Wicked Game

Если вас трамвай задавит, Вы, конечно, вскрикнете, Раз задавит, два задавит, А потом привыкнете. В. Полозкова

      Крик, пронзающий детскую, и тяжелая пелена воздуха не режется резким звуком, а словно загуститель давит на ребра мальчика, и он проседает, тонет в кровати. Матрас засасывает его, поглощает, обхватывая плотно со всех сторон. И ничто — есть все. Риз, зовет мать — шипит, пытается вскочить и убежать от теней, сломавших тонко расчерченное пространство вместе с часами, упавшими на пол. И осколками по полу разбежались секунды, переменились с минутами и полностью смешались с часами, забыв о покровительстве дней — он дрожит. Тонкая оболочка содрогается, мышцы сводит болезненной судорогой, и, хрупкая детская шейка запрокидывается, оголяя пульсирующую артерию, бьющуюся под кожей покрывшейся испариной. Кошмары ожившие, плюющие на понятие реальности, своими шагами ломали ленты, где белым по-черному были написаны запреты. Сны не оживают — страхи таятся внутри. Однако, будто не услышав этих заповедей, они хватают его за руки — парализованного, сломанного дрожью. Тонкая полоска света, скользящая героем по полу, рассеивает жутких злодеев, покусившихся на мальчика, дверь скрипит и мать заходит, поправляет халат и смотрит презрительно на рыдающего сына. Риз перевернувшись на живот сводит плечи, глотая обиду, что пришла шепотом вместе с тенями из подземных царств сна. - Что такое? — бесцветным голосом шепчет мать, прикрывая рот в порыве зевоты. За ее спиной тьма в свете коридора, прямиком из кошмаров. На губах у чудовищ слезы мальчика, обидные слова и смех одноклассников. Мать, будто не видя их, протягивает свои руки вперед, тени хихикают, скалясь в мраке ночи, бегут по открывшейся дороге, касаясь вместе с пальцами матери щеки мальчика. Он молчит, прижимается к руке, несущей тупое одиночество, что не режет, а рубит с плеча, наотмашь, забывая про все правила. Он просит поспать с ними, прижавшись к теплому боку отца, продолжая держать руку матери. Но она отрицательно машет головой. Смотрит как на умалишенного и вновь совершенно не замечая, что повторяет эти слова изо дня в день, что дом уже пропитался этой ложью, ссылается на усталость и работу. Мягкое прикосновение губ ко лбу, запрет на включение света в детской — тишина, вперемешку с одиночеством, безумным коктейлем ломает ребра, вновь кидая мальчика в кошмары с головой. Мягкие игрушки стеклянно смотрят на него, осуждают, закидывают голову назад, разрывая швы и смеются. И почему-то спасенья нигде нет, ни в скрипучих книжных полках, ни в понятии «семья». Вот оно — дыхание, прямо за стеной любящих его людей, но сила ,что должна была его окутать защитой убивала — он снова в шкафу, подальше от теней из кошмаров. Любовь подлой змеюкой обманула, сверкнула черной шкурой и убила. Он проклят. Не касайся его. Кошмары ночью и петля одиночества днем. Он пытаясь привлечь внимание родителей — уставших после работы, пьяных после бара — жарит яичницу и, конечно же, портит ее. Наказание следует за словами про испорченные продукты. Он все ждал, когда к серым радужкам матери прибавится что-то отдаленно напоминающее любовь. Но там ее нет, есть лишь причина — ее сын — причина ее мучений работы офисным клерком. Для отца причина ненавистного ему брака. Книги, падающие с уже заполненных полок, твердят, что эта могучая сила способная хоть море иссушить, хоть оживить. Он думает, маленький и несмышлёный, что маме просто надо дать немного любви, но она отталкивает сына. Риз скользит по полу, разбивая локти. Женщина отряхивается и усталость снова скользит из ее уст. Любовь должна воскресить, вырастить теплый цветок в душе, но почему-то кажется преступником, что привлекает таким сладким леденцом детей. Риз понимает, что его обманули и в жизни просто нет любви. Весь мир насмехается над ним, металлическими скобами скрепляет что-то глубоко лопнувшее внутри.       