♪
Семь детей. Он действительно взял опекунство лишь над семью удивительно одаренными детьми. Но Реджинальд Харгривз заявил только о шестерых, по известным причинам, после чего, конечно, эта новость попала во все газеты. Все были заинтересованы тем, на что способна уникальная шестерка. В ночь с 3-его на 4-е октября 1989 года кто-то сильно тарабанил в дверь. Была сильная гроза, поэтому и Пого, и сам Харгривз не обращали на это внимание, хотя удары отдавались эхом в каждом уголке огромной «Академии». Наутро, с листком бумаги в люльке, на котором были написаны дата рождения и имя, у порога обнаружили младенца. Девочку.
♪
Звук трескающихся бокалов — вот, что она слышала сквозь свою игру на фортепиано. Лорел сорвалась с места и побежала на звук. Внизу были напуганная Ваня, с десяток лопнувших бокалов и папа, держащий в руке треснувший монокль.
— И почему мы должны сидеть здесь? — спрашивает Лорел, меряя шагами ненавистную комнату.
— Не знаю, папа сказал, что мы обычные, — пожимает плечами Ваня.
— Но почему мы здесь, я имею в виду, в академии, если мы обычные?
Она была чуть умнее, чем Ваня, но слабее ее. Если бы они не были запертыми в звуконепроницаемой комнате глубоко в подвале, пока остальные дети и понятия не имели о ее существовании, вместе они могли бы построить новый мир. Но только Ваня могла бы разрушить его в одиночку. Лорел была хрупкая, как цветок, а Ваня — хрупкая, как бомба.
♪♪
Они играли вместе. Ваня и Лорел. Реджинальд допускал, что девочкам нужна практика в занятии музыкой. Пусть Ваня думает, что ее игра на скрипке — все, на что она способна. Дети сидели в кругу и слушали. Выбора особого не было. Впервые за долгое время они снова видели седьмую. Все, кроме Эллисон и Лорел. Треснувший монокль лежал на столе, а новый уже был на законном месте. Харгривз читал какую-то газету и не слушал, а
контролировал. Когда время музыки вышло и дети разошлись, Реджинальд заметил, что стекло монокля выровнялось. Он поспешил записать это в журнал.
♪♪♪
Играть на фортепиано ночью, ты серьезно? Пока все спят? Надеяться быть неуслышанной, незамеченной? Дерзай.
Но она уже.
Закрыв плотно двери, Лорел садится на стул, ноги касаются ледяного пола. Надо было взять тапочки. Она шла босиком, чтобы не шаркать, но сейчас уже поздно что-то придумывать. В комнате темно, огромные незанавешенные окна пропускают свет звезд и молодого месяца. Ее пальцы касаются клавиш и музыка случается сама собой. Ваня училась игре на скрипке, а она и не помнит, когда поняла, что умеет играть. Пока ее пальцы плясали по черным и белым клавишам, девушка не задумывалась: спит ли папа, услышит ли ее мама, придет ли Пого, придут ли остальные на ее мелодию. Братья и сестра устали после очередной вылазки, так что вряд ли бы она хотела, чтобы они проснулись и зло на нее смотрели. Но одновременно с этим, ей было все равно. Лорел играла для Вани. Надеялась, что она услышит, сидя в звуконепроницаемой камере. Снова. Она должна была услышать и понять, что не одна, что ее не бросили, что спасение близко, что все будет хорошо.
Сама того не замечая, она начала играть жестче. Мелодия перестала быть какой-то непринужденной, а стала ужасающей. Лорел вспоминала, как папа не позвал Ваню фотографироваться вместе с ними. Ее позвал. Потому что в ней было
что-то. Он так и сказал «что-то», но не сказал что. Харгривз был скрытным человеком. У него было много секретов. И много дел. Мелодия восьмой все-таки созидала, а не разрушала, и боялся он ее меньше. Подобно сирене, ее голос отвлекал, заманивал,
пока не убивал. Но она редко пела, и сейчас не стала.
Вдруг, вспышка, и перед ней сидит на фортепиано Пятый. Лорел отпрыгивает назад — еще не привыкла за шестнадцать-то лет — музыка прекращается, стул падает, Пятый перемещается и удерживает ее от падения.
— Аккуратнее, — с укором шепчет он, мягко поднимая ее.
— Как мило с твоей стороны, — с сарказмом отвечает она, высвобождается от его рук и поднимает стул, — «Извини, Лорел, я не хотел тебя напугать, Лорел», — пародирует восьмая, не сказанную им фразу. Пятый улыбается, запрыгивает на фортепиано, а она мягко кладет руки на клавиши. И вздыхает, прикрывая глаза.
— Ну и где ты? — она поднимает на него голову, — Или вернее спросить, когда?
— Позавчера, — спокойно отвечает он, — Мне скучно, — пожимает плечами.
— А, — она припоминает, что было позавчера, — Папа наказал тебя, не так ли?
Он кривится.
