***
На поляне, откуда открывался вид на реку и какую-то часть города, собрались почти все. До начала церемонии оставалось всего-то около получаса, так что гости лениво рассредотачивались по траве, фотографировались и болтали. На перилах местной беседки, служившей еще и обзорной площадкой, стояли бокалы с шампанским. Из всех лиц Онегин успел выцепить бледного Ленского, который о чем-то говорил с Татьяной (она пришла одна, муж отпустил ее, не особенно веря в реальность мероприятия), Грушницкого в компании Мери и Веры. Были еще какие-то гости, но они не обращали на себя внимание и были слишком мало знакомы Евгению. Вернер же утянул Печорина в угол площадки. — Честно, я не могу поверить, что это случилось, — задумчиво сказал он, поправляя свой собственный галстук, — С медицинской точки зрения это… это… — Абсолютно естественно, — Григорий усмехнулся, — Вы поддерживали меня, когда я «волочился» за Мери, когда я чуть не убил Грушницкого, когда мы вместе с вами несли какой-то бред тогда, на водах! И что же? — Я поддерживаю вас и теперь, — тут же ответил Вернер, — Просто не верю, что вы решили. Вы никогда бы не обручились с женщиной! — Женщины скучны и предсказуемы, — Печорин пожал плечами. — Полагаю, насчет мужчин у вас нет стереотипов? — Вернер приподнял бровь и легко улыбнулся. Григорий только фыркнул, — Что ж… Я взял аптечку на всякий случай. — Нашатырь для дам? — поинтересовался Печорин с таким деловым видом, что Вернер прыснул. — Ну, разумеется. Евгений же оказался в руках Татьяны, когда Ленский отошел за шампанским. Там он встретил Грушницкого, который задумчиво смотрел вдаль и теребил в руках пустой бокал, держа его за тонкую ножку. «Мне кажется, что я сейчас умру» — проговорил Ленский. «Вы думаете?» — сочувственно проговорил Грушницкий и протянул ему бокал из своих рук. Поэт лишь покачал головой. Ему показалось, что он в самой абсурдной романтической комедии. Татьяна потянула руки к сбившейся бабочке, поправляя ее покосившийся край. — А я-то думала, вы без меня сопьетесь, Онегин, — с женской нежностью произнесла она, — А вас вон куда занесло. — Спасибо, — отозвался Евгений и легко поклонился, от чего бабочка моментально съехала влево, — Еще не спился, но у нас с Григорием все впереди, правда же? Он обернулся на Печорина, который волшебным образом оказался где-то рядом. — Не знаю о чем вы, но определенно — да. Грушницкий вручил Онегину бокал с шампанским и потянулся к его бабочке, расправляя ее уже в который раз. Она казалась еще неопрятнее, чем в начале вечера. — Хорошо выглядите, Грушницкий, — заметил Печорин и незаметно отобрал у Евгения бокал, — Где же толстая серая шинель, под которой бьется… — Еще хоть одна шутка про мою шинель, — вспылил Грушницкий, — И вы пожалеете, что промахнулись! — Я и так об этом жалею, — протянул Григорий. Он глотнул из бокала и, поморщившись, вернул его Онегину, который передал его обратно Грушницкому и потащил своего будущего законного супруга к Вернеру. Тем временем, Вернер занял свою позицию за низким столом с бутафорскими цветами и собственной речью в красной папке. Там должны были лежать кольца, которые принес Грушницкий, но он их куда-то дел, так что, пока все занимались поиском колец, Вернер повторял речь, а гости все так же лениво сползались к «алтарю». — Ну что, готов стать моим незаконным мужем? — спросил Печорин и усмехнулся уже в который раз за день. Онегин поймал его руку и с удивлением ощутил, что она дрожит. — Ты что, нервничаешь? — спросил он, приподняв брови. — Конечно! Вдруг случайно скажу «нет», — Григорий улыбнулся и вдруг заметил эту раздражающую бабочку, — Что у тебя с галстуком сегодня? Печорин поправил ее как раз тогда, когда нашлись кольца. Грушницкий с немного нервной улыбкой положил их на стол. — Дорогие-недорогие! — с выражением изрек Вернер, — Сегодня, когда ваш конь судьбы отправляется в дальнее путешествие по горам семейного счастья… Печорин не выдержал, и тихо затрясся