Переговоры

      Секретарша постучала в дверь кабинета и, не дожидаясь ответа, просунула голову в дверной проем, находя взглядом Харуно Сакуру. Та сидела за столом, невидящим взглядом таращилась в монитор рабочего компьютера и бездумно открывала и закрывала последние письма в почте. Пальцы, создающие иллюзию работы, на самом деле действовали отдельно, не поддаваясь контролю растревоженных предстоящей встречей мыслей, которые совсем не желали собираться в кучу и делать из Сакуры хоть сколько-нибудь полезного сотрудника.       — Учиха Саске уже в переговорной, — сказала секретарша, и один звук этого имени заставил Сакуру подпрыгнуть на месте и еще сильнее вжаться в офисный стул, вместо того, чтобы подняться с места. Секретарша, не дождавшись вербальной — адекватной — реакции, приподняла бровь. — Ты идешь или попросить подождать?       — Идет она, сейчас будет. Спасибо, — ответила за коллегу Ино, и секретарша кивнула:       — Давай быстрее. А то кто-нибудь успеет его занять собой. Он красавчик, — с чувством выдала она, прежде чем скрыться за черной дверью кабинета.       Последняя фраза пролетела мимо ушей Харуно, которая в этот момент пыталась унять дрожь в пальцах. Ей хотелось крикнуть: «Не иду я никуда!», но выжидающие взгляды коллег по кабинету были обращены к ней. Как и чаяния всего отдела, который Сакура, конечно, не могла подвести.       В их залитом светом из больших окон кабинете всегда царила теплая атмосфера, присущая небольшим компаниям, которые в последнее время в Японии появлялись все чаще. Директор, конечно, был тот еще мудак, а начальник отдела, Какаши, любил косить от работы, скидывая свои обязанности на подчиненных, но сплоченность небольшого коллектива помогала преодолеть любые проблемы. Чуткость коллег помогала успокоиться, участие облегчало груз ответственности, распределяя по чужим плечам, а легкая поверхностная дружба делала часы, проведенные за работой, менее тягостными. А для кого-то вроде Харуно Сакуры — и вовсе единственными веселыми моментами в одинокой жизни отчаянной карьеристки. С ее оценками и результатами экзаменов она могла бы попасть и в компанию побольше и престижней, где зарплата повыше, обязанности стабильней, корпоративы с айдол-группами и медицинская страховка прилагалась; но, спросит она, в чем тогда веселье? Зато у нее — собственные проекты, которые она ведет, получая совершенно неожиданный опыт в самых разных областях, адекватные коллеги, с которыми и пива в баре выпить после шести приятно, послабления в дресс-коде и стремительный карьерный рост, который подвел ее от должности специалиста до заместителя начальника отдела за какие-то три года. Правда, он же ее подвел к внезапной необходимости заменять заболевшего начальника на переговорах с Учиха Саске — представителем как раз такой компании, что на вершинах небоскребов воротят большие деньги, где менеджеры сходят с ума от нагрузки и со злости топят, топят, т о п я т маленькие компании, как бумажные кораблики в море.       Сакура очень плохо плавала, если быть честной.       — Лучше не заставлять его ждать, — тихо напомнила Хината, склонившись к рабочему столу Сакуры из-за своего.       Харуно сглотнула, обведя взглядом коллег и остановившись на Ино, решительно сверкавшей голубыми глазами из-под светлой челки.       — Удачи! Ты сможешь! — потрясла кулаком та, и Сакура вздохнула, поднимаясь с места. Обернувшись к сумке, быстро выудила помаду, в последний раз прошлась блеском по розовым губам, и обернулась к коллегам, заправляя каре за уши.       — Как я выгляжу?       — Отлично!       — Молодцом!       — Красавица! — с чувством добавил от себя любитель пошлых шуток и мастер-классов по пикапу Киба, и Сакура осеклась, ловя себя на попытке задорно осадить его низкий, не лишенный подтекста тон. Этой искорки дерзости ей и не хватало — она ухватилась за нее, задержала в себе, и приготовилась обороняться со всей присущей ей смелостью.       Помахав ладошкой на общие пожелания удачи, Сакура наконец взяла со стола заранее приготовленную папку с документами и вышла из кабинета.       В конце концов, она была действительно ценным сотрудником, и даже придирчивый директор и ленивый начальник понимали это. Как бы Какаши ни отлынивал, он ненавидел косячить, и потому не оставил бы на Сакуру работу, с которой она бы не могла справиться. Если не выйдет у нее, значит, не вышло бы ни у кого, учитывая ее обширный опыт и дотошный упрямый характер. Сакура и раньше строила партнеров, получая их контакты от босса, мариновала до состояния готовности и никогда не отступала, навязывая свои условия до полной капитуляции. Но они были птицами ее полета — иногда менеджерами, иногда директорами, но такими же карасями малого бизнеса, в то время как Учиха Саске был чертовой акулой. Он был руководителем уровня почти наравне с ее директором, родственником CEO их огромной компании — они с Какаши гуглили — оборот которой превышал их в три раза, и потому общаться с ним так же, как с другими контрагентами, ошарашивая умением дерзко торговаться и быстро разбивать любые аргументы, в жаре спора переходя на решительное и безапелляционное «ты», было невозможно. Но самое главное — он совсем не желал уступать ни одного пункта в договоре, который выполнил бы квартальный финансовый план их компании за одну чертову сделку.       