Быстрое дыхание, ломающее, режущие по оголенным нервам раскаленным металлом. Журчание листьев, крошащихся под мощными лапами, смешивающееся с землей, с кровью огромными каплями, падающих с клыков. В этих каплях и жизнь, и смерть, танцующие страстное танго, вытесняющее друг друга с переменным успехом. Волку, однако плевать, он мажет огромным языком по пасти, скользя по резцам, что недавно разрывали живую плоть, цепляется за струйки, бегущие по клыкам, и выдыхает сплошное безумие. Жёлтые глаза плывут по этому лесу, провожают взглядом убегающую стаю, и цепко, будто челюстями впивается в глотку мальчишки, смотрит в его глаза. Животное скалится, стараясь показать сходство со многими легендами, уверяет, что одиночество для него, как и для Луны превыше всего. Но что-то под этой толстой шкурой бунтует, разрывая швы и волк подается вперед. Риз, забредший в лес, не боится, смотрит на зверя и в этих глазах полных безумства узнает самого себя. Будто слишком хорошая карикатура, полное сходство двух разных существ — созданных из одной капли крови, пачкающих шерсть и пожухшую траву. Издалека доносится вой, братья зовут собрата, но зверь лишь злобно рычит, не сводя глаз с мальчишки. Между ними не больше десяти метров и хищнику ничего не стоит накинуться на него, повалив на сухую землю. Вдавить того своими огромными лапами и сомкнуть мощные челюсти на тонкой человеческой шеи. Вот только одиночество пляшет океаном под кожей у обоих. Мальчуган клянется самому себе, что больше не будет ходить через этот лес. Он говорит это бесшумно, видно лишь, как губы изгибаются будто при молитве. Зверь наклоняет голову, навострив уши, когда перед его окровавленной пастью пролетает сосиска. Риз обещает самому себе, ставя крестик на ладони, что обязательно перестанет кормить это одиночество, но на следующий день также оставляет угощение под дубом. Одиночество не позволяет перестать приходить, оно горит ярким пламенем и тянется к своему же отражению в желтых глазах. Риз не верит, уже давно не верит во все это. Ни любовь, ни дружба, ни общение не нужны ему. Но эта формальность жжет соляной кислотой, разъедая кольцо за кольцом трахеи. Волк же изо дня в день смотрит мягче, но не изменяет самому себе — размазывает чью-то кровь по белым зубам. Мальчик никогда не задерживается, всегда смотрит лишь пару секунд в глаза и тут же спешит убежать, зная, что даже дикое животное не сможет возлюбить его. А разочаровывать никого ему не хочется. Но раз за разом приходится. Синяки наливаются тяжестью, отдаются эхом боли в самой голове и мешают дышать. Гематомы на ребрах чешутся, заплывший глаз постоянно слезится и руки с содранными костяшками жжёт от приложенного лекарства. Мальчику, что обозвал Риза, досталось меньше и совершенно не потому, что тот умел драться. Нет, просто правила честной драки не соблюдалось. Риз хоть и был в глазах одноклассников безумцем, но понимал, что против пятерых ему никогда не выстоять. И пару ударов в живот задире оказались последними секундами, когда парень мог стоять на ногах. А затем его пинали тяжелыми носками ботинок. Однако самое плохое было только впереди, девочка, нравящаяся Ризу, вдруг выскочила во двор и перезвоном, будто ручеек прокричала: -Он проклят! Не касайся его! Темными струями ненависти пронзило, будто сосульками, выросшими посреди жаркого дня. Они пробили плоть, ту, душевную, полностью состоящую из хрусталя. Тело заныло под аккомпанемент звонка в школьных коридорах. Риз же так и лежал на траве, хватаясь то за ребра с синяками, то за голову, гудящую от сильного удара Питера. А иногда сжимая кулак, держал его посередине груди, там, где не было ни одного синяка и ни одного удар. Зато были миллионы рубцов и металлических скоб. Брошенность играет шестую симфонию на ребрах, не забывая так неправильно сначала задабривать нотами, а затем кляксой — ударом по клавишам вновь все испортить. -А у Риза нет валентинок! -Его никто не любит! -У всех есть валентинки, а сироту никто не любит. -И никогда не полюбит. И маленький мальчик сидит за столом, смотря на пустую коробочку для валентинок и этот вакуум в душе обещает стать завсегдатаем. Остаться пеплом, обещанном превратиться в грязь, что так или иначе вывернет все самое темное наружу, под стать, как ему кажется, этому отвратительному миру. Празднование в одиночестве своего дня рождения, первое свидание, на котором на него опрокинули колу и произнесли, что такого как он любить невозможно. Все это лишь смех любви. И этот кровавый волк смотрит в глаза Ризу, дворняга, скрывающаяся под шкурой овцы — никакой любви нет. Это чувство, восхваляемое поэтами, побеждающее по словам людей любую болезнь, лишь