Peonies

Саше всегда казалось, что в его душе цветы прорастают. Так банально и совсем не эстетично растут, только портят весь вид своей красотой, что не к месту. Саше они не нравятся — глупые, не колючие, не ухоженные — «бабочки в животе» намного лучше звучат, поэтичнее, но иначе он свои чувства описать и не может. Пионы. Яркие. Полные. В них жизнь через край бьет. Но они такие глупые. По-детски пафосные и несерьезные. И несмотря на все это, пионы Саша любит. Эта цветочная вакханалия, что по его представлениям активнее разрастается, ему даже нравиться начинает. Она пестрит красками, к ней привыкнуть проще простого. Еще она уютная. Ляжешь на поле, где только кусты пионов — и не видно тебя, аромат их голову дурманит, а из зелени листков и выбираться не хочется. Да и если снизу смотреть — цветы еще прекрасней. Саша из детства это помнит, потому что бабушка пионы очень любила, а он — помогать ей в небольшом садике, а потом между кустами лежать, в голубое небо глядя, пока солнце глаза слепит и слезиться заставляет. Сочные бутоны еще не раскрывшихся цветов подождать призывают, учат терпению — дескать, подожди, ребенок, все еще в жизни будет, засияем, распустимся! И мальчишка и рад был ждать, впитывать знания, терпению учиться, с интересом вокруг происходящее познавая. Тогда-то в душе его эти цветки и поселились, навсегда там обосновываясь, первые семена рассеивая. Время шло, цветки постепенно росли, силу набирая. И в пятнадцать лет, когда Саша впервые влюбился, он почувствовал это — бутон, слабенький, на еще совсем тоненьком стебелечке, раскрываться начал, силу свою набирать. Лепестки были белесыми, с одной розовой полосочкой, будто неумелый селекционер не так сорта скрестил, вывел не то, но гораздо прекраснее изначальной задумки. «Доверяй всегда цветам в своем сердце, они никогда не врут, — наставляла еще ничего не понимающего внука бабушка много лет назад. — Они порой даже лучше тебя правду знают». И только в пятнадцать Саша понял слова эти. Прочувствовал их вместе с раскрывшимся на заре бутоном. В шестнадцать он узнал и каково это — когда цветы внутри вянут вместе с глупой влюбленностью в девчонку из параллельного класса, что другого предпочла. Это не было больно — скорее как-то грустно. А еще безысходностью веяло, бессилием. Тогда Саша зарекся не влюбляться «очень сильно», потому что даже представлять не хотел, чем все это может кончиться, что еще пионы ему преподнесут. Потом случился Чемпионат Мира. И Денис, который лучше всякого солнца цветы согревал одной улыбкой, бутонам давал вновь раскрываться, показывая миру всю их красу. Денис был чудесный. Теплый, как лето в Испании и одновременно холодный, как сибирские зимы, потому что у него уже был человек, которому он все свое тепло дарил, вечерами согревал и полевые ромашки таскал. Саше ромашки никогда не нравились, но его пионам нравился Денис, что было очень парадоксально. Разум цветы в душе приструнил, показал, где их место и почему Черышев не тот человек, к которому следует чувствовать подобное. Пионы обиделись и гордо спрятались ночью, а утром так и не высунулись, вызывая у парня облегчение. «И цветы способны ошибаться», — подумал Саша, возвращаясь к привычной жизни. А теперь он встретил Даниэля. Того, кто из турнира их так просто выбил. Того, кого ненавидеть можно, но почему-то не хотелось. Пионы гордо молчали, еще не приходя в себя после июля, а Даниэль с чуть менее гордым видом дарил ему розы. Белые. Полные пафоса и намека на нежность, которой Саше всегда почему-то не хватало. — Я не люблю розы, — промямлил тогда парень, заливаясь краской, что своей яркостью с цветом футболки Монако могла поспорить. — Оу… — опешил Даниэль, взгляд потупив и уставившись в пол, нервно губу закусывая. — Как по-английски «пионы»?! Господи, работай же ты наконец! — шептал Саша на родном языке, стукая по экрану телефона, что не хотел начинать работать. — Кажется, я понял! — засиял Субашич, через секунду скрываясь, оставляя Головина в неведении, потому что на хорватском мысли озвучил, и спустя несколько минут возвращаясь. С огромным букетом. Пионов. Белых. — Вообще-то, мне красные нравятся. — Pizdec. С того момента их общение перешло на какой-то новый уровень: бесконечные сообщения до поздней ночи, посиделки в кафе за чашечкой чая и нелепом общении на английском, переходящем иногда на французский с примесью хорватского и русского. И цветы каждое утро. Саша сначала смущался — ну неловко это, когда взрослый мужчина пионы (хоть и любимые) дарит! — даже не представлял, как в его квартирке место не заканчивается, ведь эти букеты выбросить рука не поднимется! А потом просто привык. Румянец с щек не исчезал, но и цветы в душе просыпаться не хотели. «Обиженки какие!» — думал парень, все же немного волнуясь по этому поводу. Без этих глупых пионов внутри как-то не так было, не хватало чего-то, но никаких извинений они и принимать не собирались — сам виноват, сам так захотел! А потом Дани первым не выдержал: не дождавшись ясных ответных действий или хотя бы намеков, зажал Сашу в углу и, пока никого рядом не было, поцеловал, чувствуя, как чужое тело в его руках напряглось моментально. «Что-то не так?» — прошептал он после, ощущая тяжелое дыхание на своей шее. А Саша и не знал, что ответить. Слова бабушки набатом в голове били, пока цветы эти гадские обиженно распускаться не хотели. «Странно все это, — думалось Головину, — И не честно ни капельки!» В момент, когда руки на его талии начали ослаблять хватку, а сам человек — отдаляться, парень в себя пришел. Взглянул в чужие глаза осознанно и, послав эти глупые растения к черту, на носочки встал, вновь чужие губы накрывая, чувствуя облегчение Даниэля на подсознательном уровне, как и его крепкую хватку. В груди в этот самый миг будто взрыв произошел. И пионы. Они распустились. Так, как никогда раньше. Их много было, что даже утонуть можно. И были бабочки. Такие летние, яркие и невесомые, лучами солнышка согреваемые. Они и на руки садиться не боялись, украшали этот сад не хуже любых цветов. Тогда Саша по-настоящему слова бабушки понял. Почувствовал их, в чужих прикосновениях растворяясь и опускаясь к самому дну с тяжелым дыханием счастливого Даниэля, который нежно в лоб его целовал, шепча что-то на хорватском и так и не выпуская из кольца рук. Тогда Саша по-настоящему понял, что такое счастье.