Сакура ожидала — вернее, в тайне надеялась — что Учиха Саске откажет, узнав, что Какаши пытается засунуть на свое место девчонку-менеджера. Она даже толком не общалась с Учихой, ведь все, что касалось этих крутых ребят, контролировалось свыше: не слышала его голоса по телефону, не разглядывала его аватарку в мессенджере. Сакура только перекинулась с ним двумя формальными письмами: в одном она принесла извинения и уведомила, что начальник заболел, а также предложила представлять компанию на переговорах, чтобы не переносить встречу, о которой они договаривались за два месяца. Другое она получила в ответ — со скупым согласием, от немногословности которого у нее мурашки по спине поползли.       «Харуно-сан,       Я готов встретиться с Вами вместо Хатаке-сана».       А вот она совсем не была готова, ясно?       И у нее поджилки тряслись при мысли о том, что в ближайший час она будет пытаться выбивать скидку из руководителя одного из ведущего конгломерата страны. Сакура даже предполагала, что, едва выпроводит Учиху за дверь, запрется в туалете, чтобы выплакаться от страха и адреналина — совсем как в школе после экзаменов. Или лучше было бы попросить коллег ее прикрыть и провести остаток дня в баре, чтобы все равно плакать, но уже с вином. Потому что она не могла перестать воображать, какое презрение искривит лицо бизнесмена, когда он увидит перед собой девушку, не перешагнувшую даже порог тридцатилетия, и как он будет с таким выражением сидеть всю встречу, делая вид, что говорит с несмышленой курочкой. Сакура не могла перестать накручивать себя: да наверняка у него одни часы будут дороже, чем все, что на ней надето, включая неприметные серебряные аксессуары; наверняка у него будут гладкие, выбеленные до синевы зубы, лоснящаяся от ботокса кожа, злые холодные глаза и узкие плечи, знающие только оздоровительный фитнес с тренером дважды в неделю.       Да, злость — это хорошо, подумала Сакура, открывая дверь в переговорную. Злость — это энергия и иммунитет против того, чтобы пресмыкаться.       — Учиха-сан, добрый день, — с легким поклоном поздоровалась Харуно и встретила гостя обаятельной улыбкой. Мужчина сидел спиной к двери, и она почти сразу почувствовала легкий аромат древесного одеколона, не душный, но по-своему одурманивающий; и только разогнувшись и сфокусировав взгляд на оппоненте, поняла, что попала еще сильнее, чем думала.       Потому что пропущенная мимо ушей реплика секретарши и в половину не описывала того, какой эффект производил Саске. Он был красив, безусловно, той феноменальной красотой, которую хочется проклинать, потому что она оскорблением бросается в глаза любому, кто не соответствует этому совершенству; заставляет дыхание остановиться в груди, пока весь мир тормозит на секундочку. Он также был хорошо сложен, что Сакура оценила, когда он поднялся ей навстречу (зачем?), распрямляя широкие плечи (за что?!) и прожигая ее взглядом черных глаз (почему?!..). И холод присутствовал — но другой, замкнутый вокруг него туманом таинственности с завораживающей серьезностью. Красота была бы ничем без этого чувства всепоглощающей уверенности в себе, что затопило комнату и теперь тянуло Сакуру на дно, ибо коленки подгибались только так. В его глазах не было презрения, осознала Харуно, лишь легкое удивление и жгучий интерес. Но, может быть, потому, что он и сам был ненамного старше нее?       — Добрый день, Харуно-сан, — ровно произнес он, и глубокий голос, произносящий слова с медлительным достоинством, прошиб ее до костей и попал совсем не в рациональную часть мозга.       — Присаживайтесь, — предложила Сакура, пытаясь нащупать упущенную ниточку, за которую рассчитывала держаться — мысль, что она хозяйка этого помещения. А еще надеялась, что не покраснела, как помидор, в цвет своей юбки. — Вижу, о Вас уже позаботились. Отлично, — добавила она, заметив чашку кофе перед ним.       — Да. Я предположил, что наша встреча может затянуться.       Сакура от его спокойных слов, обещающих ей ужасные мучения, чуть не промахнулась мимо стула; а может быть, от обещания, которое в ее голове приобрело опасную двусмысленность. Кипящие в ней адреналин и злость, встретив вместо вражеского монстра опасного, но притягательного злодея, вроде тех, что с дьявольской ухмылкой похищали прекрасных дам и заставляли рыцарей рядом с ними выглядеть неуклюжей грудой дурацких доспехов, устремились дальше по телу, зажигая неуместные мысли и реакции. Однако ей понадобилась секунда, чтобы понять, что Саске не шутит и не намекает; ни грамма веселья не было в этом ровном властном голосе, и она не смеялась тоже.       — Да уж, нам следует обсудить много пунктов. — Например, что сказать «я была заперта в одной комнате с самым горячим парнем, которого когда-либо видела вживую, и спорила с ним из-за деловой сделки» будет не совсем точной формулировкой причины, почему она все-таки отпросится с работы, но поедет домой, предварительно купив виски; она на самом деле не пила виски, но этот мужской ароматный напиток подходил Саске, и она могла бы представить, что он на вкус такой же опьяняющий. Назвать Учиху горячим парнем было как минимум несправедливо; это про пустышек и позеров, вроде тех, кто качает банки на бицепсах, чтобы склеить девчонок, а у самих в головах мозгов и характера не больше, чем у домашней болонки.       Они даже трахаются не все хорошо, а Саске… стоп, нет, Сакура, как ты дошла до этого? Она едва ли не ударила себя по щеке. Ей-то откуда знать? Почему ей вообще надо это знать?! Нет, не думать об этом!       