Так много слов

      Тёмную комнату обволакивает едкий сигаретный дым, он кружит в воздухе и исчезает в районе неоновых огоньков на стене. Смотрю завороженно, не шевелясь. Новый сюжет, новые слова и предложения в причудливом танце вертятся в голове. Я сяду, я напишу. Пальцы скользят по клавишам, набираю текст, пишу и удаляю. Снова, снова, снова. Пишу о больной любви, о наркотиках, о семейных драмах. Ничего не могу закончить, ничего не могу довести до конца, ведь проблема в том, что я пишу о себе. Но моя история ещё не окончена, как и многие из моих работ. Пепельница забита до отказа. Голова забита до отказа. Телефон звонит, вибрирует, скачет по столу. Редактор. Я не укладываюсь в сроки. Снова. Снова. Снова. — В этом месяце у тебя будет новый редактор, у меня отпуск, — оповещает громкий голос на том конце провода. — Фран? Ты слушаешь? Сколько ты принял сегодня? Я молчу и достаю ксанакс из ящика стола. Таблетка отправляется в горло, таблетка почти застревает в горле. Я почти оживаю, я почти живу. — Я выпил столько, сколько прописал врач, не бойся, — но голос слишком вялый. Скуало, мой редактор, кричит, что я слишком много пью всяких колёс и слишком мало пишу. А я говорю, что мне не о чем писать. Слова не идут в голову, голова идёт кругом. Я просто хочу хотеть чего-то хотеть. Всё слишком туманно и исчезает на горизонте. Мы говорим дольше, чем, возможно, стоило. Он спрашивает — звонил ли мне отец? Снятся ли мне кошмары? Не забываю ли я поесть и когда в последний раз покидал стены квартиры? А я просто говорю, что всё нормально. Нормально. Нормально. Нормально. Я лежу посреди гор, на мягкой траве, солнце нежно касается кожи. Я утопаю в теплых весенних лучах. Я выхожу на балкон — снег идёт стеной, ёжусь от холода. В квартире наверху происходит триллер. Он просит её положить нож. Она кричит, что его ненавидит. Я слушаю, я жду. Они превращаются в железные шары и катаются по полу, так до утра. Как всегда. А их бедные дети, что танцуют им степ в деревянных башмачках, часто плачут ночами, грозясь слезами затопить мой потолок. Сюрреалистичный ад. Но я люблю мою квартиру, я знаком в ней с каждым углом и тараканом. Это наваждение пройдёт с утра. Я принял слишком много не совместимых вместе таблеток, к половине у меня уже толерантность. Я шумно выдыхаю и снова курю. К полудню в дверь позвонили. Потом ещё раз и ещё. Я надеялся — уйдут. Но нет, этот кто-то был явно уверен в том, что я не выхожу из квартиры. Тихие, осторожные шаги. Смотрю в глазок. Высокий молодой мужчина, в полосатом черно-малиновом джемпере, густые светло-пшеничные волосы закрывают добрую половину лица, его волосы вьются. Его улыбка напоминает кота из моей любимой детской сказки. Его лицо красиво, а от него, кажется, исходит аура загадочности. Он просто людское воплощение Чеширского кота. Стою и разглядываю его в дверной глазок, уже, наверное, вечность. — Откроешь? Я твой новый редактор, ши-ши-ши, — его голос мелодичный, приятный. Я забываю как дышать. Кажется влюбился. Он моя новая книга месяца. Щелчок замка, дверь открывается. Чеширский кот незамедлительно проходит в коридор, включает свет и молча мне улыбается, видимо разглядывает. — И правда — лягушонок, ши-ши-ши, — я морщусь. Скуало называет меня так же, а всё из-за фамилии Гренуаль, если немного изменить слово — будет звучать как «лягушка» на французском*. — Весь зелёный, ты на свет божий выходишь вообще? Что ж, ты слишком сильно мне нравишься. Я слишком сильно буду язвить. — Не хоч-уу выходить в ми-ир, где свободно разгуливают мутированные коты из сказок про Али-ису, — противно тяну едва ли не каждое слово. Он морщится, его губы искривлены в безумный оскал и обнажают ряд идеально ровных и белых зубов. Лучшая реклама стоматологии, что я мог воочию лицезреть. Он высокий и стройный. Я низкий, сутулый и худой. У него живое лицо, что не скупо на эмоции. Моё лицо не отличается от стены, эмоциональный спектр