— Не важно. Сейчас со мной должно быть все в порядке, — отмахивается он, но не хочет обидеть. Он пришел не за этим.
— Ты, наверное, спишь. Не знаю, чем ты действительно по ночам занимаешься, но я видела, как ты ушел в свою комнату, — она не просто видела, она
провожала его взглядом. Близкие отношения Лютера и Эллисон папа не одобрял. По сути, это инцестом не было, ведь они приемные, но Харгривз считал, что будущие супер герои, которые спасут мир от апокалипсиса, не должны отвлекаться друг на друга. И она не должна, но не может. И внутренне она была рада и удивлена, что он здесь. Шалаш они строить не будут, но вечерняя игра на фортепиано только лишь для одного слушателя ее устраивала. Лорел нажимает на клавиши и начинает играть что-то более спокойное, несмотря на нестандартность ситуации. Ей всегда казалось, что, когда они с Ваней практиковались, их братья и сестра готовы были отрезать себе уши, лишь бы не слушать наскучившие мелодии. А Пятый здесь, и он
слушает. Восьмая улыбается, в ее голову тут же приходит вопрос, и она перестает играть, — Как ты узнал, что я буду здесь сегодня?
—
НадеялсяУгадал, — он закатывает глаза, поджимает губы, чтобы не говорить правды, — Моя комната ближайшая к этой, не забыла?
— То есть ты слышал все с первого дня?
— Вроде того, — он качает головой.
Девушка облизывает губы. Первый день начался давно, возможно, в тот же, когда она начала держать ложку в руках. Она могла играть на уровне великих композиторов с самого начала. И Пятый был первым, кто это услышал. Потом был Харгривз, который видел, что под ее музыкой распускались цветы, люди на улице останавливались, чтобы послушать невероятную и чарующую мелодию. Восьмая не представляла никакой опасности. В ее мелодии влюблялись. Но Пятый здесь не из-за них.
— Ну, ты будешь сегодня играть или мне возвращаться и отбывать свое наказание?
— Ты ведь можешь
куда угодно отправиться, — она всплеснула руками. Плясать под чью-то дудку она не намерена, — Почему именно я?
Послышался стук. Чьи-то шаги. Оба настороженно обернулись на дверь, но ничего не произошло. Звуки утихли так же быстро, как и начались.
— Подожди, — шепчет он и исчезает. Лорел поворачивает голову обратно и остается в темноте. Она никогда темноты не боялась. Она не провела столько же ночей, сколько Ваня в той комнате, смотря час за часом на те стены, и не кричала, не рвалась, не подавляла в себе неизвестные силы. Ее не испытывали «слухами», да она и не понимала, почему Ваня вдруг решила, что обычная. Только Эллисон знала,
что произошло.
— Никого нет, — уже с кружкой кофе в одной руке Пятый снова здесь, снова сидит на фортепиано.
— Господи, слезь с него, — чуть не рычит восьмая от раздражения.
— Извини, — он спрыгивает и ставит чашку на крышку.
— Кофе? Он разве у нас есть? Папа ненавидит кофеин…
— Так я не был на кухне, — хмыкает он. «Оу», — беззвучно произносит она.
А он хорош, — думает она, —
Использует все свои возможности.
— Держи, — он протягивает правую руку.
— Это что? — он вкладывает ей в ладонь кусочек чего-то, она еще не слышит запаха, чтобы понять, да и темно вокруг, — шоколад? — Лорел поднимает на него взгляд, он кивает, пережевывая свою долю и запивает кофе, — Но сегодня ведь вторник…хотя, уже среда. В любом случае, папа разрешает есть его только по воскресеньям.
— Кхм… — он закатывает глаза.
Папа, папа, папа... она кроме него еще о чем-то другом думает?
— Во-первых, у меня и так воскресенье, во-вторых, я уже наказан, а в-третьих…
— Ну, видимо, я тоже буду наказана, — она протягивает шоколад обратно.
— …я никому не скажу, — он заговорщически улыбается. Пятый был неким бунтовщиком: разговаривал за столом, пререкался с отцом, путешествовал (боже упаси!) во времени. Но он не знал о существовании комнаты в подвале и не понимал, что такое наказание по-настоящему, и почему она не может съесть малюсенький кусочек шоколада. Восьмая сомневалась секунду, может три, но потянула руку обратно к себе. Парень улыбнулся.
Пятый вспоминает, что он здесь по другой причине. Он был в недалеком будущем — их семнадцатые дни рожденья. И ладно, он не заметил, что его уже не было за семейным столом, но заметил, что ее нет. Рядом с Ваней пустое место.
Где она? — думал он, просматривая день за днем. Потом только понял, что надо возвращаться в прошлое, и наконец дошел до дня. Дня ее похорон. Поэтому, смотря сейчас на нее живую, он почти не думал о том, что ее скоро не станет. Он понял, в чем обратная сторона его способностей — знать, когда умрут люди, которых ты любишь. (а Делорес вечна).