скрывается за этим розовым туманом предубеждений. Счастье, легкость в душе — лишь навеянное самим же чувством убеждения, на деле это оковы, ломающие кости. Шипы роз свиданий, когда он был отвергнут, выкручивают сердце и волк которого видит только Риз вновь ухмыляется. Будто злодей, он наслаждается, как обычный смертный смотрит на его превосходство, на эту игру шулеров, подменяющиеся химические формулы и расширенные зрачки. Ведь только Риз видит, как карты выскальзывают из рукава, вновь и вновь, выигрывая стоящее на кону доверие людей, что в конце концов умирают в одиночестве — в самой сущности любви. Щелчок — металл опаляет кожу. Взор — злость от всеобщего обмана. Выстрел — боль от потери друга. И играющая на губах у каждого одна и та же фраза. Риз проклят, он болеет недоверием к людям. Риз проклят, он видел этого волка без линз для обмана зрения. Он видел весь мир без розовых очков. Видел любовь без «безобидной» шкуры невинной овечки. Риз видел истину —волка.       Тридцать пять бьет кувалдой по голове вместе с этим ретро проигрывателем. Из звенящих колонок льётся рок его детства, вперемешку с медленной музыкой. Парочки притягивают друг друга за локти, поочерёдно пропуская сквозь пальцы каждую прядь партнёра, не забывая чмокнуть в щеку посередине песни. Но стоит ритму забиться в истерике, заставляя жалобно пищать стекло окон и бутылки на полках, как они отскакивают друг от друга, по волшебству становясь детьми, танцующими слишком энергично для возраста плюс тридцать. Риз переминается с ноги на ногу, озирается по сторонам и на его покрытое шрамами лицо ложатся зеленый, красный и синий свет, испускаемый самодельной гирляндой — лампочки, скрытые за стеклом бутылок из-под пива. Смотрится это эффектно, как и должно в барах сделанные под стиль 60-х, и даже слишком приторные рожи молодёжи, забившиеся в углы, не так сильно и раздражают. Детективу кажется что тех ребят он ловил на воровстве, когда только поступил на службу, но не успевает он приглядеться, как коллеги тянут его в глубину бара, подальше от заветных бутылок водки, виски и бурбона, туда, где меж колонн и дартса можно танцевать, стараясь не зацепить стоящие вблизи столики. Только что закрытое дело, на которое отдел потратил почти полгода официально, красным по желтым папкам, объявляется закрытым, и вся команда дружно под ручку с шефом отправляется в бар. Где под стук бутылок с пивом все друг друга поздравляют, желают таких же удачных расследований. Риза, как командира операции, конечно же, тащат сюда, пусть и насильно, ведь если бы не шеф со своим: «герой должен пить с нами» он бы был уже в стельку пьяный дома, на ковре. Как только дело обсуждено и все начинают просто напиваться, Риз ретируется к барной стойке, беря двойной виски и ненавистным взглядом сверлит молодежь, что пришла сюда выпить этим тихим вечером. Однако все новые посетители сразу же уходят, увидев собравшихся матерых полицейских, что смеются и спорят, кладя по привычке руку на пистолет или шокер. Риз выдыхает, наконец оторвавшись от пристального взгляда шефа, недовольного из-за отделения новоиспеченного героя от компании. Зато компания с каким-то воодушевлением зашумела громче, будто только и ждала, когда он покинет их. Оттуда с дальних столиков слышится мат и пошлые шутки. Риз действительно понимает, что нужен он лишь шефу, а для остальных — балласт. Горько усмехнувшись, он просит пепельницу и тут же тянется в карман за сигаретами. Сизая змея сжимает горло, душит ядом и расслабляет, заставляя едва дрожать кончиками пальцев. Вдыхает дым он медленно, будто смотрит на картины-шедевр, филигранно точно стряхивает с оранжевого кончика пепел, но тот не успевает коснуться стекла, как развеивается. Жизнь научила его многому. Как персональный учитель — она прекрасна, тыкает тебя носом в ошибки. Крутит в ситуациях, в которых ты все время падаешь, разбивая голову о проблемы, нахлынувшие на тебя словно цунами. И так по кругу пока не научишься избегать их. Но цикл этих прекрасных уроков все сильнее бьет по бокам, отбивая органы и лишая чувств, что когда-то играли в человеке. Риз щурится, рассматривая бармена, который снова принимает валентинку от завсегдатая, он улыбается хоть и, наверняка, не любит этих пьяниц. И вакуум стучится мужчине в душу и не