Вы (18:25) Спасибо за рисунок, но я не понимаю, что за игру ты ведёшь. Если ты во мне не заинтересован, то хватит мне писать.
Руки дрожать начинают, но решается всё же и кнопку отправить нажимает наконец. Он не ждёт уже ответа никакого, потому что уверен, что не нужен ему, ведь Элиотт с Люсиль помирился, а сам игрушкой был, куклой тряпичной, с которой поигрались и выбросили за ненадобностью. Уверен в своих мыслях, будто ему это в лицо сказали. Не ждёт-не ждёт ничего ровным счётом.Не знает он, что Элиотт заинтересован, не знает, что влюблён тот по уши.
И какое же удивление и непонимание было, когда через пару минут Демори в помещение заходит и всё вокруг освещает собой. Будто солнце решило ему улыбнуться. Он глазам не верит своим, думает, что в сон попал. Не бывает так, не может быть такого, нет-нет-нет, он спит или что-то ещё, но не в реальности он уже точно. Вот Элиотт перед ним, смотрит на него взглядом, чувствами переполненным, влюблённостью и теплотой отдающим. И вроде бы, его сердце отдано парню напротив, и можно стены обиды сломать, перебороть себя и заговорить, руки его коснуться наконец, сказать о том, как скучал. Но нет, гордость у него осталась, немного, но всё же. И действительно, один от обиды, второй от несвязки слов в единое предложение, не говорят ничего до того момента пока все не уходят, их вдвоём оставляя. И не представляют, что эти двое устроят потом. На граффити глупое и некрасивое смотрят, и напряжение с геометрической прогрессией расти начинает. Лукас волю в кулак собирает и держится-держится-держится, слова не проронив. В глаза напротив не смотреть пытается, да и в целом на Элиотта, потому что знает — всё к херам полетит как только посмотрит. И всё бы так продолжалось, пока один тишину нарушить не решился наконец: — И что ты хочешь нарисовать? Дрожь в ногах у обоих усиливается, но оба более-менее отстранёно держаться стараются. — Не знаю. — Может, сделаем в стиле Джексона Поллока? И наконец, взгляд устремляет, смотрит с непониманием: кто этот Джексон, зачем и как это делать? — Это как? — Сейчас покажу. Элиотт улыбается, и Луке улыбнуться в ответ хочется. В долю секунды Демори к нему тянется, чтобы кисть из рук забрать, а у Лаллемэнта кружится все, а когда тот кончиками пальцев его касается, он понимает, что фатально всё, что не сможет, что сорвётся рано или поздно, обиды свои к чертям пошлёт. Наблюдает, как краска синего цвета на стене оказывается и вид у неё действительно лучше становится. — Ну вот как-то так. — Выходит, художником быть просто. — Попробуй. Улыбку свою он под панцирь прячет, чувства в дальний угол загнать пытается, чтобы холодным с ним быть, и не дать самому себе же сорваться и снова в грязь себя позволить втоптать. Первую попавшуюся краску набирает на кисть и брызгами она на самой уродской стене для него оказывается. Всё вроде и просто, легко, да душно ему с Элиоттом в одной комнате быть без возможности хоть как-то коснуться, без возможности быть собой, без холода и отстранённости наигранных. — Ты всё испортил. Извините? Как это вообще испортить можно, когда оно выглядит хуже всего, что Лукас вообще видел. — Нужно идиотом быть, чтобы т а к о е испортить. — Я не хотел говорить прямо. Взгляд на Элиотта устремляет, смешки его слышит и улыбку ловит и всё — ломается. Перелом у него случился всё-таки, как и думал — улыбается ему в ответ. А у парня напротив при виде этого всё внутри переворачивается и цунами в душе проходит, ещё больший беспорядок наводя. И имя этому явлению — Лука Лаллемэнт.— Приятно видеть, как ты улыбаешься.
У Лукаса резко цвета проявляются, мир по-тихому так окрашивается в разные оттенки, из черно-белого в цветное всё превращается. У него внутри планеты взрываться начинают, всю внутреннюю вселенную к чертям разнося. Но ведь зачем ему эта, когда у него другая иноземная орбита есть, именуемая Элиоттом Демори, парнем напротив?— Мне этого не хватало.