не больше, чем у куска пенопласта. Красивые, четкие черты лица, тонкие губы, ровный, чуть вздёрнутый нос. Подкаченное тело, аккуратные кисти рук, длинные изящные пальцы. Он наклоняет голову в бок и, уверен, следит за тем, как я его изучаю. А я стою в домашних штанах, в растянутой футболке с какой-то рок группой. На мне нет лица, а под глазами черные круги, каких свет не видавал. — Я Бельфегор Виньер, — говорит и бесцеремонно проходит в обуви в мою комнату. — А ты - жабка, — кидает со спины. Он пробыл в моей квартире весь день, заставлял писать, улыбался. Я не мог сосредоточиться. Хотел всё стереть и писать заново. Хочу писать о нём, составить его портрет из тысячи слов. Каждое его движение сопровождалось моим взглядом. Картинный человек, его движение элегантны и грациозны, он говорит, что я должен уложится в срок. Я представляю как его длинные изящные пальцы скользят по моей коже. Он говорит, что я должен сосредоточится. Я представляю его губы на своих. — Ты сбиваешь меня столку, — говорю и поворачиваюсь к монитору. Тянусь к сигаретам. Он морщится то ли от дыма, то ли от моего голоса. Бельфегор. Какое красивое имя. Блондин поднимается с дивана и идёт в коридор. А я поднимаюсь с кресла и открываю ему дверь. Щелчок дверного замка — он покинул мои четыре стены. Он не покидает мою черепную коробку. К вечеру телефон разрывается звонками. Отец. Наверняка снова пьян, наверняка снова грустит. Он не умеет звонить мне просто так, не умеет говорить со мной ни о чём кроме своей боли. Чтобы ни чувствовать ничего, я выпиваю селектру. Я выпиваю ксанакс. Сбрасываю на середине разговора, съезжаю по стенке безвольной куклой, засыпаю на холодном кафельном полу собственной ванной. Мне снится бескрайнее синее море. Я лежу на нагретом солнцем белом песке. Руки расправлены в стороны, пищинки прилипают к коже, ступни лижет волнами теплая вода. Настойчивая трель дверного звонка. Мышцы затекли, я кое-как, со скрипом и болью, поднимаюсь с кафельного пола. Подхожу к зеркалу. Изучаю отражение, но себя в нём не узнаю. Истощал, посинел, зелёные волосы отросли до мочек ушей. Ярко-зелёные глаза приуныли в цвет болотного ила. Темно-синие стрелочки, набитые на нижних веках, совсем не видны на фоне черно-синих кругов под глазами. Мне нужен аддерол. Мне нужно умыться. Звонок в дверь. Снова и снова. Я отвлекаюсь и выхожу в коридор. — Привет, жабка, ши-ши, — Бел проходит в квартиру, Бел проходит в мою комнату, он говорит: — Ты выглядишь хуже чем вчера. Я говорю, что он, вероятнее всего, выглядит хуже меня, просто его лицо скрыто густой челкой. Блондин говорит о работе. Я думаю — как выглядят его глаза? В течении двух недель он каждый день приходит ко мне. В течении двух недель я превратил свою унылую прозу в меланхоличный роман. Мне больше не снится бескрайнее синее море и спокойные зелёные луга. Мне снится ураган, снится буря и безумная улыбка вместо солнца. Я пью таблетки чаще, становлюсь совсем ничем не отличающимся от пустых бетонных серых плит. Бельфегор стоит на моей кухне, он в неё не вписывается, в эту маленькую тёмную комнатку. Она не подходит этому принцу. Ему бы больше подошли просторные залы дворца, он бы смотрелся в них органично и правильно. Я напишу повесть о принце, что застрял не в своей эпохе, в этом неправильном грустном мире. Он меня никогда не коснётся, я вряд ли узнаю на вкус его красивые тонкие губы. Вряд ли смогу свободно коснутся его, на вид, мягкой и теплой кожи. Бел делает кофе, а я сижу на подоконнике и ем вместо завтрака свои таблетки. Я говорю с ним и рассматриваю узоры на своих ладонях. Внезапно комната сжимается и начинает менять местами стены с потолком. Я прижимаюсь спиной к холодному окну. Глаза широко открыты. Бельфегор смотрит на меня и молчит. На его губах не играет улыбка. Он подходит ко мне плавно и медленно, забирая пачку антидепрессантов из рук. — Покажи мне все свои лекарства, — говорит тоном, что не