ждет, даже под дулом пистолета, не произнесённого приглашения, заходит, выкидывая все. В кармане хрустит бумага, жестоко напоминая металлом на губах о дате. О всей его жизни — сломанной косточке каждой конечности словами и поступками людей. Риз, конечно, никого не винит, просто нет любви на этом свете, а особенно для него. Наверняка, сам мужчина за все годы переломал дров столько же. Выбросив маску наивного и надеющегося мальчишки, сменив на защитную броню. И как каждый частокол — она убивала. Пронзала насквозь своей грубостью, неотесанностью. В какой-то степени даже гордостью, но мало кто понимал, что эта шкура нахала скреплена металлическими скобами и держится на одном слове. Что вот-вот расходящиеся швы разорвутся и покажется парень, так нуждающийся в совместных походах на футбол и банальных поцелуях перед уходом на работу. Риз нуждался в любви в каждом ее проявлении. Но волк — сама любовь — что скрыта под тонкой шкурой овечки, все скалится, раз за разом кидая мужчину на дно, убивая все доверие к живым существам. Он старается, правда, перебарывает себя, закупаясь пластырями для ран наперед, зная, что ждет его там и пытается жить как обычный человек. Однако любовь смеется над ним, ведя свою подлую игру, вновь доказывая, что он единственный на всем белом свете должен видеть этот нескончаемый обман зрения — это единственная его возможность коснуться чувства, данного всем и каждому. Попытка — промах. Будто улетевшая пуля, она стучит, отдаётся эхом по подвальному помещению полицейского участка. Болезненно вновь промахиваться, надеясь на выигрыш и все глубже закапывать надежду на людей в своей пустой душе. Однако, попадание в цель, наперекор всем законам, больнее. Ведь иногда Риз, закупаясь пластырями для своих душевных ран, понимал, что этого должно хватить на проигрыш, но не на полное попадание. Ведь каждый выигрыш и есть проигрыш. Люди по сущности своей чистой воды предатели и именно поэтому пуля в центре мишени болезненнее всего, ведь она так же, как и все остальные падает на пол, пробивая картон звучит отрешенно и мученически. Когда доверие Риза на пару секунд оказывается не преданным, не обманутым, его душит приятное чувство, но затем измена, уход, предательство, что угодно, бьет после хорошего сильнее. Риз ненавистно сжимает руками кусочки порезанных валентинок, купленных для самого же себя, вновь и вновь вспоминая какое место отвела для него вселенная. Он видит все такое, какое оно есть. Любви нет — это обман, иллюзия, скрытое под маской удовольствия одиночество. Обрезка полон карман. Несчастья полна душа. -Повтори, — говорит он бармену, толкает стакан с оставшимся льдом и достает первый обрезок. И в горящем кусочке он видит свое прошлое, будущее и настоящее, состоящие из одиночества. Жестокость отгородила его от людей, грубость подсказала остальным, что он закрыт для общения. Нестерпимый пессимизм не оставлял и капли желания тем, кто смог пробиться через предыдущие две преграды. Но где-то в последних искорках пепла он надеется, что кто-то стащит с него шкуру, оголив того мальчика, привыкшего к тому, что никто и не собирается подавать ему руку если тот упал. Родители тогда сказали — ты сильный поднимайся сам. Одноклассники боязливо бы сказали — ты сирота мы не хотим быть такими же. Ведь же не зря учителя повторяли: «с кем поведешься того и наберешься». Однокурсники сказали бы — ты опасен, не умеешь контролировать себя. Коллеги бы просто махнули рукой. Обычная непримечательная девушка садится рядом, улыбается и смотрит своими простыми донельзя глазами в его донельзя мутные. Ее путающиеся кудри лежат иначе, не так как на службе, нет привычной формы, лишь какое-то очень скоромное, как и она сама, платье висит на худых плечах. Недавно приставленная молодая напарница, уже доведенная за две недели работы в команде два раза до нервного срыва, все равно улыбается. К удивлению мужчины, у этой лани не натянутая ухмылка, а искренняя будто не он измывался над Карой. А глаза и правда, как у замершего на дороге в свете фар животного — простые и честные, и совершенно не понимающие. Кара кажется потрепанной жизнью, может потрепанной Ризом, он не может понять, та что-то пытается до него донести, но он лишь пьет и жжёт валентинки над пепельницей. Кто-то слева целуется, приняв