Тот, что нашел свое место

В залитом лучами света поле пахло свежей соломой и горячим солнцем. В высокой траве стрекотали кузнечики и кричали птицы, хрустели листья под лапками грызунов, с неслышным звуком разбивались о землю стекающие с цветковых лепестков капли росы. Мужчина осторожно шагал куда-то вперед, стараясь не наступить ненароком на лемминга или змею и не растоптать кладку дрофы. Он был высок, широкоплеч, со шрамом, шедшим от виска и скрывающемся в забранных в хвост волосах. Он периодически поправлял квадратные очки пальцами или потирал мелкие царапины на руках, оставленные ветками мрачного леса. Теперь когтистые деревья остались позади, но ужас нагонял парня до сих пор, заставлял ускорять шаг и не останавливаться, забывая об усталости и жажде. Ему было лет двадцать пять, и он выглядел слишком потрепанно и отчаянно для такого прекрасного утра. Высокая трава щекотала больные уставшие руки и корочки запекшейся крови. Молодого человека в лесу кошмаров преследовали его страхи. Мальчик лет пяти сидит на камне недалеко от высокого дерева и наблюдает за птицами и жучками в листве. Его прекрасное зрение позволяет разглядеть высоко-высоко над головой гусеницу, слившуюся с ярким листом, а также муравья, быстро перебирающего лапками и скрытого от посторонних глаз в коре дерева. Он любит это — наблюдать. За время, проведенное в детском доме, — а это вся его жизнь — он научился ценить свой дар видеть все вокруг. Вот и сейчас он видел, как со спины подходят два парня постарше, любителя травить младших и настраивать детей друг против друга. Мальчик встал, отряхивая штанину и снимая с руки божью коровку, которую тут же посадил на камень. — Ей, урод! — Послышался оклик. Мальчик не стал обижаться на этих глупых детей, ведь они никогда ни к кому не обращались иначе. Он принимал этот факт и давно смирился, без труда научившись не оборачиваться на это обращение. — Мы с тобой говорим, урод! Только мальчик начал оборачиваться, чтобы в случае необходимости вовремя среагировать и убежать или закрыться от удара, он понял, что зря это сделал. Прямо по направлению к виску летел тяжелый камень размером с полголовы самого пятилетнего ребенка. Удар о голову свалил мальчика с ног, словно он был куклой, вырезанной из картона, которую отпустил играющий. Божья коровка взлетела и опустилась на руку малыша под издевательский смех. *** Сквозь туман и тяжесть в голове слышен был писк, пиканье, хлопанье, жужжание, топот и голоса. Отделить одно от другого мальчику получалось с трудом. Писк, переходящий в ультразвук, принадлежал ребенку, находившемуся метрах в десяти от места пребывания, если быть точнее — лежания мальчика. Пиканье находилось совсем рядом. Неприятное, какое-то напрягающее, а главное — ровное. Раз в несколько секунд что-то пикало, и в унисон где-то в груди сдавливало сердце. Хлопало, кажется, окно, создавая ощущение, что вот-вот стекло выпадет из рамы, разбившись на миллион кристалликов, создающих радугу. Жужжание доносилось от мухи под потолком; она летала кругами и явно не намеревалась улетать. Может быть, препятствием стало как раз хлопающее окно? Топот доносился сбоку, приглушенно, будто несколько людей бежали по коридору в одну сторону наперегонки, молча, но с азартом в блестящих глазах. Голоса звучали и около кровати, и доносились с улицы. Мальчик поймал себя на мысли, что не открывая глаз создал в голове образ места, в котором лежал. Больница. Впрочем, когда он открыл глаза, картинка из воображения никуда не делась, а осталась. Хотя, говоря откровенно, мальчик не был ни разу в больницах, и уж точно в этой конкретной палате. Он даже сначала удивился про себя, как же так получилось. Но вскоре эту мысль сменила другая, страшная, катастрофическая, ломающая, разрывающая — он не мог разглядеть контур люстры. Что-то мешало, вся комната была словно заполнена дымом от костра, через который обычно искажаются и мутнеют все предметы. Мальчик напряг глаза, правда, это произошло невольно в попытке разглядеть хоть что-то. Только цветные пятна расползались в разные стороны. Он потерял свое зрение. Он потерял то единственное, что имел и ценил больше жизни. Эти видения до сих пор всплывали в голове и доводили до отчаяния. В голове слишком громкий стук сердца возрождал в памяти жизнь. Как мальчик поймал когда-то себя на мысли, что теперь знает все, и потерял интерес к книгам, редким вечерам фильмов в детском доме, куда вернулся из больницы, и к жизни. Он знал все варианты развития событий и последствий каждого своего действия. Он знал буквально наизусть все когда-либо созданные книги. Он был полон скуки. Все было так до некоторого времени. Несколько дней назад (недель ли, месяцев ли), ровно через двадцать лет после травмы, в день, когда мужчине стукнуло двадцать пять лет, он неожиданно оказался в лесу. В огромном, темном, страшном. Тропинки вели к болотам, дороги — к стае голодных волков. Он то стоял на месте, ощущая идущую