Не доверяя своей речи, Сакура вежливо улыбнулась, наконец раскрывая папку и вытаскивая договор и протокол разногласий, по объему превышающий его в два раза. Предложила копию Саске, но тот, также сохраняя молчание (ей показалось, он дышит чуть глубже, чем нужно, но уже не доверяла своему здравомыслию), покачал головой, доставая из портфеля свой экземпляр и черную лаковую ручку, которую тут же крутанул меж костяшек. Этот неожиданный цирковой жест, продемонстрировавший твердость и быстроту длинных узловатых пальцев, заставил Сакуру зависнуть на них и очнуться лишь спустя несколько мгновений, проглатывая комок в горле. Она пыталась игнорировать жар, который нарастал внутри, и тонула из-за него в стыде за свои неприемлемые мысли, но от этого ощущения запрета истома нарастала: это были ее мысли, Саске не догадывался ни о чем, утешила себя Сакура и сглотнула беспомощно, когда сдавливающая грудь теснота опустилась ниже, оттягивая нервы легкой сладостью, которой так хотелось сдаться. Саске ничего не знал, это был ее секрет, Саске зачитывал протокол, перекатывая звуки канцелярских слов в легкой монотонной скуке, прерывающейся на многозначительные ударения, а Сакура, знавшая этот документ практически наизусть, не могла оторвать взгляд от его рук. Прожилки, тянущиеся под бледной кожей, переходили на запястья и уходили под белые манжеты рубашки и черные рукава пиджака; их рельеф, таких живых, хотелось проследить своим прикосновением; почувствовать легкую дрожь от любого движения, когда она погладила бы их губами. Осторожно коснулась бы языком больших и сильных ладоней, притянула бы к себе, и позволила бы дерзким пальцам проникнуть ей в рот, пачкая фаланги блеском для губ.       Наваждение пошлой, совершенно возмутительной фантазии застало ее врасплох и Сакура едва ли не фыркнула вслух, спешно отводя взгляд в серую поверхность стола и чувствуя, как температура в комнате повышается на добрый десяток градусов — для нее одной.       — Я вижу, у вас есть возражения? — Его голос ворвался в остаточные призраки образов, продлевая мираж мозолистых подушечек его пальцев, давящих на ее мокрый язык, и обхваченных ее губами костяшек, заставляя чувствовать вкус соленой кожи и еле уловимый запах чернил, которыми он делал пометки; черные глаза смотрели бы на нее интенсивно, исподлобья, проникая в самую глубь ее, зеленых, вспарывая душу на предмет самых затаенных желаний. На это хотелось только пискнуть: «Возражений нет», но Сакура моргнула и проговорила почти спокойно — и была приятно удивлена собственной выдержкой, отвечая почти без запинки и очень серьезно:       — Я знаю, что мы согласовали этот пункт ранее по почте, однако если мы будем делать уступки по другим условиям, его придется пересмотреть.       — Например?       — Критические разногласия вызывают подпункты седьмого раздела. — Сакура подалась чуть вперед, больше всего на свете боясь сейчас выглядеть испуганной.       — То есть мы оставляем вопрос открытым, — с раздражением фыркнул Саске, и Сакура позволила себе легкую улыбку.       — Пока что мы оставляем его в Вашей редакции.       И, черт, не стоило поднимать взгляд, но она это сделала, и Саске смотрел на нее именно так, как в ее мечтах — в упор, затапливая горячей волной облаченных в холод эмоций, скривив губы. Сакура и не заметила, как сильно он сжал в пальцах ручку, когда она подалась чуть вперед и вздернула подбородок; больше всего на свете девушка боялась сейчас выглядеть испуганной, а Саске — выдать хоть каплю неподобающих желаний, спонтанно возникших в его голове и не желавших уходить. Ее появление было для него словно вспышкой взрыва, его, наверное, ослепило, но не от ангельского совершенства девушки на пороге кабинета — наоборот, от того, что она была его дорогой в Ад за лучшие грехи, ни об одним из которых он не пожалеет; что была настоящей, живой, но сделанной словно специально для него. С простоватым лицом с полными губами и яркими, как будто вечно чуть испуганными глазами — сущая прелесть, аж руки в кулаки сжались от желания прикоснуться; с хрупкой фигуркой, без выдающихся выпуклостей, но гибкую и легкую, как раз для его рук, в чем он мог убедиться благодаря этой узкой юбке, обхватывающей ее задницу, на которую он смотрел, пока она шла к месту напротив него. Сакура — маленькая, изящная, уверенно держащая себя в руках, наверняка чувственная и головокружительно красивая; окутанная сладковатым бархатным запахом свежих цветов и слегка краснеющая, но продолжающая гнуть свою линию в этих переговорах, даже когда слишком хочет его. Разумеется, Саске видел это, ее реакции, взгляды и неловкие ужимки тела; по узелкам этого напряжения в ее плечах ему хотелось провести руками, позволяя возбуждению свободно течь по ее венам, но не выдавал себя, позволяя ее характеру — не из легких, конечно — раскрыться, уверенности распуститься пышным благоухающим цветом специально для него, чтобы посмотреть, как далеко она зайдет. Но попросить ее принести ему еще кофе было огромным искушением — Саске едва ли не прикрыл глаза, представляя, как Сакура проходит мимо него к двери, а он ловит ее за запястье и рывком встает, сразу захватывая в тесную ловушку между ним и столом. Ей пришлось бы прислониться к краю, почти усаживаясь, потому что его стояк уперся бы ей в живот. И в его голове девичье удивленное оханье заглушается его тихим довольным смехом. Ее руки упираются в стол, не давая ей упасть на спину, и на круглой груди натягивается блузка, в изгибе спины являя достоинства ее фигуры. Саске сразу располагает руки на ее ягодицах, мягко ощупывая большими ладонями половинки и чувствует, как она мнется, сжимая бедра, потому что уже возбуждена. Он не спешит задирать юбку; ее ноги зажаты меж его коленей, не давая сбежать, дернуться, и он сгибается в спине, опуская вибрирующие от жажды губы на ее шею. Под этой блузкой не скрыть засосов, но это добавляет в его поцелуи пряное удовлетворение, когда он прихватывает зубами нежную кожу и вылизывает языком, не в силах насытиться ее вкусом. Сакура невольно скользит пальцами по скользкой столешнице, смыкает пустые кулаки, не найдя, за что можно уцепиться; она трепещет, ерзает, пытаясь унять огонь между ног, и невольно поднимает колено, тесно прислоняясь к его возбуждению. Это заставляет его с тихим рыком распрямиться и застыть от открывшегося зрелища: ее голова откинута назад, а тело выгибается от каждого тяжелого, дающегося с трудом вдоха.       