от смеха. Евгений гордо взглянул на него. — Я подменил тексты, там, внизу — нормальный, — попытался прошептать он, но Вернер все равно услышал. Он покраснел так, как никогда не мог (но человек часто находит в себе неизведанные раньше таланты), и вытащил обычный текст. — Так вот, вы приняли такое мудрое решение — вступить в брак, — важным, хотя немного дрожащим голосом сообщил Вернер, — И я вас в этом всецело поддерживаю, поэтому благословляю и хочу спросить, согласны ли вы, Григорий Александрович… — Ну, началось, — тихо вздохнул Печорин. Но Онегин лишь весьма коварно улыбнулся. — Согласны ли вы… э-э…взять в незаконные мужья Евгения Александровича, его фамилию, отчество и два карточных долга? Вернер был красным. Печорин тоже. Лишь Евгений Александрович сиял, как серебряное блюдце. — Согласен, — выдохнул Григорий. Вернер кивнул. — Согласны ли вы, Евгений Александрович, взять в не менее незаконные мужья Григория Александровича, двух его лошадей, библиотеку Лермонтова и… Ну, хватит, пожалуйста. — Согласен, — фыркнул Онегин. Не признаваться же, что он перемешал оба текста — один своего сочинения и другой, стандартный, который составил сам Вернер. — Хорошо, — больше для собственного успокоения улыбнулся доктор, — Тогда объявляю вас супругами. Можете обменяться кольцами и поцеловать друг друга. Ну, если хотите, конечно… — Что бы мы без вашего разрешения делали! — вздохнул Григорий. Онегин первым взял аккуратное серебряное кольцо и замер, прежде чем надеть его на узкую ледяную от холода, а может быть, волнения, руку. — Ну что, готов ограничить свою жизнь домашним кругом, который символизируют эти кольца? — спросил он. — Жаль, что мы не заказали квадратные, — Печорин протянул ему руку настойчивее. — А что, «семейный квадрат» — не так ужасно? — Онегин хмыкнул. — Звучит, как название картины, — кто-то из гостей, похоже, посчитал, что они раздумали обручаться. Григорий покосился на него (кажется, это был городничий), — Готов, конечно, надевай уже. Евгений именно это и сделал, позволив затем такому же кольцу оказаться на его пальце. Вернер повторил свою фразу про то, что еще они могут сделать, и Григорий, почему-то осторожничая, взял руку Онегина в свою. — Целуются! Ах, батюшки, целуются! — вскрикнул кто-то из тех гостей, которые вели себя достаточно тихо и потому не привлекали внимания. Кажется, это был опять городничий. Грушницкий и Ленский синхронно отвернулись. — У тебя опять бабочка сбилась, — заметил Печорин, отстранившись. Евгений закатил глаза. — А я думал, ты поздравишь меня с приобретением твоей эгоистичной персоны, двух лошадей и библиотеки Лермонтова! — Подожди-ка, — Григорий обернулся, увидев подошедшего Ленского, — Владимир, хотите совершить ценную сделку? Я вам отдаю бабочку, вы нам — свою ленту. Ленский, немного подумав, развязал пышную черную ленту, которую использовал вместо галстука и надел перекошенную бабочку, которая невероятно ему шла. Онегин пытался противиться, но Печорин непоколебимо завязал точно такой же узел на его шее. «Ну, и что ты делаешь?» — спросил Евгений, пытаясь посмотреться хоть куда-нибудь. — Ты похож на Маяковского, успокойся, — проговорил он, — Все так же доминируешь над регрессивным обществом. Регрессивное общество в лице Ленского почему-то обиделось.***
Все потом переместилось в ресторан, когда село солнце, и на поляне делать стало решительно нечего. Дамы танцевали, Вернер, который не мог простить Онегину его махинации с торжественной речью, обиженно сидел в углу. После его вытянула танцевать, кажется, Вера, а Грушницкий увел Татьяну. Ленский выбрал себе Мери — казалось, они очень друг другу подошли. — А почему вы не танцуете? — вдруг спросил появившийся Грушницкий. Евгений посмотрел на скучающего Печорина и хмыкнул. — А действительно, Григорий Александрович, почему вы не танцуете? — Потому что вы вновь наступите мне на ноги, Евгений Александрович, — тот мгновенно принял игру. Подошедший Вернер