Тень

1. У Якова три тонких шрама от острых когтей, идущих через левую половину лица. Он почти не вспоминает о них, если не смотрит в зеркало. Это следы давних ошибок, гордости. А впрочем гордость к этому не имеет отношения, всего лишь слепая гордыня. Они схлестнулись с Данишевским на заднем дворе Академии прямо во время праздника выпускного бала. Яков, лучший из лучших, непревзойденный, не знающий поражений и Алексей из богатейшего древнего рода, за плечами которого стояли многие тайные знания. - Вызвать дух умершего? Ха. Позвольте усомниться, ведь только настоящий мастер способен на это. Вам нечего бояться, Яков Петрович, ведь Вам даже близко не подойти к границе. Но он уже не слышал насмешливый голос, он был уже почти что там, его пальцы плели заклинание , непривычное, новое, с неимоверным трудом, но уверенность в своих силах хлестала из чёрных глаз, он тут же уничтожил бы любого, желающего высмеять его. Это было дело принципа. - Кого ты позовёшь? - заинтересованно шепнули за спиной. Это Эраст, младший брат, пришедший поздравить с окончанием учёбы, прячется боязливо, но всё равно то и дело выглядывает, восхищенно хлопает ясными глазами. - А это не опасно? - не на шутку встревожился другой голос, разумом хлестнул будто, - Яков, этот Данишевский просто напыщенный идиот, остановитесь! Гуро даже глазом не повёл, сосредотачиваясь: вот уж от кого не ожидал. - Вам ли не знать, Саша, что от дуэли просто так не отмахиваются? Внутренний голос молчал. Многие годы после этого случая он думал, почему в тот самый миг промолчало чутьё? И как именно гордыне удалось заткнуть разум за пояс, и не находил ответа. Тонкая сияющая фигура была уже у самого барьера, в ней почти проступали узнаваемые черты, прозрачные глаза налились цветом, когда кто-то выскользнул из-под руки, рванул вперёд, опасно приближаясь к границе. - Эраст! Стой! Но мальчишка уже был там, ладони протягивал вперёд, когда чёрная тень рванула в щель между мирами, рассеяла уязвимый призрачный дух, страшным ударом отбросила Эраста в сторону. Все отшатнулись, как один. Но под испуганные крики сокурсников, Яков рванул вперёд. Тварь успела ударить ещё раз, острыми когтями рассекая красивое лицо молодого колдуна, прежде чем вмешался наставник. Бенкендорф казался страшнее самого дьявола, когда самыми невероятными заклинаниями вытаскивал Эраста на этот свет, но лучше бы он был зол. Он был страшен своим равнодушным видом, и даже когда много позже отчитывал выписавшегося из госпиталя, но едва державшегося на ногах виновника Якова и осунувшегося провокатора Алексея, он был страшен своей бесстрастностью. - Я полагал, - сказал он разочарованным тоном, от которого у обоих свело желудок, - что за время вашего обучения мне удалось донести до вас хотя бы элементарные вещи. Но Вы и понятия не имеете, что сотворили сегодня и какие последствия это повлечёт за собой. Побелевшие виски Вашего брата, Яков, это наименьшее из них. 2. - Вы же понимаете, что мои действия теперь бесполез... - Делайте, что Вам велено. Бомгарт механическими движениями обрабатывает страшные раны, перевязывает, стараясь не смотреть на безжизненное лицо полицмейстера. Яков тоже более не смотрит на тело, будто не мгновение назад то, что было ещё недавно Александром Христофоровичем всем весом обрушилось на пол, как падает только тот, из кого жизнь вышибло разом. Не было и смысла проверять. Слишком много смертей видел столичный дознаватель. Его непроницаемый взгляд теперь обращён к ведьме. - Верни его. Та хохочет совсем безумно, а Яков успевает не только предугадать ответ, но и осознать, насколько тот будет пугающе правдив. Молниеносно он оказывается рядом, за шею хватает мёртвой хваткой, в глаза сумасшедшие смотрит. - Немедленно. - Я не могу, - хрипит она, под руками Гуро кожа её снова стареет, молодость сходит маской с искажённого лица, слабеет ведьма: спасибо амулетам, что мастер Бенкендорф на него навешал перед отправкой. Парочку даже из подкладки пальто выковыривать пришлось. А она вдруг тычет свой кривой палец Якову в грудь. - Но ты можешь. Ты уже бывал там, правда? - она проводит ладонью по его щеке, почти ласково, - Я уже видывала такие раны и такие шрамы. Её взгляд загорается почти восхищением, она смотрит на Гуро, как на внезапно обнаруженный среди хлама бесценный шедевр. - Расскажешь, когда вернёшься? Яков отшатывается назад. Он никому никогда не говорил, но слова сами решают быть сказанными. - Я не могу. Там тварь, она ждёт меня на