терпит сопротивления. Я опьянен колёсами и блондином. Встаю и иду в ванную, он идёт следом. Открываю шкафчик над раковиной, он смотрит и говорит: — Селектра, миансерин, аддерол, викодин, трамал, флувоксамин, ксанакс. Чем ты, блять, таким болен? — он поворачивается ко мне с банкой аддерола в руках, откручивает крышку и смотрит, сколько там осталось таблеток. — Чувствами, — спокойно пожимаю плечами. Он берёт некоторые банки и высыпает их содержимое в унитаз. Я не сразу понимаю, что он творит, мозг отказывается работать в правильном режиме. — Остановись, я сдохну от ломки, — кладу свою тонкую бледную руку ему на плечо. Тёплый. — Я не дам тебе умереть, — высыпает все мои таблетки и смывает. Наблюдаю за этим. Накатывает паника, но выхода найти не может, я слишком спокоен. Я хочу заорать, но сил хватает только на тихий мат. — Не сдохнешь, пока не напишешь книгу, ши-ши-ши. Сегодня я не написал ни строчки, мы весь вечер разговаривали с Бельфегором. Я узнал, что ему нравятся красные розы. У него бледная кожа, красный ему был бы к лицу. Он говорит, что любит ножи, и показывает как правильно их кидать. Сегодня вся моя стена в комнате была утыкана кухонными ножами. Бел был бы прекрасным маньяком-потрошителем. И я думаю — он станет героем моего нового романа. Он стал бы героем моего романа. Я отвлекаюсь, руки больше не дрожат. Прекрасный блондин покидает мою душную маленькую квартиру. Соседи сверху разыгрывают сцены из фильма «Сияния». Кто-то сегодня, возможно, умрёт. Снаряды разрываются в моей голове, падают кометы. Моих героев в конце убьёт метеорит. Как было бы славно если бы на этот город упал метеорит. Космос так безграничен. Метеориты так непредсказуемы. Ночь я провёл за написанием важных сцен, но совсем не мог объединить их с изначальным текстом. Ну и пусть будет рвано, такая будет концепция у этого серого романа. Так много слов. Слишком много. Они черные. Фон белый-белый. За окном зажглись фонари, в их свете кружат снежинки, переливаются серебром, скрывают собой серый асфальт. Я давно не выходил из квартиры. Я давно не дышал никотином. Сигареты кончились пять абзацев назад, страшно хотелось викодина. Звонит отец, не отвечаю. Он снова звонит. Так много слов льётся этой ночью по проводам прямо мне в уши, так много слов застревают в моей голове. Под утро я всё же уснул беспокойным сном. Мне снились кометы, они падали дождём на землю, они разбивали этот голубой шарик на куски. Они стирают людей с лица Земли. Я сгораю. Этой ночью часто просыпаюсь, хочу пить, курить, бродить по квартире. Какофония звука выбивает из колеи. Я оделся и вышел в супермаркет, мне бы поесть, покурить. Руки немного дрожат, уверен, глаза красные. Снег крупно падает мне на голову и плечи, я хочу быстрее забежать в магазин, всё купить и вернуться в свои четыре стены. Но в магазине полно народу, я чувствую себя неуютно, раздражение накатывает. Быстро беру первое, что приходит в голову и спешу на кассу. Дома давят стены, часы тикают. У меня дергается веко правого глаза. Весь день я ждал Бельфегора, но он так и не пришёл. Все таблетки кончились, Бел смыл их в унитаз. Я иду на кухню, варю себе кофе, прижимаюсь лбом к холодному окну и всматриваюсь в улицу. Он не придёт, и я раздражаюсь. Сажусь дописывать роман, но всё выходит рвано и дико. Музыка не вдохновляет, отец звонил раз десять точно. Отправляю мобильный в режим самолёта. Меня больше нет, разорвали кометы хвостами. Новый день раздражал с новой силой, я чихаю так много, что начинает сводить челюсть и драть горло. Ничего не могу написать, не могу подрочить. Чертовы чихи. Блондин меня кинул. Через пару дней я был на взводе как никогда, всё, что я так долго глушил колёсами — с новой силой рвалось наружу. Раздражать начало абсолютно всё, появился зуд такой, словно под кожей, в костях. Вечером раздался звонок в дверь. Я подошёл и взглянул в дверной глазок. Его вид был печален, он устало потирает под