подарок на день влюбленных и Риз, если честно, привык к тому, что он сломанный в этом чертовом выпуске людей. И сколько раз бы он не бросался под пули на заданиях, спасая напарников, сколько бы сосисок он бы ни принес бездомным котам, все равно все переступят и уйдут прочь. Риз проклят. И касаться его не стоит. Но Кара трогает его хоть миллион раз была предупреждена не делать этого. Пальцы касаются огрубевших шрамов на раскрытых ладонях. Мужчина реагирует сразу, через эту плотную шкуру просвечиваются изъяны высоких стен. И в темных глазах стоит воспоминание, как он собирает эти проклятые осколки тарелок на полу после ссор родителей, и резался не руками, нет, что вы, душой. Риз отдёргивает руки, роняет еще не зажжённый кусок в кучку пепла и смотрит на напарницу своим фирменным нечитаемым взглядом, все пытаясь разгадать эту лань, что так отчаянно тянется нему. Какие у нее причины для этого? -Ризи, — звучит пьяно и дрожащее сверху, и мужчина конечно же поворачивается, смотрит на старшего по званию, прижимающегося к своей жене приехавшей в этот бар, в другую часть города за этой пьяной тушей. -Хах, ты не получил ни одной валентинки? — он насмехается смотрит своими светлыми, выцветшими от возраста глазами и выкидывает на тумбу валентинки, все они с насмешливыми подписями от коллег, а в руках у его жены подарок от него самого. Риз же отворачивается, цепляет из кармана новый кусочек и сжигает, подумывая о том, что со стороны это кажется странным, но он плевал. Ему кажется вся ситуация глупой. Лейтенант не говорил с ним, презирал за все что угодно, а тут пару бокалов бренди разговорили старого бугая. -Даже корнер получил, — он захлебывается смехом и Риз сжимает в руках стакан виски, стекло жалобно скрипит, — А ты, Мистер Всезнайка, нахуй никому не нужен. Риз держится на одной только выдержки — зверь его уже вырвался изнутри и разорвал лейтенанту грудную клетку. Но он все сидит и слышит голоса одноклассников, такие же едкие и болезненные. Кара смотрит на него понимающе, будто жалея. -А причина знаешь какая? Ты просто уебок, который не достоин любви! И капли виски пачкают пол. Стакан в руке бьется об голову пьяницы, Риз совершенно наплевав на все, с яростью отталкивает его жену и бьет наотмашь в лицо мужчине. Лейтенант выше его, шире в плечах, а от алкоголя и сил еще больше, но это не останавливает его. Его ручища с лёгкостью кидает полицейского на пол, прямо на осколки и вслед за руками, его лицо покрывается новыми шрамами. Где-то сбоку слышится женский крик и гогот мужчин, кто-то начинает подвывать, поддерживая драку. Риз скалится, словно безумец, садясь на противника и с удовольствием удар за ударом, разбивая тому лицо. Он маниакально слизывает свою собственную кровь, языком приходясь по резцам точно, как… волк. Его в секунду отбрасывают, он бьётся головой о барную стойку, в который раз за вечер молот бьет его и звон в ушах не дает сориентироваться. Риз помнил как со всей злостью вновь накинулся на мужчину. Как его руки схватили цепкие кулачища шефа, как он под конец тянулся к лейтенанту и клацнул, как последняя дворняга, челюстями перед носом. Зубы заскрежетали и в глазах отобразилось безумие. Весь в крови, он хватает заказанную бутылку водки и прямо в баре открывает ее зубами, выплёвывая крышку на пол, на котором отвратительными разводами красовалась его и чужая кровь. Он отхлебнул алкоголь и последний раз посмотрев на побледневшую Кару поплелся к выходу. -Ублюдок, Риз, какого хрена? — голос рвется от боли, натянутая струна лопается и мужчине приносит это совершенно иное, пьяное, удовольствие. Он поворачивается, скалится, будто шакал, и негромко гавкает, так чтобы каждый, кто попытался бы сломить его, уже сломанного, знал. Не получится, он уже давно раскрошен и нечего пытаться. В голове он, конечно же, думает, что это неправильно, но еще один глоток водки глушит все, оставляя лишь жжение в глотке.       