границе явленного мира, чует меня. - Ежели помедлишь, он уйдёт, - ведьма кивает на Бинха, впрочем сочувствием своим никого не обманув, - Он уже почти недосягаем. Щека дёргается, снова стягивает старый шрам, тремя белыми полосами идущий через бритый висок. Он уже знает, что пойдёт, он готовился к этому шагу слишком долго. Присаживается на одно колено и останавливает руку доктора, накладывающего последний виток бесполезного бинта. Яков замирает будто изваяние, вот так, опустившись перед телом полицмейстера и положив свою ладонь на неподвижную грудь. Отрешиться от ощущения липкой крови, которой залит теперь уже весь сюртук Александра Христофоровича, получается не сразу. И всё же он идёт. Идёт, не оглядываясь назад, но зная точно: стоило переступить грань, и тварь последовала за ним. Она следует неотступно, пока лишь присматриваясь, незримо дыша в затылок, но уже узнавая однажды меченую добычу. Остановиться теперь подобно смерти. Яков шагает бесконечно долго, сквозь мрак и серость, туманные холмы, пустоши, где не чувствуется поток времени, а воздух застоявшийся и тяжёлый, а может и вовсе не существует. На пределе зрения замечает, наконец, знакомый силуэт. Александр идёт очень быстро, будто ведома ему точка назначения, будто знает куда идёт. По-военному чеканит шаг, всё тот же на нём любимый зелёный сюртук, и как будто бы даже перевязь с оружием привычно бьёт по бедру. Знает ли он, понимает ли где находится? Яков кричит, так громко, как может, но уходящий продолжает уходить, не снижая скорости. Не слышит. Не долетает до него даже пронзительный крик. Он кричит снова и снова, пробуя разное, приказывая, уговаривая, наконец, срывается на бег, спотыкаясь и чувствуя, как слабее становится сам и как наполняется силой вдали от границы миров преследующая его тварь. Строгий силуэт впереди становится всё меньше. Яков лихорадочно перебирает в памяти всё, что хоть как-то могло бы помочь. Вспоминает слова ведьмы, яростно ворошит все свои знания, кажущиеся такими ценными в явленном мире и совершенно бесполезные здесь. И понимает, что в голове пустота и звон: он ни знает ни как позвать мёртвого, ни как остановить ту тварь, что выжидает удобный миг. "Ты не сдюжишь, - шепчет отчаяние, тянется мерзкими лапами, хватает за плечи, тяжестью наваливается сверху, - Возвращайся, ещё не поздно". Гуро и сам это знает. Он чувствует присутствие ведьмы, видимо, та зачем-то держит его запястье, не из чистого альтруизма само собой: захочет равноценный обмен, награду за свою помощь. Очевидно, свободу, а может и чего ещё затребует, как знать... Но решение уже принято: он обрывает всякие нити и более не ощущая ничьё присутствие. Кроме фонового, едва-едва касающегося сознания будто очень далёкий шум ручья. Привычного настолько, что без него уже и заснуть было бы сложно, наверное. Яков не пробовал. "Чтобы увлечь за собой любое существо, зови его сущность, манипулируй, говори с ним на его языке", - всплывает в памяти очередной урок мастера Бенкендорфа. Что-то дёргается в сознании последним проблеском. Сущность. Сашина сущность. Он почти падает от осознания, валится на чёрные камни, пытаясь набрать воздуха в лёгкие, чтобы закричать. Но не кричит. Воет. Громко, через всю долину проносится волчий вой. Замирает силуэт на грани видимости, почти полностью окутанный туманом, но стоит, озирается. Слышал. Услышал. Едва-едва. Яков повторяет призыв, громче, настойчивее и видит, не веря своим глазам, как оборачивается его офицер, бредёт обратно к нему, толком ещё и не понимая, что именно влечёт его назад. Шаг за шагом, осторожно, затем быстрее, срываясь на бег, в немыслимом прыжке оборачиваясь в истинную свою сущность. Ничего прекраснее Яков в своей жизни и не видел, пожалуй. Тварь отступает, как и смерть, очевидно-обманчиво даёт время. Обратный путь тяжелее в два раза, правда на середине пути снова ловит его запястье ведьма, шарит по руке незримым прикосновением, будто пульс ищет. Находит, видать, успокаивается, выводит незримыми тропами из мира мёртвых. Волк же напротив, не хочет идти, то за рукав уже разодранный тянет, то носится кругами, с собой в долину зовёт. Сашино сознание в нём подавлено, да и есть ли вообще, Яков не имеет понятия. Вязнут ноги, с каждым шагом обратно наливаясь свинцом. Тварь без лица дышит в затылок, напоминая о себе, к границе миров точно не подпустит, Яков слышит её шипение. "Не знаешь ты истинного имени моего, а мне твоё хорошо известно. И кто над кем тут власть держит, как