чёлкой глаза и яростно жмёт на звонок. Открываю. — Я думал ты умер, ши-ши-ши. — Не дождёшься, я тебя ещё переживу. Бел рассмеялся и прошёл со мной на кухню. Он спрашивает: всё ли со мной в порядке, всё ли в порядке с романом? А я говорю, что на самом деле мне пиздец. Что на самом деле я ждал его все эти дни. Он говорит, чтобы я не ныл и просто работал. Он уставший, голос сел. Я иду на кухню и собираюсь варить кофе. — Мне жутко хреново, слова рвутся наружу, но не подходят для того, чтобы писать их в романе. Если бы ты не выкинул мои колёса — я бы уже закончил писать, — говорю громко в этой тихой квартире. Бел входит на кухню. Сегодня на нём прекрасная тёмно-синяя рубашка, она ему очень идёт. Я бы хотел снять её с него. Я бы хотел чтобы он снял с меня мою. — У меня нет настроения с тобой пререкаться сегодня, — облокачивается плечом о дверной косяк. — Ты пьёшь? Киваю. — Дай ключи, я схожу за выпивкой. Помогу тебе расслабиться, ши-ши, — подумав тихо добавляет, — и себе заодно. Вручаю блондину связку ключей и смотрю как он в спешке уходит. Выпиваю горячий кофе, обжигаю кончик языка. Раздражает. Смотрю в окно. Как было бы чертовски здорово, если бы где-то что-то сейчас взорвалось, и поближе. Мне бы прописали таблеток по случаю ПТСР*, все бы забили на меня ненадолго. Кому-то было бы плохо настолько, чтобы хоть сколько-то весело мне. Хлопок двери оповещает меня о возвращении блондина. В его руках бутылка джина. Я люблю джин. — Ну что, сядем друг напротив друга и поноем? — вяло откликаюсь, ставя бокалы на стол. — Идея неплохая. Я бы убил кого-нибудь, но это чревато лишением свободы, а она мне пока дорога, ши-ши-ши, — садится за стол, открывает бутылку. Делает глоток прямо с горла. Морщится. Сажусь напротив него, достаю из кармана джинс пачку честера, пододвигаю пустую банку из-под дешевого кофе ближе к себе. Пора купить пепельницу, есть же деньги. Но, видимо, нет желания. — Я буду курить здесь. — Мне плевать, — говорит и наливает в бокал высокоградусное британское пойло. Горло жжёт, нахожу в холодильнике тоник, чтобы пить было хоть немного проще. Вечер «нытья и уныния» официально вступил в силу. Я предлагаю Белу начать первым, мне всё-таки интересно, что у него случилось. И он говорит: — Я хотел жениться. Думал нашёл ту самую, любил. Она тоже, по крайней мере я в этом раньше не сомневался, — делает глоток. — Мне уже тридцатник почти. Квартира, машина, дом свой, работа, образование, денег достаточно семью содержать — всё есть. Что ж тебе, сука, надо было ещё? — выдох, глоток. Я внимательно слушаю и закуриваю. — Уже свадьбу организовывали, вот-вот бы и поженились. А она звонит мне, звонит, представляешь? И говорит — мы не подходим друг другу, — выхватывает у меня сигарету, затягивается и кашляет. — Я охуел просто, — нервный смех. Отдаёт мне сигарету. — Не представляю как тебя можно бросить, — говорю тихо, допиваю своё пойло и подпирая ладонью лицо, слушаю его. — Чёрт, по телефону. Вот же сука, — смеётся и наливает мне. — Мы 8 лет вместе были. За 8 лет можно понять очень много раз, что кто-то тебе не подходит. Расскажи, что у тебя за проблемы? Ши-ши, — отпивает с горла, готовится слушать. Разом осушаю стакан и собираюсь с мыслями. Что ж, если ныть — то красиво. У меня и правда накипело, грусть сжимает всё в районе диафрагмы уже не первый день. И я начинаю, с глубоким вздохом и спокойным ровным тоном, глядя на стену, позади блондина. — Меня бесит, что чертовски болит голова, а весь известный миру обезбол — не обезболивает. Утрирую, но всё же. Музыка в моём плейлисте бесит, ничего нового. Соседи блядские превратились в металлические шары и катаются по полу. Часы тикают, но часы эти у кого-то за стенкой, а я слышу. Я закипаю. Голова болит и слишком отчетлив каждый всратый звук. Я готов заплакать, или хотя бы постараться лить воду из глаз, — закуриваю и держу в лёгких дым, словно так мне станет чуть легче. Продолжаю:  — Отец