Солнце для такого ледяного февраля припекает слишком сильно, Риз не выдерживает и встает с барной стойки, почёсывая нагретую лучами света руку. Он опускает жалюзи, но в щелки все равно прорывается пару лучиков. Мужчина выдыхает с облегчением, поправляет черную футболку и подходит к кухонным тумбам. Фикус, немного жухлый, просящий воды, с огромными пятнами ожогов на листьях. Его бы переставить, полить, может назвать каким-нибудь именем, но Риз смотрит на него жалобно, почти вымаливая прощения, так и не прикасаясь к цветку. На тумбах лежит слой пыли, который он смахивает рукой, и на все еще грязную поверхность ставится бутылка бурбона и пепельница, точнее банка из-под консервов. Мужчина стряхивает пепел с кончика сигареты в банку из-под тунца и прикладывает упаковку со льдом к виску. Лед даже через целлофан цепляется за медицинские скобы, чуть разрываясь. Боль пронзает все тело и будто по цепной реакции начинают ныть все мелкие порезы, ребра, скрытые под гематомами, тоже жалобно скулят. -Ну и куда теперь лед прикладывать? — жалобно шепчет он, цепляясь руками за край столешницы, кажется, покрытие крошится под пальцами, а может это эмаль соскакивает с плотно сжатых зубов. Может, если бы он не поехал в больницу, было бы хуже, ведь никаких сильных обезболивающих ему бы и не выписали. Тогда спал бы он этой ночью только в мечтах, под прикрытыми веками видел, как голова, гудящая и ноющая от выпитого, касалась бы бамбуковой подушки, а тело, ноющее от дневной смены, расслаблялось мышца за мышцей под одеялом. Но что Риз знал точно, что средство, которое они влили в него прекрасно помогало справиться с похмельем. Сухости во рту не было, и голова болела только от ударов и металлических скоб, соединяющих рану над виском. Часы, висящие прямо над мучеником-фикусом, показывали девять и хоть Риз пришел домой только в четыре, он чувствовал себя развалившимся, но выспавшимся. Он отнял пакетик со льдом от раны, что за это время начала пульсировать из-за приложенного холода и будто на пробу коснулся скобы пальцем. Он усмехнулся от сравнения самого себя с киборгом, от этого палец соскользнул и попал прямо по ране. День, только начавшийся как-то решил, прокрутив колесо фортуны, что он будет так себе, по крайней мере для Риза. Мужчина вновь посмотрел на часы. Открыл бутылку с бурбоном, ухмыляясь и сжимая зубами фильтр сигареты, плеснул в стакан ровно до половины, разорвал рукой пакет со льдом и со звоном, что отдался эхом в пустой квартире, закинул туда пару кубиков. На журнальном столике лежал его диплом из полицейской академии, даже семейная фотография, где ему лет шесть, пару журналов и конечно же папки с делами, которые нельзя было выносить из полицейского участка. Хотя бы принести обратно нужно, но на обложках появились неровные следы кружек с подтеками от кофе, вряд ли Риз вообще вернет эти бумажки в естественную среду обитания. До первой проверки, конечно же, потому что своим местом он дорожил. Странно, что с детства он захотел помогать людям. Носиться по крышам за барыгой, с пакетом кокса на перевес — это не то, что он хотел, но тоже сойдет. Работы в отделе по борьбе с наркотиками хоть отбавляй, а иногда и перепадает интересное и запутанное дело, с которого так же тяжело слезть, как и с того, с чем этот отдел должен был справляться. Он любит это, увлекается этим, ведь, как и мысли, расследования сжирали его полностью. Оставляли лишь запах дезодоранта в квартире, куда он прибегал на пять минут, чтобы лишь освежиться, сменить свитер и носки, побежав вновь на бравое дело по борьбе с преступностью. Однако, как и во всем, в той же летящей на пол монете, была иная сторона — потертая и мрачная. Ужасы, которые ты видел, часто нельзя было забыть, даже погружаясь в сон. Он видел, что делает любовь, отчаяние и наркотики с людьми. Как все в них перемешивается, как из самого высшего существа они становились обычной скотиной, готовой убить за дозу. Бросила девушка и молодой парень с хорошим потенциалом умирает от передоза в подворотне. И несмотря на все, он дышал работой, потому что чем-то другим дышать не мог. От этого и высокая раскрываемость, что закрывала все дисциплинарные нарушения и просто не давала ни единого шанса сокращению. Уволят — он задохнется прямо на этом диване, так же сжимая в одной руке сигарету, а в другой бокал с бурбоном. Просто утонет, сорвавшись с тонкой ленты, в этом гнусном болоте, один распластается трупом на этих прогнивших досках. Трелью отозвался, до этого молчавший, дверной звонок. С книжной полки упал роман Агаты Кристи, а фикус странно зашевелился из-за залетевшего из прикрытого окна ветра. Риз встал, ожидая увидеть