UNDER WATER

По возвращении с пар в общежитие, когда Чимин уже заварил себе любимый эрл грей, желая погрузиться в чтение и отдохнуть от тяжелого дня, в комнату ввалился по-особенному мрачный сосед. — Хён, что случилось? Проблемы на учёбе? — Нет, в людях, — он был раздражен и Чимин чувствовал дискомфорт от такого настроения парня. Младшему за эту неделю совместного проживания он показался хорошим человеком, хоть тот и тщательно это скрывал. Однако в настоящий момент явно был не в себе, — а некоторые меня раздражают больше обычного. — Так в чём дело? — Ненавижу этих пидарасов! Сегодня видел этих нелюдей в универе, уже ничего не стесняются. Они выглядят омерзительно. Если бы в моём окружении кто-то был пидором, я бы блеванул от отвращения. А нет. Только ПОКАЗАЛСЯ хорошим человеком. Чимин не в первый раз слышал такое в своей жизни. И знал, таких людей нельзя переубедить, потому что предубеждения против однополой любви почему-то наиболее сложно поддаются любым аргументам. Люди видят геев как павлинов в пайетках, не то чтобы таких не было и пайетки это плохо, просто не каждый гей — павлин. — Хм, да забей, какая тебе разница? — младший не хотел вставать на те же грабли, что и всегда, и кому-то что-то объяснять. Кое-что, наверное, сказать стоило. А именно, что он сам «из этих». Но раздражение было чрезмерным для этого скорее пассивного парня, а потому Чимин решил, что скажет об этом… потом. В конце концов, он не обязан с ним это обсуждать, старший всего лишь сосед по комнате. Паку ещё придётся с ним жить, и без вариантов. Комендант общежития сказал, что расселять никого не будут, так как всё переполнено из-за закрытия того корпуса на время ремонта. — Да мне похую, — разве пренебрежительные ругательства могут звучать так притягательно? — Только пусть делают свои грязные дела так, чтобы я не был вынужден это лицезреть. Чимин промолчал. Не желая поддерживать этот разговор, он уткнулся носом в «Шантарам», который залпом читал второй день, и книга отвлекла его от неприятного эпизода. Их комната была обставлена просто: кровати обоих были разделены стеллажом, под окном стоял письменный стол, у выхода — шкаф. На стенах над кроватями каждого из них висели книжные полки. Помимо книг, которые любил читать Чимин, у него красовался фикус и фотография с награждения за победу в танцевальном конкурсе. Там счастливый призёр стоит с родителями и хореографом. Саму награду он оставил дома. Ещё там стояла безликая фигурка на шарнирах в танцевальной позиции. Куклу ему подарил бывший. Она ему настолько полюбилась, что Чимин не хотел от нее избавляться, даже несмотря на болезненное расставание. Достаточно много места занимали его вещи в шкафу, он действительно любил шмот, кроме того, много одежды и другого стаффа* предназначалось для танцев. Из вещей Юнги в шкафу висели в основном черные балахоны, оверсайз рубашки, и несколько пар штанов. Он не заморачивался над разнообразием гардероба. Помимо одежды у него был ноутбук, дорогущие наушники Sennheiser HD 800 за 1000$ (Чимин запомнил, потому что это было одно из двух требований, «если он хочет жить»: не трогать наушники и не трогать самого Юнги. Ни при каких обстоятельствах). Ещё стоял сэмплер*, колонки, какие-то непонятные Паку штуки, провода, педали, а в углу на стойке красовалась гитара. На полках тоже стояло несколько разноформатных книг, даже без названий на корешках, видимо какие-то альбомы и фотобуки. В принципе, за неделю стало ясно, что ужиться кое-как они всё-таки смогут. До этого были большие сомнения, когда, например, Пак решил поболтать по телефону в комнате, на что Юнги включил Merzbow* на полную громкость. Младший чуть не помер от испуга и пулей вылетел из комнаты, не понимая, что вообще происходит. А когда он ночью встал в туалет, ещё не до конца продрав глаза, увидел пиздецки страшный призрак какого-то якудзы и заверещал. Уже после он понял, что это Юнги зависает над ноутбуком и щурится от долгого сидения перед экраном. Когда он пообещал убить Чимина, если он не заткнётся, тот решил, что лучше бы это был якудза. Потому что этот чёрт ещё более пугающий. — Чимин, ты что, енот? — Почему енот-то? — Ощущение, будто ты полоскался в душе, а не мылся. Вода повсюду. Ты всегда так моешься? — Нет, только когда ты переехал, стал. — Пытаешься скрыть свои слёзы шумом сильного напора воды? — Нет, надеюсь, что ты поскользнёшься и свернёшь себе шею. Такими колкостями они перебрасывались довольно регулярно. И это был не плохой знак, напротив — это значило, что они в каком-то смысле на одной волне. На какой-то случайной, слабенькой волне, потому что в остальном они были ну абсолютно разными. Чимин считал, что нет ничего сложнее, чем уживаться с человеком, не понимающим юмора. А с этим у них оказалось в порядке.

