Кроваво-алые шелка, тянущиеся по небу. Кровавые. Дорогие небесные ткани отблески пожаров отражают, копотью пропитываются, пачкаются чёрными, коричневыми, пепельными красками. А ещё белые, настолько чистые, девственные, отрешённо холодные перья в воздухе витают, тоже чернеют, порочными становятся. А затем в мокрую землю втаптываются. Кровью пропитанную землю. А на этой земле стоит безутешная мать, в ладонях лопату сжимает, губы до мяса кусает — она так всхлипы сдерживает. Но слёзы-то сдержать труднее: они всё капают, впитываются, смешиваются… чернеют. И мать безутешная эта — Родина. Где-то поёт её извечная знакомая — Смерть. Канонады её едва-едва досюда доносятся. Пение её замирает, снова вспыхивает, походит на отчаянный стон. Опять и опять.
Измученная страна, израненная, исхудавшая, постаревшая. И не каждый теперь в ней узнает ту самую — Аннушку. Аню: тёплую и улыбчивую, тихую, вечно молоденькую и красивую. Редко-редко она теперь улыбается, не смеет этого делать. И просто пробежать босиком по траве, запеть громко у костра, сестёр и братьев крепко-крепко обнять, торт с ними съесть — всё это не может. Не смеет. Ведь война. Некогда нежные ладони снова в мозолях и занозах, кровью чужой и своей, землёй испачканы; они полыхают, от пота щипают. Но снова и снова за лопату берутся… могилы рыть больше негде, некому. Земля мокрая, вязкая, местами промёрзлая, с человеческой плотью и свинцом, червями смешанная. Руки дрожат от напряжения, ноют невыносимо, тысячью иголок в живую плоть всаживаясь. Глаза краснеют страшно, закрыться норовят. И блеска в них уже мало; вянет сирень, тускнеет. Но всё же блестят, понуро цветочками к солнцу тянутся, надеются на лучшее: победу, мир, счастливую жизнь, будущее. А слёзы продолжают капать, в глотке сухо становится.
Вновь взгляд на лицо мёртвого солдата падает: ещё совсем мальчишки. Блёклые карие глаза его в небо смотрят, губы слегка приоткрыты, будто бы в улыбке. И у России ком в горле встаёт, усталые глаза водой наливаются. А ведь родные ждут его домой. А ведь столько планов на жизнь у него могло быть. А может… он и не целовался ни разу, так просто, в школе девчонок за косы дёргал, или робко в щёку, украдкой. Он жить хотел. Любить желал. В будущее верил. Но идёт война. Она жестока и беспощадна. Аня об этом давно знает, да вот только не может принимать всё это за обыденность. Столько веков, столько смертей, столько несправедливостей — и все они, как в первый раз. Как в первый раз, когда страна ещё ребёнком была. Когда её глаза цвета неба были, а тело шрамами исписано не было. И вспомнить трудно… когда эти времена были. А были ли вообще? Или она уже рождена такой была — на кровавой земле.
Холодный металл врезается в твердь, отбрасывает куски земли в сторону. Лопата давно Ане служит, а применения её настолько обширны, что даже неисчислимыми бывают. Усталость всепоглощающая, липкая и тяжёлая бесстыдно тело охватывает. Оно местами повреждённое, отменно уродливое из-за шрамов; ведь девушку боевые ранения не украшают. А раны не хотят закрываться кровяной коркой, поэтому алые ручейки опять пропитывают чёрное платье (на нём кровь не так видна). От бессилия хочется упасть навзничь, рядом с детьми своими, крепко-крепко обнять их и колыбельную запеть. Но она не может. Ведь война. Ведь сражаться нужно, верить и своей верой живых заражать. И остаётся лишь… павшим, как в сладостном детстве, колыбельную затянуть, пока их тела земля покрывает, точно одеялом пуховым.
Спи, младенец мой прекрасный,
Баюшки-баю.
Тихо смотрит месяц ясный
В колыбель твою.
Стану сказывать я сказки,
Песенку спою;
Ты ж дремли, закрывши глазки,
Баюшки-баю.
Голос хрипотой и всхлипами пронизан, но всё ещё нежен, по-матерински ласков, до боли печален. А руки продолжают работу, коричневые сапожки грязью пачкаются, как и русые волосы. Хоть и грязная, постаревшая, измученная, но не сломленная, на ангела схожая. И вражеский солдат, тоже чей-то сын, заворожённо на неё смотрит, рукой за рану в брюхе держась. И слёзы сами на его глаза наворачиваются: он тоже умрёт, он это уже чувствует, да вот только его тело здесь отставят, на съедение птицам. И его мать не сможет плакать на его телом, колыбельную не споёт. Аня останавливается на миг, лопату в землю вонзая, глаза на небо поднимает, стараясь луну найти.
La Le Lu
ich bin müde so wie du,
folge dir ins Reich der Träume,
sing lalelu.
Немец вздрагивает, а на губах улыбка сквозь слёзы появляется. Изо рта, вместе с кровью едва выходит:
La Le Lu
schließe meine Äuglien zu,
ja sie sind wohl auch schon müde,
geh'n jetzt zur Ruh'
Дорогие ткани с неба спадают, луну обнажая. Канонады замолкают где-то вдали и кажется, что человечек с луны действительно наблюдается за спящими. Анна и немецкого солдата закопает, будто бы спать укладывая… со своими детьми. А хотя — детей своих и чужих не бывает. Лопата заканчивает свою работу, а девушка устало напевает колыбельные. Сладких снов.