продавцов пылесосов или нудную соседку снизу, что начнет жаловаться шум. Собственно говоря, мужчина не понимал какой может быть шум, если дома он бывал не более трех часов в день. Однако старушке, казалось, что он курит наркоту и постоянно дебоширит, ее совершенно не смущало, что он собственно человек, который ловит наркоманов и быть им он не может. Хотя, с другой стороны, не будь этой полной женщины он бы скучал, как никак, а она его забавляла. Он медленно подошел к двери, так же медленно приоткрыл, отвернувшись, чтобы выкинуть в уже пустой бокал очередную сигарету. И когда чья-то рука едва надавила на приоткрытую дверь, дабы та распахнулась, Риз удивился наглости гостя. Он ожидал что в щель, в эти двадцать сантиметров, ему скажут кто и что они забыли на пороге его квартиры, а встретил нахала. -Послушай, я… — он поднял взгляд и встретился с знакомыми зелеными глазами. Кара зачесала волосы назад, на ее веснушчатом носу были пару капель от дождя, а вот она сама была как будто вымотанная и очень злая. Но больше всего Риз был удивлён, что эта хрупкая серая мышь взяла и переступила через порог, поставила свой маленький портфельчик и пакет на пуфик в коридоре, сняла пальто и смотрела усталым и злым взглядом. Как же девушка которую он доводил, пришла к нему перед ночной сменой? Сейчас бы ей спать, дабы не пропустить вызова, но она лишь поправляет рукава своего желтого свитер и ставит руки в боки, совсем как маленькая. -Я тебя не приглашал, — говорит он жестко, делая шаг вперёд и тянется к ручке двери, чтобы выпроводить непрошенных гостей. Подальше, черт возьми, от его дома, подальше от него. Так, чтобы он больше никогда не пытался поверить в любовь. -А я тебя и не спрашивала, — ее голос жидкий металл, такой твердый, незвучащий так же приятно, как обычно. В будние дни она бы сказала: «Простите, сэр, мне очень жаль». Но видимо календарь, что с новым порывом ветра упал на пол выделил этот день красным маркером. Очевидно, что эта пятница не такая уж и обычная для Кары тоже. -Проваливай, — рычит Риз, зная надо мягче, но нет, он не поддастся на эту уловку, не посмотрит в ее глаза-болота, он сбежит в окно, чтобы не усомниться в самом себе. Выйдет вон из гостиной и утопиться в ванной, но не сломается в ее неясном оскале. -Риз, — зовет она, толкает руку, проходя вперед в своих носках в уточку. Мужчина злиться, он закрывает только что открытую дверь, в его квартире становится напряженно и душно. Как будто они стоят в морге, смотря в лицо мертвеца, спорят друг с другом и видят на месте бедняги тело своего напарника. -Где ты был? — ее голос становится мягким, как обычно, патока, растекающаяся под лопатками, тянущая и стягивающая, посылающая волнами мурашки. Она откидывает распущенные волосы, с кудряшками на концах, назад и выглядит слишком красивой для этой квартиры, непривычно уродливым кажется Риз, преграждающий ей дорогу. Кара грациозна и, словно молот, ломает его. Из-за ее спины кошмары из детских снов, вглядываются и растягивают время, как свои челюсти, оголяя тысячи острых зубов. Глаза ее —зеркало самых потаенных страхов мужчины и он, как Горгона боится взглянуть в щит Геркулеса, зная, что замрет, что рассыплется в пепел, что, пожалуй, ни за что уже не собрать. Но он заглядывает, ее глаза блестят пьяно и обжигающе, как водка, скользнувшая внутрь. Горячо и приятно. Риз рассыпается, смотрит на девушку, что так старательно отталкивал дальше, просто потому что больше не мог склеивать раны пластырями. Ведь уже исполосован вдоль и поперек и бежать некуда, ноги переломаны. А вот она — секира, рубящая его, а он будто и рад, послушно стоит и смотрит в ее глаза-болота. -Я объездила все больницы, но тебя нигде не было, — ее руки, с этим уже давно вышедшим из моды французским маникюром, проходятся, как по клавишам рояля, по скобам, по этим аккордам, цепляющим своей болью. Он жмуриться, но как собака тянется к руке, к человеческому теплу. -Напивался дома, — оправдывается он, и резко отворачивается, ступает деревянно, как машина, берет в зубы новую сигарету, но не зажигает. Он открывает пустой ящик, пытаясь что-то найти там, что-то очень важное, но не находит. Кидает туда сигарету, вырванную из зубов и с хлопком закрывает. Зачем курить если легкие превратились под ее взглядом в