***

Неделю назад. — Хей, посмотри, как на тебя смотрит эта миленькая леди. Будто она шпиц, а ты — шницель, в который она хочет вонзить свои крохотные клычки, — в очередной раз подколол Хосок Мина, когда они сидели в столовой на большом перерыве. — Завались, Чон. — А что? Вон её свора перешёптывается, наверняка насчёт того, как бы откусить от тебя хоть кусочек, и опередить твою милую пантеру Ким Юну, — видеть реакцию друга настолько веселило Хосока, что он не мог сдерживаться и выбирал самые приторные, слащавые метафоры. — Если ты не заткнёшься, я натравлю этих шавок на тебя, наговорив им, что ты с ними мог бы сделать. — О, я буду только за. Но разве они клюнут на меня, пока у них есть недотрога Мин Юнги, который уже месяц морозит свою девушку. — Я свои отношения обсуждать не намерен, — Юнги за показной злостью пытался скрыть неловкость, и её выдавал Минов взгляд, опущенный в тарелку, и вилка, ковыряющая её содержимое. — Долго ли они у тебя будут, если продолжишь в том же духе. — Заткнись, Чон, сколько тебе говорить, мы вместе не из-за секса, нам просто хорошо проводить время вместе, — стало ещё более неловко оттого, как неубедительно это прозвучало. — А вот она так не думает. Я же вижу, как она пожирает тебя взглядом. Твоя пантерка оседлает тебя к выходным сама, я видел её глаза, когда Намджун сказал, что едет домой. — О, наш Маугли познает плод любви уже совсем скоро? — Юнги даже не заметил, как материализовался Джин за столом. — Джин, я же не девственник, чтобы что-то там «познавать», — надеясь на то, что всё поскорее закончится, Мин запихнул в рот крупный кусок говядины и забавно жевал жестковатое в этот раз мясо с якобы невероятным аппетитом. — А ведешь себя не просто как девственник, а как настоящее дитя джунглей, которое не знает, что нужно делать с девушкой наедине. Эти подколы бесили его не просто своей тупостью, но ещё и потому, что для Юнги это была, на самом деле, больная тема. Как он мог сказать друзьям, что с последней девушкой он порвал сам, когда понял, что у него на неё, кхм, не встаёт? И очень боялся, что с Юной произойдёт то же самое. И что тогда? Она вот не поведётся на отмазку «ты меня уже бесишь, отвали» и начнёт допытываться до реальной причины, почему он с ней не спит. А его не прельщал тот факт, что она узнает о его проблемах с потенцией. Что хоть кто-то узнает. И близость выходных заставляла столкнуться с этой проблемой, которую он задвигал до сих пор подальше в самый тёмный угол сознания. Он много размышлял, пытаясь понять причину поведения своего тела. Раньше всё было в порядке, у него было несколько девушек в старшей школе и на первом курсе, с которыми он занимался сексом. И не то что бы он делал это через силу, просто до того, как случился его первый раз, он ожидал большего, что ли? Всё это люди описывают с таким энтузиазмом, с восторгом, а то, что чувствовал Юнги — довольно приятно, но не более. Не особо лучше вкусной еды, игр и, тем более, сна, который был самым желанным занятием из всех. Конечно, он занимался музыкой в свободное от пар время, но это было серьёзной для него темой, которую он не ставил в один ряд с развлечениями. Откровенно говоря, Ким Юна была действительно желанной девушкой. При своём очаровании, естественной красоте, которая делала её образ невинным и светлым, она была также умна и имела способность влиять на людей. Поэтому невинным и светлым был лишь образ, а под ним скрывался умелый, опытный манипулятор. Избалованная вниманием с детства, она запросто получала то, что хочет, поэтому её притягивало то, что не удавалось заполучить. Собственно поэтому её настолько заинтересовал Юнги. Сама она не верила в любовь, по крайней мере ту, которую описывают в литературе и изображают в кино. На своём опыте