— Я собираюсь уйти, — сказал он, смотря на окна и на звезды за ними. Он завел этот откровенный разговор не потому, что она скоро умрет, а мертвые не разговаривают, а просто не мог по-другому. Все это время они молча наблюдали друг за другом и не замечали этого, и не пытались говорить об этом, наученные опытом тех же Эллисон и Лютера. А сейчас уже поздно. Пятый знал, что поздно.
Она чуть не поперхнулась шоколадом после его слов.
— Ч-что?
— Если отец не разрешит и дальше путешествовать во времени, — продолжает он и отпивает кофе из кружки, которую держит в левой руке. Лорел снова с удовольствием замечает, что он левша.
— Подожди, а тебе нужно разрешение? — Лорел улыбается.
— Ну, все равно нам нужно будет отрываться от этого гнезда. Диего скоро уйдет, — задумчиво говорит он. Она знает. Конечно, хоть Диего и любит маму, но он будет первым, кто уйдет. Все это знают.
— А ты не боишься в своих путешествиях уйти слишком далеко? Увидеть что-то лишнее? Что-то страшное? — задает один за другим она вопросы. Пятый сглатывает. Хорошо, что он стоит спиной, и она не видит, как ему стало страшно. Будто она знает, что скоро умрет. Пятый не «отматывал» дни назад, чтобы узнать
как это случится.
— Страшное? — эхом отзывается он, — Как, например, что? Апокалипсис? — смеется он.
— Очень смешно, — она встает и тихо закрывает крышку музыкального инструмента. Пятый поворачивает голову и следит за этим движением — как она аккуратно пальчиками опускает ее. Теперь он будет ловить каждый ее вздох, которых осталось мало, — Вдруг, папа прав и ты еще не готов к этому? — она ведет ладонью по белой мраморной крышке фортепиано, на которой никогда нет пыли, — Ты не подумай, я не пытаюсь тебя обидеть. Но если что-то пойдет не так и ты… не вернешься? — да, струны души она могла задевать не только музыкой, а еще и словами, сказанными почему-то дрожащим голосом. До Пятого быстро дошло, почему.
— А ты волнуешься за меня? — он улыбается, но восьмая этого не видит.
— Ну, да... Конечно, — говорит восьмая, а Пятый оборачивается на нее, — Я за всех волнуюсь, — добавляет она, смотря в пол.
Лгунья.
После того, что случилось с Беном, стоило бы беспокоиться за всех. Ваня волновала ее больше всего, потому что она не понимала, почему она вдруг забыла о своих способностях, почему отец сказал, что они бесполезные, почему из них двоих одна только Лорел заслуживала внимания.
Пятый понял, что хочет ее поцеловать. Срочно. Другого времени не будет уже никогда.
— Я так понимаю, концерт на сегодня окончен?
— Не знаю, удастся ли мне играть и завтра, без Вани не так интересно,— отвечает она.
Пятый тянется и целует девушку первым. От неожиданности Лорел не сразу понимает, что он собирается сделать, но неумело отвечает. Они оба не умели целоваться, что неудивительно — где им было этому учиться. Они в непозволительной близости стоят друг к другу, так что, если бы Харгривз увидел, запер бы по отдельным домам.
Но его здесь нет. Пятый кладет руки на талию девушки, которая подходит ближе к нему и обвивает шею руками. Все ее тело покрылось мурашками. Этот вкус кофе и шоколада они запомнят надолго.
Часы бьют шесть утра, оба вздрагивают и отстраняются. Восьмая поворачивает голову, не отходя от Пятого, чуть сжимает его плечи и смотрит на часы, которые безжалостно продолжают тикать, а парень любуется ею, потому что она сверкает в мерцании утренних звезд. Никто из них и не заметил, что уже утро. В шестом часу обычно встает папа, если он вообще ложился, а это значит, что им пора расходиться. Всем им. Потому что Лютер по-любому был у Эллисон.
— Ну, до завтра, — шепчет она. Он обнимает ее сильно, (не так сильно, как мог бы Лютер, прости Господи), чувствует запах ее каштановых волос. Пятый не хочет ее отпускать, а Лорел не хочет, чтобы ее отпускали.
Еще несколько секунд, — думает он, хотя неплохо бы было остановить время, если бы он только мог. Парень понимает, что ей нельзя говорить, ее нельзя пугать. Тем более, еще ничего не случилось, и он обязательно попытается спасти ее.
— До завтра, — отвечает он, Лорел отстраняется и улыбается, ему нравится ее улыбка, и он выдает что-то наподобие своей, просто для нее, хотя улыбаться совсем не хочется.
Он смотрит ей вслед, видит, как она тихо идет к двери, тихо открывает и закрывает ее — годы тренировок, полагаю. Он выдыхает в пустоту. Сердце раскалывается на части, ураган чувств вертится внутри него. И почему он узнал только сейчас? Он опускает голову и касается лбом холодной белой крышки, пытаясь не умереть от отчаяния. Скоро это будет гроб. Потому что завтра для нее не наступит.
