Слышать

У Нико нет особого интереса к жизни — он всего лишь возвращает долг. Служить, как верная псина, и умереть — также: в окружении трупов врагов с разодранными глотками, защищая своего «хозяина». Простая и понятная судьба. Смерть преследует его с рождения — стоит за спиной, капая кровавыми кислотными слюнями, разъедает кожу и кости раз за разом, держит за горло когтистыми руками. Николас не слышит звуков извне — только её хриплый смех преследует его в бесконечной тишине: пробирающий до костей, разливающийся по телу чёрным ядом, оплетая органы тонкой паутиной леденящего ужаса. Раз за разом, мгновение за мгновением. С каждым новым днём это становится еще чуточку привычнее, сливается с его естеством еще глубже, и кажется, что становится совсем не страшно. Пока под ночным небом в едва расслабленный мозг не проскальзывают чёрные змеи, вгрызаясь в отголоски эфемерного светлого, выжигая своим ядом всё, что ему не положено чувствовать или видеть. Иногда он думает вломиться в гильдию и устроить там кровавую бойню, чтобы в конце концов получить свою законную пулю в лоб. Иногда думает задушить Уоррика во сне, освободив себя от этой порочной связи с реальностью. Но пустые мысли пустого убийцы — так же глухи, как и он сам. Ничего не приносит успокоения, дыра в душе разрастается с каждым днём, моргнёшь — и она поглотит тебя всего, вывернет наизнанку, превратив в еще более пустого монстра. Хотя, что изменится? Его судьба останется прежней — он так и будет бродить по колено в море трупов, с той лишь разницей, что перестанет узнавать лица убитых. Его существование остаётся неизменным. Каждый день, каждая его минута, каждая секунда — всего лишь приближает к смерти еще на мгновение. Иногда он думает, что так нечеловечески устал: но правда в том, что он никогда и не был человеком — второсортный выродок, отброс, способный только на прислуживание — и в то же время неспособный даже на это. Гноящаяся дыра внутри только растет с каждым днем, каждой минутой, каждой секундой этой тишины. Голубые глаза смотрят прямо в эту дыру в душе, и Николас машинально щетинится, встаёт в защитную стойку, сжимая рукоять меча до ощущаещегося в пальцах хруста. Это пугает, чертовски пугает: что она видит там, что взгляд затуманивается слезами, что маленькая девочка бросается к провонявшему кровью и смертью сумеречному, обнимая так крепко — крепче, чем его когда-либо обнимали? Так чисто — чище, чем кто-либо. Николас застывает, продолжая стискивать меч в ножнах, каменеет, не в силах пошевелиться. Этой волной страха и неизвестности его сносит впервые — и только тоненькие ручки вокруг пояса позволяют стоять сейчас прямо. Только… Светлая макушка вздрагивает в районе живота, и Николас — впервые — слышит что-то кроме стука собственного сердца и хриплого смеха. Всхлипы вибрацией расходятся по его телу, разбивают оковы тишины, и от этого становится очень-очень страшно, непривычно и так… спокойно. — О, Николас, познакомься, — доктор Тео кладёт руку на голову девочке и она отступает к нему за спину, цепляясь маленькими пальчиками за штанину. — Это Нина, моя новая ассистентка. Голубые глаза покраснели и припухли от слёз и Николас не может оторвать от них взгляд — он все еще слышит плач, и от этого кажется, что в том чёрном страшном мире он не один. Когда он приходит к доктору снова, Нина смущенно выглядывает из-за угла, но больше не подходит. Николас чувствует, как голубые глаза скользят по его внутренностям, ощупывая дыру, мягко, осторожно. Он встречается с девочкой взглядом и скрипит неслышимое им самим: «Бу». И Нина дарит ему второй звук в тишину: обнимает снова и заливисто смеется. Нина вообще часто обнимает Николаса. Он ей никогда не говорил, но думает, что она понимает, что он слышит ее, когда тонкое тельце прижимается близко-близко, даря душе покой. Николас смотрит внутрь и ему кажется, что дыра даже становится меньше, заполняясь ее тёплым смехом. Он знает, что всё это — мираж. Жалкая попытка мозга не признавать реальность, жалкая попытка организма продлить своё существование сумеречной надеждой. Николас смеётся — потому что он такой же Сумеречный, как эта надежда. Взрослый и пустой убийца, который как жадная губка пытается впитать чужой свет, пожрать его, даже не задумываясь о последствиях. Николас смеётся — но его смех не отдаётся внутри светом, не вибрирует и не искрится. Николас смеётся — и этот смех как вакуум, а он сам — как чёрная дыра. Затягивает в себя то, что есть вовне, затягивает в себя её — но всё равно не может наполниться. Но Нина не поглощается, не испаряется, не исчезает. Она всё еще где-то рядом. И даже когда Николас не видит её — он её слышит.