Настоящая Сакура не дала ему любоваться длиной ее шеи, подставив беззащитную тонкую кожу под кусачие губы и метки их поцелуев; она, наоборот, подалась вперед, тень от подбородка утонула в декольте, туда же чуть не нырнул взгляд Саске, готовый без раздумий познавать глубины на предмет других тонущих, но в последний момент он перевел глаза в сторону, сжав губы и не реагируя на ее настойчивые слова. Там не было ничего о желании, зато очень много — о процедуре согласования повышения цен, и Саске нахмурился, слушая, как нерешительно сбивается тонкий голос, но тут же продолжает с удвоенным усердием. Сакура очень хотела до него достучаться; она не сомневалась, что Учиха будут такими же беспринципными, диктуя свою политику расценок, и ей надо было добиться понимания, что их компании требуется полное содействие и понимание этого вопроса. Но вместо этого Сакура, не в силах перехватить его взгляд, невольно скользила ниже — по чертам лица, где грубость укрупненных мужских черт сложена была с изящной гармонией высоких скул, прямого носа и причудливо изогнутых губ. Удивительно, как малейшие перемены эмоций касались этого лица, меняли его подвижные черты, но никогда не давали заглянуть глубже поверхностных реакций. Он так грозно хмурился и опасно сжимал челюсти до желваков, или слегка прищуривался, как будто улыбался одними глазами, но что скрывалось за этим, узнать мог, наверное, лишь тот, кто знал его очень давно. Сакура думала: был ли Учиха раздражен тем, что теряет время? Или зол на количество бумажек, необходимых для изменения прейскуранта? Или блефовал, готовясь и здесь снести половину договора в правки? То, что Саске был чем-то напряжен, Сакура видела, даже не приглядываясь, и от того, как под слоями рубашки и пиджака выделился рельеф плеч, у нее даже в горле пересохло. И голос предательски ее подвел, сбившись на цифре.       Она остановилась, не договорив до конца следующее слово, и Саске поднял на нее тяжелый взгляд.       — Здесь написано три недели, а не четыре, — заметил он, и в его голосе послышалось недовольство.       — Три, конечно, три. Прошу прощения, — выпалила Сакура, и Саске махнул рукой, не изменившись в лице.       — Хорошо. Продолжайте.       Ее ошибка была слишком незначительная, чтобы заострять внимание, но Сакура все равно чуть не щелкнула языком с досады. Саске — непробиваемый, абсолютно равнодушный, очень закрытый.       Она бы хотела видеть на его лице эмоции, которые он не может сдержать.       Например, когда он наконец начинает касаться ее — той, что скрыта под одеждой, так вероломно стоящей у него на пути. Он ухмыляется чрезвычайно довольно, когда понимает, что Сакура позволяет ему больше, что не отталкивает буквально накинувшегося на нее малознакомого Саске, но сама обнимает за шею и проводит ладонью по могучей спине, стаскивая с плеч пиджак. И едва его руки выпутываются из рукавов, он нетерпеливо возвращается к ней, потерянные секунды компенсируя чуть грубоватыми порывами. Он прямо ладонью лезет ей в вырез блузки, резким движением срывает вниз все, что попало в кулак, рвет пуговицы, обнажая кружево белья, соблазнительно приподнимающего грудь. Сакура видит, как снова шевелится его челюсть — но теперь уже от того, что его рот буквально наполняется слюной от вида ее открывающегося тела. Чашечка бюста тоже отодвинута в сторону, жесткая основа чуть царапает кожу, а Саске стремительно наклоняется вниз и размашисто, жадно накрывает бусинку соска горячим языком, раскрытым ртом почти укладывается на ее грудь. Сакура вскрикивает, но никого из них не волнует, если они будут услышаны. Ее рука отрывается от стола и ложится на его волосы; она пропускает через дрожащие пальцы черные непослушные вихры, сжимает их у основания и снова стонет, когда он, сдвигаясь, с оттягом прикусывает сосок, вкладывая в грубость все свое нетерпение и восхищение, которое требует выхода; он хочет играть на этом теле, как на музыкальном инструменте, извлекая прекрасные звуки. Наконец, Саске подхватывает ее под задницу и усаживает на самый краешек стола; юбка задирается, впивается швами в ноги, но Сакура только сглатывает, когда вторая его рука спешно стаскивает с нее блузку. Он слишком спешит, так что блузка остается висеть у ее локтей, стесняя движения, а белье сминается где-то над животом — ему достаточно, чтобы наконец взять в ладонь другую грудь, пробуя пальцами ее податливую мягкость. Округлая форма идеально ложится в мужскую руку; он сжимает, оставляя по краям красные пятна пальцев, тут же проходящие под нежными поглаживаниями, плющит сосок под подушечкой пальца, массируя полушарие груди, игриво пощипывает, пока поцелуи ползут вверх — по ребрам, трогательным ключицам, белому горлу, и здесь Сакура опускает голову, захватывая его взгляд в плен своих глаз.       