная, высокая и полная дама, красивое лицо с мягкими чертами которой всегда выражало величественное спокойствие, в какой-то мере даже холодность — ожидает её у себя. чеён как можно скорей сделала условный реверанс молодому человеку и последовала за швейцаром, оставляя своего спутника позади.       вы, наверное, уже представили пак чеён как одну из избалованных мужским вниманием барышень, которые обычно томно закатывают глаза и скучающе смотрят на толпу поклонников, готовых на одной ножке скакать, лишь бы получить малейший знак внимания. что же, спешу вас оградить от этого первого неправильного впечатления о девушке, вызванного по моей вине, а именно моей привычкой описывать человека только по его поступкам, присущим конкретной ситуации. девушка просто-напросто сосредоточена на учёбе и своей мечте заслуженно зваться дочерью одного из самых уважаемых врачей всей европы, добившись такого же успеха, а может даже и большего, что и её отец.       миновав пустые просторные коридоры и залы, чеён про себя дала хорошую оценку обустроенности института, стоя у дверей кабинета начальницы. хоть городок располагался далеко от столицы, здание, как и сам город, соответствовало всем европейским стандартам — богатая мебель у приемной, крепкий дубовый пол, устланный персидскими коврами, двери из красного дерева, дорогие картины на стенах говорили сами за себя. конечно, учебное крыло было скудней в своём интерьере, но это не должно, вроде как, влиять на качество воспитания юных mesdam’очек, говоря уже на выработанном здесь за годы языке институток.       приём у княгини, с которой чеён уже была знакома заочно, длился от силы минут десять. всё это время maman — снова прибегаю к использованию обращений воспитанниц, в нашем случае уже к начальнице — рассказывала об институте, вкратце пересказывая его историю, а вместе с тем и порядки, говорила о том, как им желанны в качестве практикантов дети научных светил, не считая нужным сказать, что чеён является у них первым практикантом за все время существования заведения, и выразила надежду на её будущую и доброкачественную работу здесь, предварительно посвятив студентку в её обязанности. затем тот же швейцар провёл девушку в лазарет, поставил у двери её багаж и поспешил удалиться, оставляя её совершенно одну.       чеён, подождав, пока за ней закроется дверь, все ещё стояла на одном месте, изучая свой новый обитель. личный кабинет включал в себя дубовый стол с многочисленными ящичками, огромный книжный шкаф с научной литературой у двери, ведущей в палаты, камин, два удобных кресла и диван; большое окно, открывающее вид на институтский сад, который, к слову, совсем не соответствовал убранству кабинета начальницы, пропускало через себя в комнату последние лучи солнечных осенних дней, согревающих уныло опущенные листочки растений в горшках, располагавшихся на подоконнике. пак положила свою сумочку на стол и, пройдя мимо шкафа для одежды в углу кабинета, прошла в просторную светлую палату с десятью дешевыми кроватями, парой тумб и камином, рядом с которым была ещё одна дверь. девушка незамедлительно преодолела эту преграду и попала в небольшую комнату для лазаретных девушек-служанок, медсестёр и сиделок. насколько дружелюбно седая сиделка пригласила вошедшую выпить вместе с ними чаю, настолько же сухо медсестры в процессе чаепития, в котором новенькая все же решила принять участие, вели диалог с гостьей. оно и понятно: почему какой-то девчонке, да и тем более всего лишь практикантке, выдают целый кабинет, в то время как остальным выделили какую-то каморку? чеён чувствовала все это напряжение, поэтому как можно быстрей покинула эту компанию, сославшись на хлопоты при прибытии на новое место работы. следущая палата, находящаяся прямо за стенкой общей палаты, в которой пак уже побывала, была уже чуть меньше в площади и включала в свой интерьер лишь две кровати, поставленные друг напротив друга, два небольших круглых столика у изголовий постелей и самое обыкновенное окно, в которое стучали ветви краснеющего клёна. все же, тут стояла довольно унылая атмосфера, как и во всем лазарете в целом, не считая кабинета — может, в этом было виновато желание начальства сэкономить на палатах, а может — лишь пасмурное небо, соответствующее началу осени.       переодевшись в халат и разложив всю свою одежду в шкафу, чеён с чувством выполненного долга отправилась бродить по институту, так как до звонка, оповещающем о завтраке, на котором член медперсонала обязан был присутствовать, оставалось от силы минут пятнадцать, а разбор всех медицинских записок был и вовсе отложен на вечер. девушка с неподдельным интересом рассматривала висящие на стенах портреты прославленных на весь мир учёных, поэтов и художников; не менее интересной ей показалась доска с именами лучших воспитанниц института. насмотревшись вдоволь на учебное крыло, которое, как уже говорилось ранее, было небогато по своей обстановке, студентка шла к лазарету. до кабинета оставался всего поворот, как из-за угла неожиданно выскочила институтка, вероятно, куда-то очень спешившая, тем самым сбивая с ног перепуганную чеён. всё произошло настолько быстро, что она даже вскрикнуть не успела, как уже лежала на полу. только через какое-то время упавшая решает открыть зажмуренные глаза и поднять их виновницу этого проишествия, перепуганную не меньше, однако прячущую испуг под надутыми губками и нахмуренными бровями. взгляд пак сразу падает на казённое тёмно синее платье в пол, — форма всех воспитанниц института, — а уже потом и на само лицо юной особы, которое не выражало ничего, кроме надменности. — аккуратней надо быть, — фыркнула та и, буквально перепрыгнув через практикантку, беззаботно побежала дальше по коридору, приняв уже практически полноценного врача за лазаретную девушку из-за столь юного возраста.       только лишь после того, как шаги убегающей растворились в мёртвой тишине здания, чеён приподнялась на локтях и заняла сидячее положение, поджав под себя ноги. трудно сказать, какие эмоции она испытывала: глаза пак стали влажными сколько не из-за достаточно болезненного падения и пережитого, сколько из-за непозволительной дерзости виноватой; в то же время сильное возмущение, вызванное таким бессовестным обращением, то и дело заставляло хмуриться и поджимать губы. глубоко вздохнув и смахнув с глаз уже образовывающуюся пелену, девушка поднялась на ноги, поправила халат и направилась в столовую, решая после доложить о непозволительном поведении институтки здешней инспектрисе, достаточно неприятной и сварливой женщине, славившейся в этих стенах своей любовью читать морали и доводить девочек до слёз даже из-за самых мелочных приказ.