она убедилась: есть интерес, есть влечение, и люди называют это любовью. Но когда интерес одного человека угасает, он начинает придумывать громкие слова о том, что «любовь умерла» и другие поэтические метафоры, чтобы человек не чувствовал себя вещью, которая перестала нравиться, придать глубину и драматизма, чтобы оправдаться перед ним, и тем самым уменьшить собственное чувство вины. Она думала о далёком будущем прозаично, что найдет кого-то, с кем ей будет не слишком противно и этот кто-то будет обладать симпатичным лицом, деньгами и статусом. А пока ей нужен был Юнги, потому что на него её влияние по какой-то причине почти не действовало. Такой недоступный, запретный плод, эдакий сладенький персичек с мрачным томным взглядом и неприступным внутренним миром, куда она так настойчиво пыталась залезть, а он также настойчиво игнорировал её попытки. Впрочем, в той же мере она хотела залезть и к нему в кровать, что было уже очевидно всем, и в чем не признавался Юнги. Джин и Хосок на самом деле были отличными друзьями. Они учились на других курсах, но на одном факультете. Когда Мин переживал не самые лучшие свои времена и вынужден был бороться с депрессией, они были рядом и поддерживали во всём. Сдавали за него домашки, чтобы того не исключили из университета, отмазывали перед преподами и администрацией, всячески ограждали его в такие моменты от давления. Хосок неведомым никому способом договорился насчёт Юнги в секции плавания, чтобы ему разрешили заниматься и при этом не ходить на соревнования, и он мог просто проводить время в бассейне на выходных. Мало что могло успокаивать его так как вода. Вода была для него местом, где он должен был родиться и жить, но почему-то жизнь выбросила его на сушу. В целом, если бы не плавание, не факт, что он вынес бы учёбу в университете. Джин был первым красавчиком университета, и встречался с такой же первой красавицей, но очень обаятельной и скромной девушкой, уже третий год. Они были эталоном отношений для всех, вызывали восхищение и даже почтение у других студентов своим примером. Восхищали близостью, взаимным уважением и, при этом, были очень простыми в общении. Они не боялись шутить друг над другом, но до оскорблений никогда не доходило. Это были тёплые чувства. Мало кто знал, какая борьба за счастье была скрыта от посторонних глаз. Она боролась с дисморфофобией и булимией на протяжении долгого времени, стремительно теряла вес при этом, изнуряя себя ходьбой по лестницам, бегом по несколько часов и упражнениями. От истощения и голода не раз теряла сознание, два раза в университете, и оба раза ей чудом удалось скрыть это от других. Совместными усилиями они добились ремиссии этих недугов, но шанс болезни снова проявить себя, по словам врача, был. Джин окружал заботой и теплом, всё ещё помня измученное лицо любимой, которую искажал стыд после очередного приступа, когда скудный обед покидал желудок навстречу унитазу. Она просила его об одном: не жалеть её. «Жалость — худшее чувство, которое можно испытывать к человеку», так она ему сказала. Джину эти слова клеймом въелись в память, и он пообещал себе делать для неё всё то, что не даст ей чувствовать себя жертвой и сделает её счастливой, при этом не забывая самому испытывать радость от её любви. И он держал свои слова. Лишь Хосок и Юнги знали о трудностях звёздной пары университета. Поэтому Хосок брал на себя поддержку Мина в его худшие дни. Он знал, что для одного Джина этого было бы много. Хосок поначалу пытался таскать друга по тусовкам, устраивать встречи со своими многочисленными знакомыми, но человек в депрессии слишком безразличен к происходящему вокруг. Чон в конце концов понял, что таскает с собой по сути тело Юнги, а сознание его при этом отсутствует, когда