Зелень радужки темная, как будто травянистое поле накрыла тень бури, а из озерного дна таинственно поблескивают манящие искорки нечисти. Сакура приоткрывает рот, берет в свою ладонь его руку — разница в их комплекции заставляет Саске глухо простонать — и подносит его запястье к губам. Она чертит линии вдоль его вен, не пропуская ни сантиметра грубой кожи, вылизывает его ладонь и покрывает ее восхищенными поцелуями, показывая, насколько сильно она в этот момент — его. От ее прикрытых глаз и теплого дыхания на влажной коже у него тяжесть в паху оседает такая, что он почти теряет над собой контроль, и давно стоящий член пульсирует так, что его всего, кажется, сотрясает от желания наконец взять ее, вбивать ее сильными быстрыми толчками в этот стол, расшатать ее телом, трепещущим от волн удовольствия и его безжалостных движений, эту мебель. Но Сакура парализует его одним взглядом, когда приоткрывает глаза и направляет его пальцы себе в рот.       О да, это фантазия Сакуры, это ее план, но Саске вовсе не стал бы возражать.       Он не возражает, когда она, смочив его пальцы слюной и чуть не заставив кончить от того, как втянула щеки, бесстыдно обсасывая их, чуть шире расставляет ноги и мягко опускает его руку вниз. Саске ее юбку чуть ли не рвет, пытаясь задрать до пояса, и низко смеется, увидев развратное зрелище, которое будет долго вспоминать — широкие полоски чулок, обхватывающих ноги у самых бедер и трусики, пропитавшиеся влагой ее возбуждения. Он с издевающейся аккуратностью отодвигает ткань в сторону, и низкий смех переходит в рычание, когда его пальцы пробуют войти в нее. Сакура снова вскрикивает, откинувшись на локти и изогнувшись в спине; бусинки сосков смотрят строго вверх, ребра прочерчиваются под молочной кожей, и ее распаленный, развратный вид заставляет взор Саске помутиться; все заволакивается пеленой, кроме нее, полураздетой, со стесненными блузкой руками и наспех сдернутым бюстгальтером, темным следом грубого засоса у ключицы и разметавшимися по столу розовыми волосами. Она пульсировала, принимая его пальцы в горячую тесноту, на ладонь сочилось возбуждение, и Саске сжал зубами нижнюю губу, отрезвляя себя. Он начал двигать пальцами, погружаясь глубже, осторожно прикасаясь к клитору. Вторая его рука держала ее ноги раскрытыми для него, прижималась ладонью к мягкой округлости бедра, туго обхваченной резинкой чулок, пока он исследовал ее надрывное удовольствие пальцами, тонул во влажной глубине, считая секунды до того, как заменит руку своим крепким членом. Если Сакуре было достаточно двух пальцев, как она будет кричать на его достоинстве? Как она будет его сжимать, сладко хныкая, и принимать его целиком, забываясь на этом столе?       Первый оргазм прошибает женское тело в его руках, бежит электрическим разрядом вдоль позвоночника и сгибает ее практически пополам, заставляя со стоном выкрикнуть его имя и этим сшибая последние заслонки разума Саске: он хочет больше. Он продолжал яростно двигать пальцами внутри нее, нажимать на клитор, продлевая мучительное удовольствие и одновременно теснясь ближе меж ее дрожащих ног. Его рука с хлопком влажности покинула ее, и Саске завалился вперед, одновременно яростно расстегивая ремень на брюках и тыкаясь губами в подбородок, в скулу, ведущую к маленькому чувствительному ушку, на которое он бы пропел обо всех тех вещах, которые чувствовал с ней. Но сильнее, нежели наконец взять ее, он хотел ее поцеловать ее припухшие, приоткрытые губы, попробовать на вкус ее дыхание — и потому наклонился вперед, чувствуя, как она водит плечом, выпутываясь из рукава блузки и обнимает за шею, нетерпеливо притягивая к себе, чтобы опустить окончательно на дно этого омута.       Но Саске вынырнул, с ужасом одергивая руку от топорщившейся ширинки брюк, куда непроизвольно опустилась его ладонь, стараясь облегчить возбуждение. В висках стучала кровь, разгоняемая бешеным возбуждением, а в ушах звенело эхо стонов, которые он себе напридумывал. Ему оставалось радоваться, что сидячее положение напротив Сакуры скрывает стояк, такой твердый, что им только гвозди в разделяющий их с Харуно стол забивать, распиная на дереве здравомыслие и совесть. Саске сглотнул, посмотрев на Сакуру, но девушка опустила взгляд в договор. Она сжимала бумаги так, что побелели костяшки пальцев, и его заминка, судя по всему, опять прошла незамеченной.       На самом деле, разговор не заканчивался между ними ни на секунду. Саске заламывал проценты предоплаты, в голове разминая ее грудь, Сакура оттягивала сроки оплаты, видя перед собой его бешеный взгляд, когда она раздвигает перед ним ноги, позволяя блузке сползти еще ниже. Она не удержалась — подняла руку и сжала пуговицы низкого ворота в кулаке, как будто поправляя одежду, на самом деле — проверяя, на месте ли, когда фантазия вставала перед глазами с ошеломляющей яркостью, заставляя все тело сладко ныть. Она скрестила ноги и теперь сжимала колени, не зная, дает ли трение между бедер эффект хоть какого-то прикосновения, разрядки, помогающей держать разум в работе, или она только сильнее распаляет себя, желая наконец почувствовать наполненность. Сакуре было ужасно жарко, и она то и дело откидывала волосы назад, давая воздуху окатить прохладой ее щеки и шею — там, где должен был бы красоваться кровоподтек от яростного, жадного поцелуя Учихи. Того самого, что обсуждал с ней контракт, срывал все планы их отдела, упорно не желал идти хоть на какие-то уступки, и за это достоин был звания несносного ублюдка — но того самого, которого она хотела чувствовать в себе, на себе, рядом с собой, слушать его хриплые сдавленные стоны, патокой текущие ей в уши, и подаваться назад, вынуждая его взять медленный темп. Такой, чтобы у него в голове гранаты взрывались от изнывающего желания, чтобы цеплялся за ее бедра до синяков, с каждым толчком позволяя ей ощутить рельеф его члена.       