Губу закусывает, молчит, ничего не говорит, держаться старается от удара этого под дых, но есть ли смысл, если у тебя внутри уже все взорвано? Элиотт правду говорит, честный он с ним максимально, он бы ему никогда не соврал, потому что действительно любит, огромный спектр эмоций к нему чувствует. И такого больше ни к кому, ни к Люсиль, ни к кому. Он на реакцию смотрит, видя, как Лука борется и у него сжимается всё — он поступил так мерзко, что ему от самого себя тошно, что он сам себе в лицо ударить хочет. Он его понимает и требовать ничего не собирается, торопить не будет, давить никогда в жизни. — В прошлый раз показалось, что у вас с Люсиль всё хорошо. Уколоть больнее бы, иголки в кожу глубоко-глубоко загнать, чтобы наконец почувствовал, насколько это, блять, больно. — Здорово, что у вас всё наладилось. И уже похвалить себя хочет — в больную точку попасть смог, да прям в десяточку. В ступор вводит, раны старые у парня напротив вскрывая. Отходит наконец, будто мысли собирает в одно целое, Элиотт поворачивается, чтобы высказать всё наконец, рассказать то, что его волнует, что тревожит, чтобы Лука наконец прекратил думать о чёртовой Люси, чтобы понял, что ему нужен только один человек, и это он и никто другой больше. — Ты не имеешь права так говорить. У Луки в глазах влага скапливаться начинает, его слова наизнанку выворачивают, больно делают, он сломанный, как же Элиотт этого не видит? Он оборот в девяносто градусов делает, чтобы словами своими выстрелить наконец, урон больший принести в отместку на свои. — Почему? И конкретно это слово является его вопросом на всё: почему появился? почему ломает? почему боль причиняет? почему не любит? почему-почему-почему. — Потому что это всё не важно. — Неважно? — Нет. — С тех пор, как я встретил тебя, лишь ты имеешь значение. Всё за несколько слов рушится, все эти стены, что возведены были крушение терпят. У него слова Элиотта в голове не могут в голове уложиться, принять не может, ему сложно и трудно себя пересилить и понять, раз важен, то почему поступал так. Демори решает разговор хоть как-то закончить и тему перевести, облегчить всё, дать возможность Луке понять сказанное, принять, попробовать и шанс им дать, вдруг счастливы наконец будут и причал найдут свой в друг друге. Краски берёт и по стене брызгать начинает, размазывая, картину только лучше делая. Он жизнь обоих наконец цветной делает, из их чёрно-белого фильма в современное кино перенося. Оба не только стену красочней делают, но и сердце с душой в яркие цвета окрашивают наконец, и легко вроде, непринуждённо становится. Внезапно Элиотт в краске нос его мажет, и от этого касания мимолетного дрожь проходит, мурашками всё тело покрывается. Он по касаниям так скучал, что ему душно становится, грудью пытается воздух вдохнуть и говорит спокойно, с нотками холода от обиды, которая не прошла до конца: — Ты серьёзно? Улыбка его от Элиотта незамеченной не остаётся вовсе. Он выдает себя. Они краской обливают, мажут друг друга ей, не думая о том, как отмываться будут потом, и что студия эта тоже вся измазана. Они вообще о последствиях не думают, смеются звонко, как дети прям. Они настолько в игру эту заигрываются, что мгновение упускают, когда они слишком близко друг к другу становятся и дышат в губы напротив. Они взглядами пересекаются и опускают глаза. Близко так, желанно до одурения Сознание, которое одно на двоих работает видимо, окончательно обоим говорит «пока» и отключается, позволяя им в друг друге тонуть дальше. Элиотт тянется ещё ближе, хотя казалось бы — ну куда ты. Обида, что была, боль эта, резко исчезают за сознанием, и Лука в губы напротив впивается, сам того не понимая и не осознавая. Они соскучились, они в океане эмоций захлёбываются и тонут, но друг друга вытаскивают. Эта слабость, которая вовсе ею не является, в безумие превращается, они целуются до изнеможения, губ красных, привкуса во рту железного, пока у них кислород в лёгких не заканчивается. Жарко становится, они одежду скидывают друг за другом, к стене друг друга прижимают, всю спину, волосы, плечи, ноги в краске пачкая, забыв про тот факт, что зайти могут, в окно панорамное увидеть — похуй, плевать. Они друг друга везде касаются, руками запоминая каждый участок тела, изгиб, куда дотронуться смогли, губами друг друга изучают, на вкус противный от краски наплевав, мажут, целуют, чувствуют, касаются, изучают. Друг к другу ещё ближе становятся, стоны громкие издавая, мажут губами везде, где можно только и тонут-тонут-тонут. Это безумие какое-то, что с ума сводит и болью приятной отдаёт. Они так скучали, что не сдержались, не смогли, послали всё и всех к чертям, позволяя в друг друге утонуть. А нужно ли чувства свои сдерживать? Они друг для друга океаном являются неизведанным и неизвестным, в который они ныряют и не боятся. И исследование его ограничится только ими двоими. Они в краске, но счастливее всех. Ведь в красках этих не только тела, но в мир внутренний, ведь они друг другу краски в жизнь внесли яркие и неповторимые. Теперь их жизнь цветной будет. Ведь они в м е с т е теперь. Чёрно-белая полоса закончилась и наступила разноцветная.Я весь в красках, Рисую обложки к твоим дискам. Ты так далеко, но я хочу быть близко.