пепел? Пластырей нет, нет ничего чем бы он снова зашил все свои раны, поэтому надо бежать, однако, где-то там, он слышит поганый смех противника и смотрит на Кару, что поступью сытой пантеры подходит ближе. Риз искал табельное. Потому что Кара тянется к нему, рассматривает его швы, а застрелиться кажется лучшим выбором. Он обещал этому миру больше не тонуть в омуте глаз, всегда держаться подальше от людей, что обязательно всадят кол в его сердце. Остерегаться привязанности. Но Кара лишь едва касается его щеки, и он уже привык, подсел, как на наркоту. Однажды, она, конечно же, отдаст письмо, в котором черным по белому будет написано почему ей пришлось уйти. Так обязательно будет, он знал. В свои тридцать пять он такой же ребёнок, боящийся боли. Правда уже душевной и именно эти диковинные наркотики с названием «привязанность» принесут мученья ему. -Раз так, я тебе не нужна, — она выходит, уже не злая и не усталая, в коридор, но замирает, услышав его голос со сбивчивым дыханием. -Зачем, Кара? — он первый раз зовет ее по имени и от этого вздрагиваю оба. Он хочет продолжить, добавив: «Зачем же ты сломала меня? Зачем заставила поверить, что я хоть кому-то нужен? Зачем кинула меня в ловушку?» -Потому что ты и правда мне важен, — она говорит это, будто ковыль на ветру колышется — легко словно нет в этом никаких проблем. Может для нее конечно же и нет. Но Риз понимает, что там внутри, где скреплено все такими же металлическими скобами, все трещит и рвется. Нет, он все эти две недели, да и всю свою жизнь, отталкивал людей и Кару не для того, чтобы все так просто разрушилось, чтобы он просто задохнулся на этой кухня, которая, кажется, уже пропиталась запахом девушки. Лаванда забила пробкой нос и дышать чем-то еще кроме ее запаха совершенно не получается. Он делает шаг вперед, нарушив все правила. Делает еще шаг и хватает девушку за руку. Завтра наверняка синяки останутся на коже. Ему больно он рушится. -Зачем? — вновь спрашивает он, не веря тому, как частица за частицей растворяется отрицание, превращаясь в этот запах лаванды. Он уже чувствует, как его тело покроется новыми ранами, как только девушка уйдет. Но та разверчивается и лишь коротко целует его в губы. Мимолётно, так, чтобы трещинами рассыпаться вновь. -Наверное, потому что влюбленные люди всегда совершают глупости. Она уходит, гладит подушечкой большого пальца его руку и просит себя беречь до ночной смена, там она уже сама справится. Кара оставляет пакет и Риз, увидевший это, выскакивает в домашних штанах и черной футболке на улицу, потому что надо. Не только оттого, что ручки пакета жгут ладони, истина проста — запах лаванды исчезает и дышать становится тяжело. Выстрел — он попадает в цель и вот пару секунд, и пуля упадет на пол, разрушив его окончательно. И на потеху своей соседки, Риз поймает передозировку. Остался лишь миг, чтобы взять конфискованные наркотики и закончить со всем этим. С этой тяжкой ролью мученика любви и одиночества. Одна секунда. Он стоит босиком на грязном снегу и пальцы поджимает от холода, когда девушка смотрит на него с противоположной стороны магистрали. Когда Кара тыкает пальцем в пакет, а затем и в самого мужчину, он понимает. Открывает его и красные валентинки, подписанные ее аккуратным почерком, греют его сердце. Впервые он касается их, а под десятками сердечек одно белое. И маленькими буквами написано: «в жизни всегда бывают исключения, даже если все кажется лишь злой игрой». Миг и пуля застревает, все рассеивается, вселенная вдруг разрешает ему стать нормальным человек и нигде больше не слышны насмешки любви. Есть только запах лаванды, кудряшки и глаза на той стороне дороги. Он не слышит стук гильза о бетон и от этого что-то ломается внутри так красиво и правильно. Риз впервые за столько лет улыбается искренне. Он пробил артерию. Раскрыл грудную клетку, разорвав все аорты посреди улицы, умоляя ее лишь об одном — чтобы та взяла его сердце и положила за пазуху, согрев своими зелеными, как летняя трава, глазами. И никогда больше не отпускала его душу в этот мир шулеров, злости, одиночества, чтобы он больше не был жертвой злой игры любви. И она, отдавая свое сердце взамен, конечно же, обещает. Ведь каждому одиночеству нужно свое одиночество и Кара, несомненно, нашла зеркало своей души.