звонит когда ему плохо и он хочет поныть. Я его люблю, но не его звонки. Бабы дуры, жизнь дерьмо и кто-то умер через-три-пизды-колено родственник. Кто-то спился, кто-то сторчался. Мы говорили о рейвах, о веселье и договаривались встретиться, чего не делали чертовски давно. А он говорит — Джесс, его жена, умерла. Он говорит — кот сдох. Он говорит — Алекс, его брат, урод. Он говорит, что снова кто-то болен и чертовски несчастен. А как твои дела, сын? — выдыхаю дым и смотрю как он растворяется в воздухе. — Нормально. Нормально. Нормально. Как всегда. — Бел не перебивает, я благодарен за это, я благодарен за то, что сам спросил и я могу просто выговориться. — Заебало непостоянство, боюсь потерять интерес к своей работе. Ещё меня заебало чихать, — чихаю. Блять, снова. — Я чихнул уже раз пятьсот, и это не преувеличение. А ещё хочется понимания, а потом, подумав тщательнее, думаю — нихуя я не хочу. Просто нихуя. Кричать не кайф, истерить и что-то делать. Погода просто отврат. Ненавижу снег. Ненавижу то, что лето кончилось и за окном зима. Ненавижу, — снова чихаю, дым попадает в глаза. — Хочу убежать, скрыться, или вскрыться. Это никогда не кончится. Я не подрасту и не стану принцем. Ещё немного и я стану старым алкоголиком, как мой отец. Просто хочу, чтобы что-то взорвалось так близко, чтобы хоть сколько-то весело. Чтобы отец прекратил страдать, чтобы вокруг, блять, кто-то был доволен жизнью. Я хочу героина, кетамина, кокаина, или хотя бы викодина. И просто не видеть это всё. Слабая сопливая баба, мне не грустно, просто блять… Хер знает, хер его знает, что со мной. — Просто ты слез с колёс. Твоя «болезнь» возвращается, — хмыкает и выпивает с горла. — Даже нытьё у тебя интересное, говоришь красиво, ши-ши-ши. Это так странно, он похвалил мою историю боли, а я чувствую тепло от факта, что это ему понравилось. Так чудно и абсурдно. Я улыбаюсь и наливаю себе ещё. — Твоя бывшая странная баба. В такие моменты я рад, что гей. Надеюсь ты не гомофоб, хотя мне плевать, пришлют нового редактора, — верчу в руках бокал и вглядываюсь в его содержимое. Вот бы найти ответ на дне этого рокса. Вот бы не быть на дне. — Я сразу знал, что ты гей, Скуало предупредил. Был бы гомофобом — не пришёл бы на его замену, ши-ши. Знаешь, — ставит бутылку на стол и тянется к моим сигаретам. — Может с парням и правда легче? Никогда не пробовал. Сердце пропускает удар. Я понимаю — вот он, шанс. Бери да пользуйся. А потом напишу очередную драму о том, как очередной натурал попользовался моим телом и свалил со словами «извини, было весело, но я вернусь к жене». — Если хочешь, то можешь попробовать со мной, — стараюсь не выдать собственное волнение. Держу голос ровным, лицо бесцветным. А в голове идёт война. Бел кладёт на стол сигарету, которую вертел в руках. Огибает стол и неуверенно касается моих губ своими. Волна жара прокатывает по телу. То ли ломка, то ли любовь. Выбирай, что хуже. Смелее приближаюсь к нему, не боясь спугнуть, углубляю поцелуй. Он не сопротивляется, когда я касаюсь его языка своим, когда обвиваю руками его шею. Блондин словно очнулся, начал брать инициативу в свои руки. Нежный и страстный поцелуй, сколько таких у меня было, но как часто у меня от них кружилась голова? Едва ли могу вспомнить, да и хочу ли? Чеширский кот позволяет мне себя коснуться, о большем, за последний месяц, я мечтать не мог. Бел разрывает поцелуй, встаёт из-за стола и подходит ко мне. Я встаю напротив и молча смотрю на него, изучаю черты лица. Пытаюсь не сойти с ума. Рассудок безбожно покидает моё тело, оставляя один на один в крепких объятиях Бельфегора. Он шепчет мне, что это не было противно и на этом можно не останавливаться. Так много слов. Цель для этого вечера получить море его любви. Пусть его ураган вызывает шторм в моём море. Других планов на этот вечер у меня нет. Теплые, нежные губы заскользили по моей шее, моя фиолетовая рубашка летит на пол. Я