Часть 1
31 марта 2019 г. в 19:07
Себастьян присматривает за Джонатаном незаметно, в его же квартире, и передвигается почти бесшумно. Маячит где-то на периферии, не раздражая и не утомляя, лишь заставляя лишний раз вздрогнуть и осознать — ты сейчас не один. Джонатан слишком долго был один, потому ведет себя слегка диковато.
Верлаку нравится приручать постепенно. У него полно времени и терпения, и спешить исключительно некуда.
Знакомство длится пятый месяц, но Себу не удалось до сих пор коснуться его плеча без опаски или банально взять за руку. Джонатан вздрагивает постоянно, готовый к атаке. Хотел бы ощутить тепло чужого тела, но боится непонимания и осуждения, хотя отец давно мертв. Боится боли, новых ожогов и не заживающих ран. Валентайн научил его всюду видеть врагов, даже в нем самом узреть лишь чудовище, монстра, неспособного к чувствам. Себастьян клянется, что все слова его отца — ложь, недостойная внимания.
Джонатан кивает и квартира вновь меняет свое местоположение. Они в Париже, где впервые сам Ангел свел их в том уютном и маленьком уличном кафе. Себастьян помнит, как впервые заглянул в глаза, полные страданий, в лицо, что обуглилось и не было похоже на человеческое. Заглянул в самую душу, попутно вскрывая каждую венку и артерию под изуродованным телом.
Моргенштерн помнит каждую мелочь до секунды. И благодарен, ведь редкая удача, когда тебя принимают... буквально любым.
— Мне бы хотелось сказать с годовщиной, но, видимо, я чересчур нетерпелив, — охотник заявляется в комнату без стука и замирает в немом оцепенении. — Прости, не думал, что ты... Я...Я выйду, не волнуйся.
Кто бы знал, зачем он проговорил эту сущую глупость?
Джонатан ведь не барышня в неглиже, вовсе необязательно поспешно давать заднюю, но все же Себастьян не в силах уйти или отвернуться. Моргенштерн, прошедший курс восстановления, постепенно становился все более симпатичным юношей.
Верлак не хочет думать, каким образом Лилит возвращает настоящий облик, плоть и кровь, только ночами молится чуть слышно в небеса, как научила мама. Сердце екает в момент, когда первые черты только-только начинают проясняться. Было любопытно и совершенно не страшно. Он и без того совершил небывалый для охотника грех — связался с демоном, разыскиваемым Клэйвом, куда хуже?
Хуже только привязаться всей душой и не покидать его столько, сколько сможет вынести. Себастьян оказался самым терпеливым его сожителем и равных ему больше не наблюдалось. Говорит о музыке, литературе, оружии, городах и странах. Интересно, откуда обычный сумеречный охотник столько знает о примитивном мире?
Из спортивной сумки выпадает пара серых, неприметных футболок, и Джонатан оставляет их валяться под столом. Уборка не его конек, не сейчас, когда позвоночником чувствуешь взгляд серо-голубых глаз. Верлак не двигается, не скрипит половицами, приближаясь, как хотелось бы, но Джонатан поворачивается спиной к светлому окну, чтобы угол обзора для первого был получше.
Себастьяну кажется, что где-то поблизости перекрыли доступ кислорода и он задыхается. Глазеет на многочисленные руны, украшающие чистейшее тело. Несколько родинок на спине между лопатками, одна под левой и там же следы от узоров одеяла. По ней бы нещадно языком, чтобы вырвать из горла хриплый стон...
Видела бы его сейчас Эйлин, завороженного чужаком, убила бы на месте не церемонясь.
Оказывается, отношения двух нефилимов [один из них почти не человек, вот же история] не похожи даже мало-мальски на те, что вспыхивают между людьми. Нормальными людьми.
— Я не закрываю дверей, так что все в полном порядке, Себастьян, — Джонатан, развернувшись, смотрит пронзительно, но совсем не пугающе. Лед в его глазах едва заметно трескается, неделю за неделей тает, и Верлак уверен — это огромный прорыв вперед для них обоих.
Себ выучил, когда стоит промолчать, а когда оказать посильную помощь. Знает складочку между бровей, когда Джонатан [для него Джон] хмурится, каждое стискивание челюсти и движения желваков, которые невозможно спутать с другими. Моргенштерн — одинокий, раненный и дикий волчонок, стыдно забывать о его уникальности.
— Не думал, что у нас... — блондин сбивается, заметно волнуется и сглатывает вязкую слюну. Хочется только припасть губами к этой спине, указательным пальцем, едва касаясь, провести по позвоночнику вниз...— Ладно, забудь, это сейчас неважно.
Обернувшись, Джонатан смотрит на него чуть наклонив голову вбок, с интересом, стараясь понять интонацию, с которой сказаны были слова. Странно, раньше Себастьян никогда не говорил «нас», множественного числа не существовало, но теперь все по-другому.
— В этой квартире полно места для двоих, не вижу смысла закрывать окна и двери. Не хочу, чтобы ты чувствовал себя здесь затворником, принужденным скитаться со мной до бесконечности, потому у тебя всегда есть возможность оставить меня и связаться со своим институтом.
Спортивная сумка с мягким шорохом падает на пол, где все еще валяются футболки. Джонатан заметно напрягается и чувствует телом, как натянутая до предела струна: вот-вот лопнет, ожидая ответа. Порой нужно уметь держать ладонь раскрытой, чтобы не причинить сидящей на ней птичке адскую боль, а подобное умение приходит с тренировками. Джонатан учится не держать возле себя, как на привязи. Ни к чему хорошему такое собственничество не приведет.
И все-таки...
Себастьян Верлак. Его мальчик-солнечное-свечение. Волосы цвета белой лилии, улыбка, которой можно спасти тысячи жизней, забота, в которой тонуть хочется, не взирая на происходящее вокруг. У него всепоглощающее чувство ответственности за весь мир и любовь, способная вернуть к жизни мертвеца. Вернуть его, Джонатана Кристофера Моргенштерна, чтобы тот вновь мог воссиять при свете дня, а не томиться глубокими ночами, боясь показаться кому-либо на глаза.
— Но я не хочу уходить, — шаг-второй, сокращая расстояние, протягивая руку, но решительности в последнее мгновение не хватает. — Несправедливо будет пойти наперекор себе самому, ты же мне... — негромкий, уверенный голос дрогнул, не давая договорить.
Себ делает еще пару-тройку шагов вперед и останавливается в метре от цели.
Улыбка на губах сводит скулы. Моргенштерну никогда не приходилось улыбаться по-настоящему, но сегодня особенный день. День, когда кто-то остался с ним по собственной воле.
— Сходим пообедать? — спрашивает, не оборачиваясь и предложение звучит слегка игриво. У Себастьяна вновь перехватывает дыхание; нужно срочно вспомнить, как делается вдох. — Я все помню.
— Буду только за, — пожимает плечами, украдкой поглядывая в окно, оттягивает рукава свитера вниз.
Ладони потеют, Разиэль его разрази, к чему все идет? Дрожь пробирает от предвкушения чего-то совершенно нового для них обоих.
— Там Эйфелева башня или глаза меня обманывают?
Джонатан усмехается, услышав восторг в голосе своего сумеречного охотника. Его чересчур легко удивить, но удивлять его нравится до безумия.