отовсюду опасность, то бегал кругами; то пытался выбраться из топи к пасти медведя, то убегал от медведя в топь. Это был первый раз за последние двадцать лет, когда он не знал, что делать и куда идти. Впереди появился огромный дуб. Он словно выпрыгнул из-под земли прямо посреди поля, ставшего спасением мужчине. Он не знал одного — это самое поле окружено со всех сторон лесом. Лесом, несущим смерть. А еще он не знал, что тонкий голосок с первым шагом парня по полю пропел : "В дом свой приглашаю дорогого гостя!" А под дубом сидела девушка лет пятнадцати на вид, с длинными, разбросанными по земле светлыми волосами. Она мычала что-то себе под нос, ужасно фальшиво, но отчего-то все равно красиво. Белоснежная простенькая кофта была усеяна вышитыми изумрудными листьями, из-под длинной желтой смявшейся юбки выглядывали белые пятки. Тонкие пальчики ее ловко вышивали синий василек на подоле. — Куда идешь ты? И зачем? — певуче спросила она у парня, и тот рухнул от усталости прямо на землю, сильно ударившись коленом о выступающий из земли корень. — Из леса. Подальше от него, — рвано выдохнул он и выставил руку в качестве опоры, предотвращая полное падение на теплую траву. — Не знаешь. Не знаешь, куда идти. Понимаю, — пропела девушка, заколов иголку за подол и расправив лепестки иван-чая, который рос около ее руки. Молодой человек не выдержал и все же рухнул. Перед глазами сначала переплетались ветки кроны дуба с играющими лучиками солнца на фоне голубого неба, но вскоре он увидел подходящую девушку. Она мягко опустилась рядом на колени, раскрывая ладошки и вливая в рот парню капли росы, осторожно растирая остатками влаги окровавленные руки. Ужас и отчаянье отступили, в голове посветлело. Жажда отпустила из удушающих объятий. Он приподнялся, и увидел танцующую девушку. Она кружилась вокруг дуба и собирала клевер, колокольчики, лен, продолжая фальшиво напевать мелодию. Порыв ветра подхватил ее волосы, в которые были вплетены лютики, и широкую юбку и унес куда-то далеко, за километры, песню. — Кто же ты? Что же это за место? — Шепотом говорил он, еле шевеля губами. С удивлением парень обнаружил, что капли росы впитываются в раны, заживляя их. Если бы тут было зеркало, он бы отметил, как выровнялся цвет лица, отступил болезненный румянец. Травушка расскажет мне о том, что случится, Пропоёт мне песню ночную. Ляжет мне рассветною росой на ресницы, Расплетет мне косу тугую. Солнце взойдет в огне, Позовет в дорогу далече, Но не подняться мне, Не лететь к нему да навстречу… Он чувствовал себя чужим, вторгшимся без разрешения в этот тандем девушки и природы, слившихся воедино. И он понял, что способность знать все на свете оставила его. Что он сохранил в памяти лишь то, чем когда-то воспользовался, а все остальное испарилось. Глаза резануло болью, словно их разрубили мечом. Парень скинул очки, ослепленный, и зажмурился, сжимая до боли растрепанные темные волосы между пальцами. Он снова ВИДЕЛ. Так, как когда-то в детстве. Так, как уже забыл. Он сразу разглядел всю живность, копошащуюся в траве и на дубе. Заметил божью коровку на плече танцующей, поблескивающую на подоле иглу, синюю нитку, переплетенную с серебряной в небрежном, но красивом узоре. Впервые за многие годы он плакал и не чувствовал слез, капающих с подбородка. — Хранительница полей. Я — хранительница полей. — Рассмеялась девушка, насмешливо наблюдая из-под светлых ресниц за парнем. — И ты на территории, что я храню. Ты можешь вернуться в лес, дорогой гость. Ты можешь вернуться, а можешь остаться здесь. Ты ведь не хочешь стать опять одиноким? Ведь не хочешь? Чувствуешь себя чужаком, где бы ни находился? Чувствуешь? Я помогу. Если ты хочешь, можешь обрести здесь вечный дом. Девушка раскрыла объятья и обхватила тонкими белыми руками парня. Он не понял, в какой момент начал кружить хрупкую девушку в вальсе, обхватив за талию. Она изловчилась прямо в танце прилаживать лютики в его хвост, осторожно зашивать разорванную одежду серебряными васильками. Они остановились лишь на мгновенье — хранительница попросила подержать медвежий хвост, пока прилаживала к нему черный шнурок. Мех был жестким и неприятно колол ладони, но парень терпел. Теперь, с появлением этого меха, спрятанного в рубахе, он принимал статус Хранителя, разделяя его вместе с прелестной нимфой. Они кружились вокруг дуба, а он, огромный, шуршал с добродушной усмешкой ветвями с изумрудными листьями, благословляя нового члена их семьи, играл солнечными зайчатами, что прыгали по лицам пары. Они вместе потчивали гостей свежей росой и помогали найти свой путь. Часто люди возвращались в лес, пытаясь справиться со своим страхами, остальные просто пытались найти выход, не принимая помощи. Делом Хранителей было приглашать в поле дорогих гостей и встречать их как подобает, решение человеческое было им поменять в свою угоду неподвластно. Теплый ветер уносил с собой фальшивую, но прекрасную мелодию, исполненную дуэтом.