полагаешь, колдун?" А то и жёстче глумится, брата Эраста вспоминает, тварь. Но Яков зубы сжимает, идёт молча, не отстает и волк, утихомириваясь наконец, чует смертельную опасность. А может напротив, опасность близкой жизни чует, а там боль, много боли. - Прости, Александр Христофорович, - шепчет Гуро, - не хочешь ты со мной идти, чувствуешь, что тебя там ждёт. Будет больно, но ты не сдавайся, мне сказать тебе нужно многое. Волк прислушивается, понимает будто, ушами белыми поводит, тяжёл становится его взгляд, зубы скалит с тихим рычанием, а Яков смеётся невольно: что лицо, что морда, а физиономии те же корчит. Тварь выпрыгивает ниоткуда. Дождалась ведь, пока к границе подойдут, пока надежда заплещется в глазах, разум остановится этой надеждой сбитый с толку, дождалась пока вымотается колдун. Саша бросается сразу, совершенно бесполезно рвёт клыками проскальзывающую меж клыков тень. Яков откуда-то знает наперёд: этот зверь ни оборотню, ни его духу не по зубам. Отбрасывает его тварь легко, словно пушинку и замирает напротив Якова, зияет чёрным провалом вместо лица: за ним шла и его поджидала. Они стоят друг напротив друга, ростом одинаковые, только тварь эта не имеет лица и глаз, в которые Яков мог бы взглянуть, узреть тайное, слабые места разгадать, прочесть как книгу и после повелевать, как виртуозно умел делать всю свою жизнь. Но не в этом поединке. Его сила делается мгновенно его же слабостью: ничего он не знает о ней. А тварь по земле тенью тянется, скользит, будто руку протягивает, уничтожит вот-вот, называя истинное имя колдуна. Глумится, нашёптывает, что ей ведомо всё: и явное, и тайное, о чём никто, кроме самого Якова, и знать не мог. Подбрасывает в память картинки из прошлого: младшего брата с висками, выбеленными в одну ночь, Сашку, задирающего рубашку в госпитале ("подумаешь шрамы, смотри, у меня тоже есть"), Сашку, доверчиво раскрывающего свою тайну, Сашку, отправленного в глушь, подальше от столицы. Конечно же, во благо. "Знаю", - шипит тварь, - "тебя навыворот, и ты здесь и останешься". Не правы те, кто говорит, будто бы прозрение наступает подобно раскату грома. Оно накатывается очередной чистой волной на берег разума, отточенный миллионами волн до неё. Яков делает шаг вперёд, будто падает в объятия этому зверю, зеркально на встречу тянется, без страха, будто глупец или безумец, произносит одно лишь слово: собственное имя - в тот же миг, что и тварь. А после, обессиленный, валится с ног, успевая краем сознания зацепить, как вместо непроглядного землистого мрака в глаза рвется слепящий свет из распахнутых окон поместья Данишевских. 3. - А неплохо у Вас вышло по-волчьи, только пару тонов напутали, Яков Петрович, по незнанию, оттого получилось вместо фразы "ко мне, я здесь" нечто вроде "я твой, я весь". - Подите к чёрту, Александр Христофорович. - Не пойду я к Вашему Бенкендорфу. Он уже давно у меня в печёнках сидит. Бинх лежит на высоких подушках в свой хате, ему всё ещё тяжело дышать и даже лохматую седую голову повернуть непросто, но он шевелит пальцами по кровати, манит придвинуться ближе, и Яков наклоняется. Сашина щетина проходится по тонким шрамам на виске, а затем их же касаются тёплые губы. - Если это благодарность за спасение, Александр Христофорович, то её, знаете ли, на краюху не намажешь... - О, молчите, ради всего святого! Тесак уже донёс, что за эти дни Вы успели опустошить мои запасы. - Мне требовалось восстановить силы. - Неужели? Что с ведьмой-то делать будете? - Она сбежала. Лгать так привычно и легко, много проще, чем признаваться в своих грехах и лить, пусть несомненно рефлекторные, но всё же слезы на полу поместья Данишевских, обнимая бессознательного, но совершенно точно живого Сашу. - Ты отпустил её? - догадывается воскрешенный, и Яков делает неопределённый жест рукой. - Бенкендорф с тебя шкуру спустит. - Посмотрим. Я привезу ему нечто более ценное, чем бесполезная ведьма. - Расклеившегося сентиментального колдуна, влюблённого по уши в полумёртвого ссыльного оборотня? Шикарный подарок. Яков смотрит не моргая прямо в зелёные смеющиеся глаза. - Ты был в сознании, - констатирует он, - пока мы тебя переносили. - И всё слышал. Особенно мне понравилась та часть, где Вы полагаете себя ужасным самовлюблённым... - Знаете что... Я очень внезапно вспомнил, что в Вашем погребе ещё осталась пара бутылок коллекционного вина и большая головка сыра. Поправляйтесь, Александр Христофорович. Я зайду утречком. - ...идиотом!