Пять шагов

       Клаус Ягер был лучшим во всём. Лучший ученик в школе. Первый студент во всём выпуске. Самый молодой штандартенфюрер. Юный, но умный и не по годам расчётливый. Быть лучшим — его прерогатива.        Клаус упустил лишь одну вещь — секунду, когда что-то по отношению к переводчице русского происхождения изменилось. Когда ему внезапно стало небезразлично, будет ли сопровождать его на допрос по его же указанию Аня или другой переводчик. Какие бумаги дать ей переводить, чтобы она не очень долго просидела за переводом фюрер не так сильно ругался по поводу возможной утечки важной информации. Когда у него вдруг стали сжиматься кулаки от расстроенного взгляда карих глаз.        Он был уверен, что всё это не его. Быть может, тёзке просто была симпатична девушка, а долгое общение с ним заставляло проявлять к ней какую-то мягкость, что-то, отдалённо напоминающее нежность.        Ягер пытается сосредоточиться на своей цели, подготовить сверхтанкистов, солдат, что смогут разить вражеские танки без страхов и сожалений. Но судьба вносит свои коррективы в развитие дальнейших событий.        Танкисту удаётся сбежать. В том, что ему помогли, нет никаких сомнений. И Ягер даже догадывался, кто.        Возможно, только их некоторая схожесть привлекала его. Девушка тоже пыталась идти вперёд, быть первой. Первой в навыках переводчика. Первой в желании умереть, чем оставаться в лагере. Первой в подозрении на кражу карт из кабинета Ягера.        Мужчина был уверен, что не находись бы они по разные стороны баррикад, он был бы не против пообщаться с Аней. Не с Анной Ярцевой, а именно Аней, хотя и считал её не самым увлекательным собеседником, но почему-то был уверен, что общие темы у них бы нашлись.        Поначалу его даже раздражала эта мышь, то и дело хотелось съязвить, что знака «OST» будет вполне достаточно и, что помимо её повседневного костюма в билете остарбайтера не прописано, что нужно придерживаться дресс-кода, и можно ходить не в одежде сбежавшего каторжника, а можно носить и другие вещи.        По большей части его не занимала эта девушка тогда. Тогда были интересны немного другие моменты, ну просто никак не связанные с уроженкой Советского Союза. Как заставить русского танкиста работать на них, добиться одобрения фюрера и внушить курсантам веру в то, что Германская армия — непобедима? Это не заняло много времени, но когда он в очередной раз уходил от русского танкиста, которому вновь пришлось угрожать — Клаус был в ярости: начальство требует результатов, а этот «иван» всё тянет и тянет с окончанием работ по восстановлению и мобилизации танка.        И именно тогда Ягер впервые сорвался на кого-то. И этим кем-то как раз оказалась Ярцева.        На следующий день он сухо извинился, но пристальный взгляд настороженных ореховых глаз, резко опускающийся в пол, стоит ему обернуться, не давал ему покоя весь день.