О, нет, Сакура не будет лежать покорной куколкой в его руках, позволяя иметь себя на этом столе, как безвольную шлюху. Она лучше любой шлюхи, она хочет его целиком, испить всего до последней капли, и чуть ерзает, когда он водит кончиком члена меж складок половых губ, собирая влагу и дразня ее. Сакура решает оставить свою одежду на потом, хотя блузка трещит на спине, когда она тянется вперед и хватается за удавку галстука вокруг его шеи; воротник топорщится, когда она одним движением разъединяет узел и бросает шелк в сторону. Сакуре не хватит сил разорвать его рубашку так же, как он ее, и она возится с каждой пуговкой, умело вытаскивая их из петель, несмотря на мелкую дрожь в пальцах; ее лучшей наградой за расторопность оказывается твердая, сильная грудь, открывшаяся навстречу. Девушка стонет от одного вида этого тела, нетерпеливо распахивает белую, ужасно официальную рубашку, проводит пальцами по линии крепких мышц, складывающихся в мощный жилистый торс — античные боги завидуют, их мрамор не такой горячий и не такой отзывчивый, как трепещущий под ее руками Саске. Он приобнимает ее за талию — Сакура чувствует ребрами вздувшиеся мышцы предплечья — и нетерпеливо проникает в нее, с одного толчка заходя почти до основания и заполняя ее целиком. Синхронно стонут оба; она наяву чувствует узость своей талии в этой дикой хватке и сжимает зубы. Она может его принять, об этом говорит властная ухмылка, оказывающаяся напротив ее лица. Волосы Саске свесились вперед, бросая тень на его жесткое выражение, искаженное удовольствием; он смотрит не отрываясь, делая первый толчок. Такой же резкий, глубокий, заставляющий ее завалиться назад, ударяясь лопатками о стол, а пальцы на ногах беспомощно поджаться — а ведь на ней все еще чулки, что лоснятся под его рукой, когда он подхватывает ее колено и пытается закинуть ступню себе на плечо. Сакура позволяет ему сделать несколько мощных толчков, от которых ее крутит всю — выгибается в спине до узора тонких косточек под молочной кожей, позволяя сосчитать созвездия редких родинок на соблазнительном девичьем теле, растянувшись на этом столе под его звериным взглядом, жадно впитывающим ее образ. Сакура чувствует, как ему узко в ней, как до одури хорошо, и ей бы лежать да отдаваться во власть этих рук, губ и члена, но не позволяет себе быть той, кого этот красавчик может просто разложить на столе и трахнуть (даже если он уже это делает). Она тянется к его шее, заключая плечи в кольцо рук, поднимается, и то, с какой легкостью он опрокидывает ее на себя, отдается теплом внизу живота, встречаясь с его членом, движущимся внутри нее с нарастающей скоростью. Сакура выгибает спину, царапает его грудь своими сосками, и он убыстряется, с каждым толчком все грубее, глубже; непрекращающийся ритм превращается в рывки и он наклоняется, языком размашисто мажет по нижней губе и припадает ко рту, едва она позволяет углубить поцелуй.       Ее рука упирается в живот, отталкивая от себя, но, едва Саске нехотя отрывается от ее губ, целует его кадык легко и почти невинно, нежной девичьей лаской застилая разум сладким туманом, прежде чем поднять глаза и произнести:       — Вы заходите слишком далеко!       Наяву ее голос буквально прозвенел, разносясь по пространству и отскакивая от стен; Сакура была возмущена и хмурилась, глубоко дыша.       Саске сохранял оскорбительное спокойствие и подумал, что над злостью девочке еще надо поработать — звучала немного плаксиво.       — Даже учитывая небольшие объемы заказа, которые мы можем гарантировать сначала — хотя, повторюсь, в годовой перспективе мы планируем увеличить оборот в два раза, Учиха-сан, и это не пустые слова — ваши условия логистики с теми ценами, что вы предлагаете — это работа в убыток!       — Это все, что я могу предложить для вашей компании на данный момент.       — Вы намеренно препятствуете заключению этого контракта, — распалялась Сакура, стуча по раскрытому договору своей ручкой — не каким-то лакированным «Паркером», а простой шариковой, которую не стыдно и сломать об упрямый лоб одного брюнета напротив. — Потому что даже если мы обращаемся к транспортной компании, вы выставляете невозможные условия для отгрузки!       — Эти «невозможные условия» — залог работы наших складов, — холодно возразил Учиха.       — «Невозможные условия» — это процент логистики, который абсолютно неконкурентоспособен в условиях нынешних цен, за который вы еще и не даете предоплату. — Их взгляды в очередной раз скрестились между собой; мысленно они обменивались ругательствами, но ругательства эти раздавались совсем в других условиях. — Я отсылала вам все наши банковские документы, давала контакты наших партнеров, все они могли подтвердить нашу платежеспособность, у нас не было ни дня просрочки. Если вы хотите зайти в эту нишу, мы для вас — самые подходящие партнеры, но пятнадцать дней — это просто шутка, Учиха-сан!       — Я предельно серьезен, — чуть сдавленно фыркнул он, подавляя желание потянуться к узлу галстука, чтобы ослабить его, открыть кусочек шеи на обозрение упорной девчонке, которая сидела, спорила, как ни в чем не бывало, и была слишком далеко от его прикосновения. Конечно, он хотел бы зайти в нишу, и судя по тому, как она не отрывала от него взгляда, припечатывая каждое слово мелодичным тоненьким голосом, она тоже совсем не тот подтекст тянула в своей речи, то и дело облизывая губы, на которых блеск нейтральной помады под ее языком уже сменился на естественный, ужасно завлекающий цвет.       И двигаться в ней медленно было пыткой, когда она под его руками — искрящийся хвост сгорающей кометы, который он умудрился поймать, такая горячая и гибкая, просящая и отдающая, дерзким взором вызов бросает, сжимая его в себе так, что звездочки пляшут перед глазами. Но она просит именно так, всем восхитительным телом прижимаясь к нему, умоляет дать ей запомнить каждое движение, и он поддается, не переставая ласкать ее клитор — так же медленно, чувствуя, как она напрягается, впивается задниками лакированных туфель ему в задницу и бормочет что-то. Так было даже хорошо — он бы слишком быстро кончил, рванув к оргазму с яростной скоростью спринтера, не жалея ни ее, ни себя; но секс, медленно подводящий их к грани очередного срыва, заставляющий дрожать от потери равновесия, впитывать в себя всю эту ситуацию, дышать запахом секса, пропитавшего небольшую переговорную, цепляться за одежду, так до конца и не снятую, заглядывать в глаза человека, который пытается прогнуть тебя под свои условия на чертовых бумажках, в тысячу раз ярче любого случайного перепихона, что случался у Саске. Ее задница елозит по столу, подчиняясь силе его бедер, взгляд, сверкающий мутными изумрудами, опускается в место, где соединялись их тела, и она стонет, смущенная этим зрелищем. Она давно вся раскрасневшаяся, распаленная; когда он схватил ее за шею, несильно сжимая, обхватила его запястье ладошками, прижимая предплечье к ложбинке между грудей. Но когда судорога очередного оргазма начинает сжимать внутренности ее живота, обещая через мгновение отпустить ее и кинуть в объятия небытия, она вдруг шикает.       Реальность вторила строгой, но почти отчаявшейся Сакурой, которая откинулась на спинку стула и с нажимом почти рычащим произнесла:       — Если вы продолжите настаивать на этих условиях, наше обсуждение закончится ничем, Учиха-сан.       О, он был целиком согласен с этой фразой. Этот секс был слишком осторожным для страстной ебли на столе, с которой они начали; он не любил ее, своевольную заместительницу какого-то мелкого начальника, считающую, что прогнет под себя Учиху на профессиональном уровне, он пока просто обожал ее в своих мечтах, и хотя бы там мог сделать как хочет и что хочет; мог превратить фантазию в акт сладостной расправы за то, что за мгновение превратила его член в камень и мозг в желе. Саске вышел из нее — но лишь на секунду, чтобы стащить со стола, все так же держа за горло, развернуть и уронить грудью на стол. Именно так следует трахать в офисе плохих девочек — раскладывая их на столе прямо в договор, прижимая к поверхности с такой силой, чтобы пот слизывал чернила с чертовых бумажек и его условия отпечатались у нее на теле; мелкими буквами стандартного шрифта: в лице Учиха Саске, действующего по доверенности… далее именуемый Исполнитель прямо под искусанными сосками; хотя, нет, эту часть поправить надо — его устраивает и по имени, жалобно, тонко и растягивая гласные, прося вернуться к начатому и дать еще больше. Саске стаскивает ее трусики до колен, глядя, как она пытается удержаться на дрожащих ногах, все еще обутых в туфли. Равновесие на каблуках поддерживать тяжело, когда все мысли и желания концентрируются между ног, но она все же распрямляет колени, вздергивая кверху попку; контуры полукружий окаймляются снизу чулками. Учиха не удерживается от звонкого шлепка (в реальности — глухого, когда он сам себе машинально дает по колену в темной брючине, на котором держит руку, слишком захваченный желанием реально отшлепать ее — за это чертово упорство с таким видом, будто она несмышленышу объясняет условия работы в их бизнесе), оставляющего розовый след на аппетитной заднице — знак его власти, его причастности, его преданности ее красоте; наконец, Саске раздвигает ее бедра одной рукой и входит снова — за целую минуту он успел соскучиться по этой тесноте, сладко истекающей для него. И начинает двигаться.       Как сквозь пелену тумана, шума в голове от зашкаливающего возбуждения от нового положения до Сакуры доносятся влажные звуки частых шлепков; она чувствует (слишком ярко для простой мечты), как член двигается внутри нее, как пах Саске стучится о ее задницу, как она раскрывается, трепещет, сжимается, когда принимает его раз за разом. Сакура отчасти ожидала, что он скрутит ей руки, запутанные в блузке — может быть, на секунду желала этого, но отмела фантазию, заменив той, где одной силы толчков хватает, чтобы удержать ее на столе. Только первые мгновения он держит ее, прижав щекой к столешнице, пока она выгибается от ощущения прижавшихся к горячим чувствительным соскам холодной бумаги; но неласковой поверхности под ней передается жар ее тела, а рука Саске, прочертив ее позвоночник, хватает ее за тонкую талию, силой раздвигает ягодицы и мнет их, удерживая на месте или помогая подмахивать ему, пока вторая падает на локоть рядом с ее головой, и он накрывает ее собой. Сакуре кажется, что кожа немеет под силой этой хватки на бедре, от которой расцветут соцветия синяков в форме его пальцев, но в любом случае ее чувствительность сосредоточена не здесь. Она — в месте их соединения, безжалостного и милостивого одновременно; в комочках нервов, раскиданных по ее телу, что зажигаются под его прикосновениями, как спички, под ощущением его нависшего над ней тепла. Сакура приподнимает голову, еле встает на локти — сложно, когда тело ходит ходуном под безжалостным напором Саске. Как будто она последняя женщина в мире, последнее удовольствие в его жизни.       