прогибаюсь под его ласковые руки. Длинные пальцы скользят по моей коже, тонкие мягкие губы сминают в поцелуях мои. Прижимаюсь ближе к нему, хочу почувствовать его тепло. Знать, что это не очередной сон. Бельфегор целует меня жадно и страстно, это слегка отдаёт отчаянной печалью, но я отгоняют эти мысли прочь. Беру его руку в свою и веду в комнату. Мы лежим на кровати, одежда раскидана по полу, в свете неоновых огней разглядываю прекрасное тело Бельфегора, оглаживаю подушечками пальцев каждый изгиб, провожу по выпирающим ключицам, рельефному торсу, кубикам пресса. Он нависает сверху, целует жадно в губы, едва ли не с рыком, кусает и тут же зализывает место укуса. Я плавлюсь в его жарких руках, отдаюсь ему без остатка. Мои ноги скрещены за его спиной. Его руки блуждают по моему телу. В поисках ласки, утешения и тепла. Я стону, выгибаюсь под ним. В моей голове разрывают Землю кометы. Не отвожу взгляд от него ни на миг. Хочу запомнить его в своей постели. Хочу запомнить его в своём теле. Я для тебя спасение. Ты для меня беда. Бел шепчет мне что-то неразборчиво-нежное, сжимает в руках мои ягодицы, входит резче, глубже. Сминаю простыни в кулаке. Стоны стали громче, они слились воедино мои и его. Я лежу, восстанавливаю дыхание. Бел лежит рядом. Перебираю пальцами его мягкие вьющиеся, на кончиках, волосы. Он пахнет джином и, еле уловимо, розами. — Останешься со мной до утра? — это не вопрос, это просьба. Я не хочу, чтобы он уходил, хотя бы не сейчас. — Конечно, — притягивает меня к себе и гладит по волосам. Интересно, что он скажет мне утром? Может и было бы лучше, если бы он просто уехал. Но думать об этом сейчас совсем не хочется. Я просто засыпаю, утыкаясь носом в его грудь, чувствую его тихое дыхание и ровное сердцебиение. Утром я просыпаюсь и провожу рукой по постели, не открыв глаза. Ушёл. Место рядом со мной холодное, значит давно. Громко выдыхаю и зарываюсь пальцами в волосы. — Проснулся? — от неожиданности резко распахиваю глаза и приподнимаюсь на локтях. Бел здесь. Сидит за моим столом и вглядывается в ноутбук. — Да. Что ты делаешь? — наблюдаю за тем, как он сосредоточенно всматривается в монитор, хоть о его взгляде я и могу только догадываться. — Ты начал новую работу? Я прочёл почти до конца, — это же тот самый рассказ о «принце не в своей эпохе». Черт, я не хотел его публиковать и даже показывать. — Да и с «Химерой» смотрю закончил, почему не сказал мне? — Я закончил буквально вчера, хотел ещё раз перечесть. Да и зачем ты полез в мой ноутбук? — Потому что на нём нет пароля, ши-ши, — а зачем он мне? Я почти всегда один. Бел, с моего разрешения, скидывает документ себе на почту и подходит ко мне. Он в одних джинсах, волосы растрёпаны. Выглядит мило. Я выгляжу глупо. — Фран, — я содрогаюсь всем телом, когда слышу своё имя из его уст. Я боюсь слушать то, к чему, казалось бы, должен был быть готов. — Это всё для меня ново, — касается пальцами моих плеч. Я закрываю глаза. Кометы в моей голове разрываются в атмосфере снарядами, распадаются на тысячи ярких искр. — Эта ночь была… — запинается, — необыкновенной. Может со мной что-то не так, но я бы не хотел, чтобы она стала последней. Я задыхаюсь от его слов. Распахиваю глаза и сажусь на кровати. Мышцы болят, морщусь. — Что ты имеешь в виду? — Давай попробуем. Без лишних слов. Не смогу обещать, что буду хорошим или чего-то ещё… Перебиваю его. — Давай, — улыбаюсь одними уголками губ. Так много слов. Но лучше них только его нежные руки обнимающие меня. Я больше не задаюсь вопросами: надолго ли? Это из-за расставания с невестой или может я просто сплю? Я больше не принимаю таблетки, неважно сколько я без них продержусь, но пока я с ним - всё кажется прекрасней, чем есть на самом деле. Телефон отключен. Я впервые уложился в сроки со сдачей романа. Я впервые, за, кажется, вечность, встречаю рассвет в этой тесной квартире не один. Ты без меня справишься. Я без тебя - нет.