Ветер и сонеты

      В конкурсе на лучшее расположение посольства в России Англия занял бы если не весь пьедестал, то самую верхнюю ступень точно. В тридцатые годы двадцатого века он выхватил место в партере с видом прямо на сердце Москвы. Сейчас это, конечно, уже всего лишь резиденция посла, но в былые времена в коридорах этого здания можно было встретиться с самыми неожиданными людьми. Дух интриг, впитавшись в тёмное дерево, украшающее стены, ощущался повсеместно. Аромат государственных тайн поднимался по дымоходам каминов. Хитрость и ловкость прятались в пейзажах и портретах. Светлое снаружи и тёмное внутри это место вызывало самые противоречивые эмоции. Именно их и испытывало воплощение Англии. От самого сердца России его отделяли какие-то полкилометра, две трети из которых — Москва-река.       Сидя на ступеньках крыльца, Артур кутался в толстый старый черный пуховик и рассматривал Кремль. Взгляд его блуждал то по Большому Кремлёвскому дворцу, то по куполам соборов и колоколен, иногда он останавливался на фонарных столбах-бокалах или следил за проходящими мимо речными кораблями-ресторанами.       — Давно не виделись, здравствуй, — пробормотал Кёркленд.       Москва перебила его гудящими автомобилями, подгоняющими ежедневную вечернюю пробку. Эгоистка, она всегда занята только собой.       — Мистер Кёркленд, мы несколько удивлены вашему появлению, — протараторил появившийся из-за спины секретарь. — Мы не ожидали вас, посол прибудет, как только сможет. Но вы знаете, эти московские пробки…       — Посол может продолжить свой ужин с женой. Ничего срочного, — прервал поток слов Артур.       — Не хотите ли чаю?       — Спасибо, ничего не надо.       — На улице сильный ветер, сэр. Русские в такую погоду сидят по домам и беспокоятся о своих близких.       — Очень хорошо, что я не являюсь близким кому-либо из русских, не так ли? — раздраженно ответил Артур.       Секретарь вздохнул и, предприняв еще одну неудачную попытку отвлечь воплощение своей страны, удалился.       Ветер с новым усилием ударился в дорожный знак неподалёку, попытался оторвать заледеневший британский флаг от флагштока, поцарапал Англии кончик носа и щёку и помчался дальше.       — Давно не виделись, здравствуй, — повторил еле слышно Кёркленд.       “И вам не хворать”, — ответила бы Россия, не будь она такой…       — Какой? — переспросил Артур сам себя.       “Я думаю, я тебя больше не люблю”, — вот такой.       — В смысле! — прокричал в ответ на прошлогоднюю реплику Англия. Хотя в том марте он был более сдержан. Он что-то едко вставил про бесполезные детские попытки задеть, заметил, что от себя не убежать, напомнил о заполненном британской символикой российском рынке.       “Это Китай и его производство, — пожала Брагинская плечами, — запущенное вами с Америкой в преддверие Олимпиады 2012”.       — Конечно, как же, — ядовито хмыкнул Англия. Тогда он только насмешливо приподнял одну бровь, но сейчас откуда-то поднялась обида. — Признайся, ты просто хотела сделать мне больно. Дешёвый трюк. Я не поддамся.       “Артур, заруби себе на носу, если эта ситуация еще хотя бы раз повторится, я не буду относиться к тебе по-старому”, — во вроде бы недалёком две тысячи тринадцатом утвердила Россия.       Кёркленд и тогда нашёлся: “А ты не убивай своих граждан у меня на земле”.[1]       Подняв пустой взгляд, Россия серьезно ответила: “Больше я повторять не буду. При уничтожении предателей я, как, впрочем, и весь цивилизованный мир, предпочитаю имитацию самоубийств или мелких разбоев. Табакеркой в висок, на крайний случай. [2] Полоний в чае в стиле ваших с Америкой фильмов”.       — Если ты мне хочешь доказать, что обиделась, у тебя плохо получается, — крикнул Англия разбившемуся об его лицо потоку ветра. — Я тебе не верю.       Возле резиденции остановился Рэндж Ровер с красными номерам, и Артур постарался проигнорировать вернувшихся посла с супругой.       — Англия, сэр, вы зря появились. Её завтра не будет.       — Я приехал на открытие мероприятия, — фыркнул Кёркленд. — Понятия не имею, о чем вы.       — По данным из проверенного источника на мероприятии будут только официальные лица. Россия не проявляет серьезный интерес к году музыки. [3]       — Почему это? Не важно! Я здесь ради граждан!       — Граждан? России? — удивился посол.       — Своих!       — Замечу, что нас вы обычно называете подданными.       Англия проигнорировал наблюдение:       — Я здесь ради культуры. Культура превыше всего. Меня не волнует очередная попойка Брагинской, из-за которой она пропускает важное для неё мероприятие.       Артуров собеседник поразмыслил о странном стечение обстоятельств, об отбывшем воплощении России судя по сплетням в Германию, о расстроенном воплощении Англии из-за неоправдавшихся надежд на политиков, о бедственном положении Великобритании и острой потребности в российских студентах, газе и деньгах.       Наконец посол пришёл к какому-то выводу:       — В Москве сегодня холодно. Вам надо согреться, — бросил он и направился в дом.       — Намекаете, что в Лондоне теплее?       — Теплее сейчас много где, — посол открыл дверь и остановился на пороге, — но завтра вам лучше не появляться на мероприятии. Ни на каком в нашем состоянии.       — А чего ещё не делать в “нашем состоянии”?       — В нашем состоянии, я бы вообще изменил линию. Я бы не снимал феминистских роликов в стране, где этим словом оскорбляют. Я бы не давил авторитетом страну, где шестьдесят процентов населения считают нас жалкими подгавкивающими США дворнягами. Я бы не муссировал убийство, которое выставляют анекдотом. Я бы сначала восстановил хоть какие-то приятельские отношения с нашими про-российскими англофилами. Но я всего-то чиновник, который слишком засиделся на чужой земле, а вы воплощение моей страны, и вам надо согреться.       Москва город поразительный, он одновременно и тёплый, и холодный. Она, эта столица, вообще поразительная стерва. В отличие от Лондона или Петербурга Москва не обладала переменчивым характером, пару раз в год жара могла смениться ливнем, а погожий осенний денек ледяным дождём или мокрым снегом. Но всему этому всегда предшествовали свинцовые тяжелые тучи, головная боль и облегчение с первой каплей. Тем не менее, порой, предсказать её настроение было невозможно: то май выдаётся жарким и удушливым, а лето следом замораживает сердца своих жителей, то генерал Мороз лютует с февраля по июнь, то вновь снежные шапки укрывают землю с декабря по март, и жаркое лето убаюкивает гостей.       В Москве, в отличие от Лондона, в какой одежде ты вышел из дома, лучше в такой и оставайся. Англия пошёл в поисках тепла бродить по Москве в исключительно неприличном для чужих столиц старом черном пуховике, отлично справляющимся с резкими порывами влажного ледяного ветра. Россия считала такие вещи дачными, Артур — стариковскими, но от этого они не переставали быть теплыми и уютными.       Медленно бредя вдоль набережной к Котельнической высотке, Англия размышлял о науке, о политике в ней, о море и Северном ледовитом океане, о политике в нём. Свернув к Яузе, Артур окинул взглядом Библиотеку иностранной литературы и понял, что не может вспомнить ни одного из сонетов Шекспира не о женщинах. Как назло в голове сначала возник сто тридцатый сонет, затем в смартфоне — его перевод Маршака, а следом в плеере и чья-то песня на мотив. [4]       Как Артур оказался на лестничной клетке Брагинской – он не осознавал. Просто пришёл. Осталось нажать на кнопку дверного звонка и узнать, есть ли кто-то за двумя дверьми. Англия отчетливо расслышал в мыслях своего посла, что России нет дома. Ему необходимо убедиться, что его обманули. Достаточно просто дождаться шелеста замка дальней двери, и пока Брагинская будет двигаться по небольшому общему коридору, Артур спрячется за поворотом.       А можно не скрываться и дождаться хозяйки. Дверь открылась бы. Брагинская стояла бы на пороге. За спиной можно было бы увидеть чемодан, в кармане нащупать программку развлечений на ближайшие несколько дней, в кошельке найти иностранную валюту. Но это все ерунда. Артуру просто хотелось...       — Что ты здесь делаешь? — раздалось из-за спины.