***

       Место допроса больше похоже на камеру: стены покрыты грязными железными листами, потолком является решётка, а из интерьера только стол, кресло да стул напротив. Всё для того, чтобы подлежащие допросу не сбежали.        У двери двое солдат с автоматами, снятыми с предохранителя. Изрядно помятый Ивушкин сидит на стуле напротив Клауса. За его спиной виднеется тощая, будто сливающаяся со мглой в допросной фигурка. Между танкистами по правую сторону стола стоит другой переводчик — после попытки побега Аня потеряла доверие к словам, что она может перевести. Голубые глаза Клауса изредка пытаются зацепиться за худенькую фигурку позади Николая, найти её ореховые омуты и попытаться узнать, о чём она думает. Глупость какая, с чего бы это могло его интересовать?        — Чего тебе ещё надо? — спрашивает Ивушкин, потирая синяк на скуле. Ягер сдерживает довольную улыбку — этот русский не такой, как остальные. Другие бились в истерике, плакали, кричали, молили пощадить их и говорили-говорили-говорили без перерыва. Николай — особенный. Достойный соперник. Поверженный соперник.        — Für Flucht und Aktionen gegen das Dritte Reich und seine Interessen werden Sie zum Tode verurteilt (За побег и действия против Третьего Рейха и его интересов ты приговариваешься к смерти), — Ягер замирает, вновь пытаясь отловить взгляд единственной девушки в этом помещении. — Übersetzung Yartseva, für die Unterstützung… (Переводчик Ярцева, за пособничество…)        — Не трожь её, грёбанный фриц, она ничего такого не делала! — танкиста словно подменили. Он рвётся к немцу с упорством и злобой дикого зверя. Крик отлетает от стен, противно отдаваясь в ушах.        — Das gleiche Schicksal erwartet dich (Вас ждёт та же самая участь), — после этой фразы Клаус уверен, что она поднимет голову, посмотрит на него со всей ненавистью и страхом, на которые только способна, но вновь ошибается. Ему кажется, что она вот-вот потеряет сознание, по крайней мере, бледность на её лице говорила именно об этом.        Штандартенфюрер встаёт и делает несколько шагов от стола, разминая ноги, после кивает солдатам на Ивушкина, которому сорваться с места и свернуть Ягеру шею не позволяют лишь наручники, крепко удерживающие его в своих объятьях.        Двое наставляют оружие на русского и выводят из допросной. Переводчик, получив утвердительный наклон головы, исчезает из помещения.        Их с девушкой разделяет от силы пять шагов.        Первый шаг — воспоминания о совместных вечерах в лагере. Когда почти все уже разошлись спать, он замечает её фигурку, склонившуюся над очередным переводом, которыми сам же её и завалил, и приглашает Аню перейти в его кабинет, где гораздо светлее, и выпить по чашке кофе (хотя пока она не видит, доливает в кружки самую малость коньяка). Всё-таки он чувствует толику вины за фронт работы, который он ей дал.        Второй — небольшая прогулка. Он тогда решил отдохнуть от учений и посиделок в кабинете и пройтись пешком по территории лагеря. Кто ж знал, что дорожка к корпусу, в котором жила переводчица проходит через чудесную тенистую аллею, чудом уцелевшую во всём этом хаусе, в которой просто приятно отвлечься от всего насущного и можно расслабиться хоть ненадолго от всей этой военной суеты?        Третий — абсолютная случайность, заставившая их отобедать вместе. В столовой не было свободных мест, и они сели за один столик. Девушка порывалась сразу уйти, но Клаус сказал, что будет не против, если она составит ему компанию. Мужчина до сих пор помнит запах выпечки, вкус свежесваренного чёрного кофе на языке и окутывающее с ног до головы тепло и, почему-то, уют.        Четвёртый шаг — взбунтовавшиеся пленные, отобравшие у охраны оружие, свистящие над головой пули и испуганные ореховые глаза. Ягер ещё около часа успокаивал девушку, чувствуя, что нужен ей, и проклиная всё, на чём свет стоит.        Последний полушаг — ему приходится уговаривать начальство не переводить Ярцеву в другое место, а оставить в S lll, объясняя свою позицию тем, что это самый действенный рычаг на русского танкиста. Мест, где бы они ещё могли пересекаться, нет, а привязанности к девчонке и этого достаточно.        Даже сейчас Ягеру хочется сказать что-то обидное, язвительное, снова стать той «бессердечной мразью».        «Yartseva, magst du meine Schuhe so sehr?.. (Ярцева, Вам что, так нравятся мои ботинки?..)»        «Denken Sie nicht, dass die Kontaktaufnahme mit einer Person, die mit einem Nicken Hunderte von Menschen zu Tode verurteilen kann, keine gute Idee ist?.. (Вам не кажется, что связываться с человеком, который одним кивком может приговорить к расстрелу сотни человек — не самая хорошая затея?..)        «Sie finden Probleme, selbst wenn Sie nur mit den Papieren arbeiten! Ich bin bis ins Innerste erstaunt! (Вы умудряетесь найти неприятности, даже просто работая с бумагами! Я поражён до глубины души!)        Эта и ещё тысячи фраз останутся никогда не сказанными, и только хриплое «Аня» рвёт на куски застоявшуюся тишину и ставящее новый кровавый рубец на прошлом в её сердце.        Девушка поднимает голову.        В глазах, при прямом освещении напоминающих самую тёмную и густую патоку, стоят слёзы, готовые сейчас же скатиться по худым щекам и разбиться о воротник тёмно-синего, совсем не подходящего ей пиджака.        Всматриваясь в его глаза, взгляд Ани передаёт тот страх, что вызывает его вид и даже просто упоминание о нём, и колени девушки подкашиваются, отчего ей приходится опереться спиной о стену, схватившись за ручку двери в надежде, что она открыта.        — Herr Jager?..        Девушка отступила на шаг назад.        Клаус резко сократил расстояние между ними, которое возникло, когда девушка отшатнулась. Воздух стал колючим, как в русскую пургу зимой. Если бы Аня могла, выбралась бы даже через окно, на улицу, совсем недавно очищенную от запаха металла и масляной смазки дождём. Но нет. Она в самой настоящей ловушке: сзади холодящая кожу металлическая дверь, спереди — тварь, что опаснее любого танка и орудия на всей планете.        «Коля…»        Искру, проскочившую между Аней и несгибаемым пленным трудно не заметить. Клаус Ягер и не упускал.        Сейчас, стоя напротив пока что живой девушки, внутри мужчины бушевали смешанные чувства. На языке всё ещё горьким привкусом отдавались приказы, произнесённые ровным, ничего не выражающим тоном. Но Клаус Ягер никак не мог понять, почему в горле стоит удушающий ком сказанных слов.        Он не понимал, когда начались изменения по отношению к девушке с постоянно настороженным видом. Когда стал тонуть в шоколадных озёрах её глаз. И, если это сравнение подходящее, то сейчас на кофейное дно погружались оскверняющие пространство лживые слова, всплывая потом трупами боли и обиды. Радужка словно выцветает, теряет прежний цвет, мутнеет. Стекленеет.        Медленно наклонившись, Клаус прикрывает глаза и подаётся вперёд, а через секунду чувствует солёные от слёз губы.        Поцелуй выходит неожиданным, но от этого не менее нежным и аккуратным.        Прощальным.        Клаус придерживает одной рукой влажную щёку, по возможности стирая большим пальцем остатки дождя его маленькой Вселенной. А вторая давно стянула ненавистный платок и теперь поглаживает выбившиеся из кос волоски.        Мужчина почувствовал, что девушка замерла. Ответ последовал далеко не сразу, причём такой неумелый, словно…        Впервые. Эта мысль заставляет Клауса широко распахнуть глаза и недоумённо посмотреть на девушку. «Нет, только не говори, что это твой первый поцелуй!» — что-то глубоко внутри него ликует — он забрал её первый и, вероятно, последний поцелуй! Он стал первым мужчиной, кто коснулся губ Ани. Нужно сфотографировать это событие и поставить в рамочку к своим трофеям — для него это значит не меньше, чем любой из пройденных им боёв.        Только под конец на плечи опустились хрупкие ладони, слегка дрожащие от переизбытка чувств.        Клаус не отходит. Просто стоял, сильно согнувшись и всё ещё оставаясь для Ани слишком высоким, недоступным. Кончик его носа касался скулы русоволосой, а в приоткрытых губах путалось её сбивчивое дыхание.        У неё вместо крови по венам течёт горячий шоколад, ни на одну каплю которого не может претендовать засранец-Ивушкин; где-то под двадцатью четырьмя рёбрами прорастают корни какао-бобов, прикоснуться к ним нельзя никому; хрупкие и гладкие подушечки её пальцев, которые Клаус бережно сжимает в своих руках, вытянуты, как свежесобранный миндаль. Он почти серьёзно думает, что если бы не все его цели, Аня непременно была бы с ним рядом.       Это не его сумасшествие.       Не его привязанность.       Не ему предназначенный поцелуй.

Он не сожалеет о сказанных словах: Клаус Ягер никому не показывает своих слабостей. Но на душе по-прежнему паршиво, и Клаус никак не может понять, когда до одурения стал дорожить одной особой с таким неправильным, таким русским именем…