после знакомства с одной девчонкой минут двадцать вроде как выслушивал её болтовню, а потом честно признался, что ни слова не понял. Она подумала, что он отсталый, и Хосок не стал её разуверять. Единственное, что пробуждало Мина — была музыка. Хосок видел в нём потенциал, как у музыканта, но знал, что сам он не будет продвигаться в индустрии. В итоге сам стал понемногу распространять его творчество, что получалось довольно неплохо благодаря большим связям в андеграундной тусовке. Со временем друзья Хосока позвали его принять участие в становлении нового пристанища и места, где все могли бы проводить время. Оно сформировалось в заброшенном машиностроительном цехе в двадцати минутах езды от кампуса. Эта территория по документам оказалась не принадлежавшей ни местному муниципалитету, ни соседнему, поэтому никому не было дела до этого помещения. Там собирались и отбросы, и обеспеченные детки богатых родителей, потерявшие вкус к жизни. Их объединяло одно: все они не нашли место в мире, в котором существовали, а окружение не принимало их такими, какими они были. Формировалась творческая среда, которая позволила им делать музыку для таких, как они, и делиться ей с теми, кто мог её оценить. Своими силами они привели эту стихийно формирующуюся локацию в порядок, даже организовали бар и сцену со светом. Несколько небольших помещений были заставлены диванами и народ курсировал между основным залом, где отрывались, и комнатами, чтобы расслабиться и покурить. Сложнее всего при обстановке заброшки было накрыть пол, который имел несколько ям, как в автомастерских, отчего место прозвали «Бездной». Так и повелось, что те, кому нечего было терять, по ночам терялись в Бездне, чтобы там ловить кайф и обрести единомышленников. Хосоку предложили привести туда выступить Шугу, никому не известного чувака, но которого нахваливал Чон, писавшего, к тому же, сильные глубокие тексты. Шугу, то есть его близкого друга — Юнги, впрочем, настоящие имена там мало кто называл. Сам Хосок был для всех Хоупом — он и вправду дарил надежду, и многие тут были ему благодарны за поддержку, за юмор и за скрепление столь разных людей между собой, позволяя Бездне не стать безнадёжной и мрачной. — Ты должен выступить там, они уже ждут, что ты придёшь, — Чон в который раз поднимал эту тему, будучи явно настроенным добиться своего. Они сидели возле дома Хосока на бордюре и пили пиво. Только что Юнги показал другу свои последние наработки и они вместе решили, что ещё можно улучшить. — Чон, я столько раз говорил тебе, что мне незачем выступать. Я пишу, потому что не могу не писать, но я никогда не свяжу свою жизнь с музыкой, ты знаешь почему. — Так не связывай, это просто возможность показать себя. — Зачем? Чтобы потом уйти и быть также быстро забытым? — Я без понятия, как сложится твоя жизнь, Юнги, но я знаю точно, что от неё нужно получать удовольствие. А выступление — это то, что точно принесёт тебе удовольствие. Я видел, как ты читаешь у микрофона, и уверен, что впереди ты видел не стену, а людей, которые слушают тебя. Ведь ты хочешь, чтобы тебя услышали, даже не спорь. Зачем думать о будущем, о котором ты не можешь ничего знать наверняка? — Я не уверен, что они захотят слушать, — сдавал позиции Мин. — Если не попробуешь, ты этого так и не узнаешь. — У меня кончились аргументы, но я всё ещё не намерен туда идти. — Тогда просто сделай это ради меня. Ты ничего не потеряешь. А если тебе не понравится, я больше не стану поднимать эту тему. — Чёрт, это шантаж. — Это не шантаж, потому что потом ты сам ещё придёшь туда, и не раз. — Если я соглашусь, никаких уговоров после? — Никаких. — Твоя взяла, «Хоуп», — выделил интонацией потерпевший поражение Юнги, впрочем, как и всегда в спорах с Чон Хосоком.