с любопытством взглянул на них. — Вновь? — Чему ты так удивляешься, мы женаты, — Григорий фыркнул, — Теперь я могу делать с ним все, что угодно. — Ах, вы считаете меня вещью! — Самой прекрасной в моей коллекции, — вставил Печорин. — Обещаю тогда больше никогда не танцевать с вами мазурку! — наигранно вспылил Онегин. — И я — обещаю! — так же горячо подтвердил Григорий. — А еще я обещаю потерять ваше обручальное кольцо, — Евгений не смог удержаться, и игра началась сама собой. — А я… обещаю потерять ваше. Или никогда его не надевать. — А я обещаю изменять вам! — Обещаю, но только с красивыми! — Обещаю писать в вашем дневнике гадости! — Обещаю завести с вами двух такс! — Обещаю трех! — Обещаю ссориться с вами каждый день! — Обещаю любить вас до гроба! — До моего или до вашего? — поинтересовался Григорий. — До обоих! — Обещаю надоесть вам на третий день! — Обещаю на пятый! — Обещаю стреляться с вами на дуэли и промазать! — Не надо, — тихо предупредил Вернер, но их вряд ли можно было остановить. — Обещаю… Они обменивались обещаниями, называя друг друга на вы, и превратили это в такой форменный цирк, что все обступили их, едва сдерживаясь от неприличного в русском обществе хохота. Ленский держался до последнего, но последним сдался сам Печорин. «Все», — выдохнул он, опираясь на стол, — «Обещаю вам… то есть, тебе… ничего больше не обещать». Мери оперлась на стул, стоявший рядом. — Как вы вообще познакомились? — Григорий обернулся к ней и придал себе возвышенный вид, явно пародируя Грушницкого. — Ну, это было так: мы, то есть наш университет искусства, каждую зиму представляем живые картины. Это… когда каждый занимает позу, затем выключается свет, все замирают, его включают, и нельзя сдвинуться ни на миллиметр, пока играет музыка. Так вот, мы представляли «Последний день Помпеи». Я лежал посреди полотна и играл женщину, над которой склонился ребенок. Вместо ребенка — надо мной склоняется он! И говорит какую-то невообразимую пошлость. Я ему отвечаю, мол, отстаньте и займите свою позу. А он берет и целует меня, и тут выключается свет, и уже нельзя двигаться… Мы лежали так тридцать секунд! — Правда? — Ленский, услышав такую странную и романтичную историю одновременно, наклонился ближе. — Разумеется, нет! — Григорий рассмеялся. — Я спас его от обморока на бале. — Вы со всеми так знакомитесь? — Мери спросила так, как будто это ее обижало. — Нет, только с красивыми, — Печорин хмыкнул. Ему показалось, что он успел надраться. — Фу, — вставил Онегин. — Фу, — горестно согласился Григорий, — Мельчаю… Хотя, мы вправду познакомились на бале. — Он так отвратительно танцевал мазурку, что я не мог пройти мимо, — вставил Евгений и поднял бокал с шампанским. Ленский разочарованно махнул рукой.***
Первая брачная ночь прошла прекрасно: домой они пришли под утро, и Евгений почти сразу лег спать по своей давней привычке. Он хотел, конечно, раздеться, повесить вещи на вешалки, а ленту — куда-нибудь на видное место, чтобы вернуть ее Владимиру, но просто не смог и совсем не аристократично уснул в кресле. Григорий посмотрел на это с усталостью. — Ну, вот и все, — вздохнул он, развязывая черную ленту, которая траурно упала на пол, — Быт, рубашки, перетаскивание пьяного мужа в подобающее место… Э, да я, пожалуй, его не перетащу. К счастью, Онегин проснулся примерно на середине своего вынужденного стриптиза и согласился перейти в более удобное положение для сна. Печорин открыл дневник и поставил число, взглянув на догорающий за окном рассвет. Подумав, на чистой странице он вывел: «Скучно не будет». И, еще подумав, дописал: «пока». Конечно, он знал, что проснувшийся раньше Евгений непременно зачеркнет это «пока», а потом что-нибудь вытворит, например, забудет паспорта дома, и придется нервничать, злиться, а потом они все-таки найдутся среди вещей, а потом придут фотографии, на которых у Евгения будет неизменная перекошенная бабочка, и скучно… Не будет лет еще десять.