А потом оборачивается через плечо и ловит вдруг взгляд такой откровенный, что все замирает вокруг; замирает и он, почти выйдя из нее, и взирает вдруг открыто и с легкой полуулыбкой. В звенящей тишине Сакура промаргивается, обнаруживая, что не дышит, что теперь-то точно покраснела, и Саске напротив улыбался совсем не по-деловому.       — Что, простите? — переспросила она, думая, что галлюцинация заговорила. А так не бывает.       — Я сказал, — с усмешкой повторил Саске, — что единственное условие, с которым я могу удовлетворить большую часть ваших правок — это если вы сходите со мной на свидание. — И, как будто этого недостаточно, чтобы она потеряла дар речи, добавляет почти ласково, смакуя каждый звук: — …Сакура.       Он припечатал ее — ее собственным же именем, как добивающим ударом, от которого уходят в нокаут. Вежливость пропищала напоследок: «и даже никакого –сан!» — и с хлопком пропала, оставляя Сакуру во всем великолепии ее вспыльчивого несдержанного характера.       — Вы… — она прокашлялась, потому что слова хотели выйти все разом и столкнулись в ужасный клубок на выходе из горла. — …Издеваетесь?       В мороке духоты, царящей в переговорной, где не должно быть такой температуры, растворилась картинка фантазии. Ее как ветром снесло из головы Сакуры, будто и не было никогда, и только неприятное ощущение уже кажущейся чужеродной влаги между ног напоминало о том, что она была ужасно возбуждена буквально минуту назад. Неудовлетворенность поднялась вверх по телу, оставила камни ноющей обиды в животе и забралась в голову, находя ее худшие чувства и мысли, чтобы раздуть их до размеров катастрофы. Быстрый, богатый на выдумки ум Сакуры позволял ей не только рисовать соблазнительные, невероятно реалистические картинки, но и накручивать себя.       — Издеваетесь, я спрашиваю?!       — С чего бы мне издеваться? — Саске не только не смутился, но и, кажется, слегка ухмыльнулся, и тумблеры в голове девушки переключает совсем в другую сторону.       — А чем я тут, по-вашему занимаюсь?! — рявкнула она. Вскакивать с места пока не решилась, но почти хлопнула ладошками по столу. — Я говорю с вами, как с серьезным человеком!       — Я уже сказал. Я очень серьезен. — Намеки на улыбку действительно пропали с мужского лица. Сакура выть была готова от того, каким он сейчас был привлекательным, когда смотрел на нее, ожидая ответа, и даже, кажется, слегка волновался. Но фантазии легли на реальность копировальной калькой и головоломка вдруг раскрылась: два рисунка совпали контурами и выдали нечто страшное, вызывая в Сакуре волну возмущения на оскорбление. Он, конечно, понял. Он думал теперь, что она прыгнет к нему в постель, благодарная и счастливая, и продаст свою гордость за какой-то договор, который ее компания заслужила честным трудом. Все часы переработок встали перед глазами; сочувствующие взгляды охранников, выпускающих ее из бизнес-центра в начале девятого, бессонные от усталости ночи, где она считала часы ожидания нового дня, наполненного борьбой с обстоятельствами и человеческим фактором; а еще корпоративы, где казалось, что они друг другу лучшие друзья, и майские каникулы Золотой недели, когда они в самом деле поехали с Ино за город. Мнение, которое Саске сложил о ней — в корне неверное. Оскорбительное, если уж быть точнее, и ему не сломать ее так просто.       — Если для вас так просто играть этой работой, — начала она, плюнув на то, что повышает голос и не может говорить спокойно; под руками разложенные листы хаотично сбились в неровную стопку. — То просто сделайте, что мы просим, и не разыгрывайте спектакль!       Саске подался вперед и сцепил руки в замок перед лицом. О, эти руки. Сакура почти готова была плакать от того, что они принадлежат такому конченному мудаку.       — Всего лишь одно свидание, Сакура. В любое удобное вам время.       Она все-таки встала. Стул отодвинулся назад с такой силой, что врезался в стену. Сакура смотрела сверху вниз на него, ее грудь вздымалась от тяжелого дыхания, глаза блестели бешено, и Саске думал, что ничего красивей в жизни не видел. Ему хочется притянуть ее к себе за ворот этой блузки, затолкать ее наглость и неприступность ей в глотку своим крепким поцелуем и дать ей выместить этот гнев на нем со всей страстью; он готов испить ее характера до дна, чтобы все — ему одному до последней капли.       — Идите к черту, Учиха Саске!       Но Сакура ушла тут же — он не успел поймать ее за руку и опрокинуть на стол, потому что в реальности он не спит с кем-то, кого едва знает, а она слишком стыдится себя. Дверь за ней захлопнулась с громкостью, что лучше любых слов сообщала о провале переговоров всем соседним кабинетам. Саске вздохнул, запахнул пиджак, зная впрочем, что тот не сможет прикрыть его пах, и едва не поддался искушению поправить стояк, вздувавший брюки: только мучить себя, когда ничего нельзя сделать. Допил остывший кофе; горький вкус на языке был разбавлен кислым привкусом провала и злого неудовлетворения. Он обязательно подумает, где совершил ошибку.       А Сакура обязательно выплачет себе к черту все глаза и утопит слезы в красном вине с терпким вкусом очередного разочарования.