Разве не этого момента ты ждала на протяжении трёх лет сильнее, чем народ явления Мессии? Чего стоишь?
А потом бежит ко мне, запрыгивает и обнимает за шею. Кажется, плачет. Она пахнет нежным маем, а не душным сентябрем. — Я соскучилась, Вань, — шепотом, где-то над ухом. — Я тоже, — так же тихо, в шею. Свете кажется, что мужчина вот-вот перестарается с объятиями и сломает её, а Рокотову кажется, что если он хоть немного сбавит обороты, то она снова испарится. Как тогда, где-то возле Воронежа, при отступлении из Харькова. Бледно-васильковые глаза (уставшие, между прочим) искрятся вселенским счастьем, когда их обладательница тонкими пальцами сжимает руку мужа, направляясь к знакомому чёрному автомобилю. Сносит с ног волной ностальгии, когда они оказываются в салоне. Пахнет его одеколоном, а ещё, кажется, одесскими ромашками, которые Рокотов купил и заботливо положил на переднее сиденье. Всё как в раньше. Даже Григорий Иванович совсем не постарел. Он все так же с ухмылкой наблюдает за «голубками», воркующими сзади. — Григорий Иванович,Любуешься синим морем через окошко машины, а я тобой. Раньше я каждый вечер приходил на песчаный берег и подолгу сидел тут, ведь Чёрное море цвета твоих глаз.
— Тебе очень идёт новая форма, — поправляет его волосы, влюблённо заглядывая в глаза. — Тебя в новой форме я ещё не видел, но думаю, что без неё ты выглядишь даже лучше, — очень тихо, чтобы шофёр не услышал. — Дурак! — щипает за руку, смущённо улыбаясь и отводя бледно-васильковые. На подъезде к дому Света уснула. Устала, наверное, с дороги.Умиротворённое личико, растрепавшиеся волосы, подрагивающие реснички. Как много пережила за эти три года, моя девочка.
— Светка, мы приехали, — шепчет в матовые плечи. Она улыбается сквозь сон, жмурится и открывает свои, не по годам мудрые, но по-детски наивные глаза.***
Медленно преодолевая лестничные пролёты, каждый думает о чём-то своём (его «своё» — Света, ее «своё» — Ваня). — Неплохо, — делает заключение Елагина, осмотрев свои новые «владения». — Тут мы поставим какой-нибудь цветок, чтобы не было видно этой дырки, — указывает тонким пальчиком в угол комнаты, пока Рокотов наливает чай. — Там, — она делает первый глоток, — в спальне, можно повесить какую-нибудь фотографию, а то стена совсем голая. Неуютно. Рокотов с улыбкой смотрит, как его «Железный Феликс» воодушевлённо придумывает будущую обстановку квартиры, с таким выражением лица, как будто занимается самым важным делом на свете. Кажется, ещё чуть-чуть, и его разорвёт от чувств, которые он испытывает к ней, и которые были заперты на замок на три долгих года. — А Коля там как? — Коля? — усмехается, — Лучше всех! Женился на какой-то санитарке, ребёнок у них родится скоро.***
— Я тебе сегодня говорил, что ты очень красивая? Руки смыкаются на тонкой талии, нос утыкается в собранные волосы. А у Светы мурашки толпой бегут от копчика по позвоночнику. Скучала. Сильно. — Нет, не говорил. — улыбается, вспоминая, что он об этом ей с момента встречи твердит. — Тогда ещё раз повторю: у меня самая красивая жена. Наконец-то целует не в щёчку, не в плечо, а в губы. Забывает как дышать. Маленькие ручки скользят от пояса в шее, и, кажется, оставляют после себя нехилый ожог. А крепкие мужские наоборот опускаются всё ниже. Пару секунд назад спокойненько лежали на талии, а сейчас сжимают бёдра. И молния на ярком платье опускается ниже. От глаз опытного следователя вряд ли что-то может скрыться. Рокотов не без удивления обнаружил тонкий шрам на хрупком женском тельце, который протянулся от груди до конца рёбер. — Откуда? — Ваня аккуратно провёл пальцем вдоль пореза и встревоженно заглянул в глаза. Света усмехнулась и зажмурила на мгновенье в глаза. — Не переживай, ничего серьёзного. Рядом разорвался снаряд, меня задело. Её движения стали не такими смелыми и откровенными. Света облокотилась на комод, возле которого они стояли и свела плечи. Заметив это, Рокотов взял её лицо в свои ладони: — Светка, я люблю тебя. Целует в области груди, там, где берет своё начало шрамик. — Ты у меня самая красивая. На самом деле, руки бы оторвал этим врачам. Она же девочка, будет переживать. Могли бы и поаккуратнее сделать. А Елагина расцвела. В очередной раз поняла, как ей повезло. Руки снова потянулись к шее, а потом спустились на крепкую грудную клетку, аккуратно расстёгивая пуговички, одну за другой. Мужчина тоже времени зря не терял – полностью освободил жену от платья (за которое уже успел ее отчитать – слишком уж оно легкое, на улице пятнадцать градусов, так и заболеть можно). Бледно-васильковые полны желания и любви. А карие удовольствия, страсти, и любви тоже. Кровать издаёт противный скрип, когда на неё падает Светина фигурка. — Тут, наверное, слышимость хорошая, соседей жалко. Смеётся. А Рокотов понимает, как ему нехватало Светы, именно такой. Искренней, кипящей, сверкающей (лежащей под ним, в конце концов). Родной и любимой. Скучал. Очень.