Забытая нежность

Однажды к дому Твиков подъезжает черный автомобиль. Сначала оттуда высовывается вылизанные до блеска черные туфли, а затем и все тело. Мама быстро накрывает на стол и прикрикивает на Твика, чтобы он не копошился под ногами и шел в комнату, а отец с улыбкой отвечает на немой вопрос сына: «Мой старый друг приехал. Иди-ка уроки делай, пока взрослые общаются». Повзрослев, Твик, конечно, поймет, что никаким другом он отцу не являлся. Как ни странно, из своей комнаты он не слышит ничего: ни дружеский приветствий, ни громких возгласов радости, ни смеха — ничего, что говорило бы о приятельских отношениях. Наоборот, дом погружается в тишину. Твик крадется по лестнице вниз, но опять же не слышит ни звука. Он спускается еще ниже и наконец-то сквозь открытую дверь кухни видит троих взрослых. Теперь понятно, почему он ничего не слышал — они шепчутся. Твик, как и любой другой ребенок, прекрасно знает, что дело плохо, если взрослые начинают шептаться. Через открытое окно в гостиной светлыми мягкими лучами солнце освящает комнату, и все в доме кажется сверкающим и полу прозрачным. Твик вдыхает запах свежеприготовленного маминого пирога с малиновым дуновением из сада, и думает, что даже этот тип не сможет нарушить этот прекрасный день. Ему становится скучно смотреть на немую сцену, и поэтому, раз уж ему открылся такой хороший шанс, он решается пробраться в кабинет отца, дабы прибрать к себе пару бумажек для рисования. Пол не скрипит, дверь не скрипит, ничего не скрипит, и все идет гладко, но, к сожалению, у него плохая привычка не смотреть себе под ноги. Твик спотыкается о черный чемоданчик в кабинете, коробка широко раскрывается, и оттуда вываливаются десятки белых маленьких баночек, что-то вроде упаковок для лекарств. Они словно снежные шарики, только тяжелее и тверже, катятся на все четыре стороны кабинета. Мальчик в замешательстве стоит в центре комнаты, смотрит на них и растерянно думает: «Отец болен?». В помещение вдруг заходит приехавший «друг». Им оказывается высокий, худощавый мужчина, одетый в дорогой твидовый костюм, нависающие густые брови придают лицу суровость и строгость, но широкая улыбка частично сглаживает это впечатление. Твик надолго запоминает то хищное выражение лица, с которым мужчина протягивает ему одну из упавших баночек со словами: «Возьми, малыш, принимай, когда будешь чувствовать себя плохо». Четырнадцатилетний Твик пугается, поэтому, без раздумий взяв баночку, он спешно бежит к себе комнату. Он просто открывает упаковку, видит странные желтые таблетки и, снова испугавшись, кидает баночку куда подальше в шкаф. Через год, когда ему исполняется пятнадцать, жизнь начинает давать трещины. Родители закрывают семейный бизнес, а однажды мама, собрав вещи, посреди дня уходит из дома и возвращается только через неделю, но в руках у нее нет вещей, зато есть заявление на развод. Когда он робко спрашивает маму, можно ли ему жить с ней, она странно смотрит на него и отрицательно качает головой. «Извини, милый, но я отдала вам двадцать лет моей жизни, пора бы и мне отдохнуть», — говорит она. Он долго глядит на ее уходящую фигуру, на ее короткие темные волосы, развивающие под напором июльского ветра. На ней старая домашняя юбка, и Твику кажется, что он видит на ней еле заметные белые пятна муки. Неужели больше никаких кексов по выходным? Иногда ему снятся теплые и узкие мамины руки, гладящие его по голове. Это было когда-то. Он помнит. Тогда он учился кататься на велосипеде, но вечно падал и в конце концов разбил себе колено. Осенние дожди, малиновый чай и тонкие пальцы, что медленно вытирали его слезы и его кровь с ног. Могла ли она уже тогда устать? Неужели тогда, когда она делилась своей нежностью, она думала о том, что ей надо отдохнуть? Любила ли она его когда-нибудь? Детства больше нет, и даже самые светлые воспоминания о нем осквернились черными уродливыми кляксами. Ричард Твик, его отец, был спокойным и нестрогим мужчиной. Мягкие черты лица выражали покорность, а снизу свешивался круглый безвольный подбородок. В детстве Твик любил сидеть у него на коленях и пить из его рук молоко. Почему-то поить получалось у него даже лучше, чем у мамы. После развода Твик отказывается называть этого человека своим отцом. Ричард похудел, черты лица заострились, и в них больше не было никакой кротости, они кричали о жестокости. На лбу появились глубокие морщины, они гармошкой выступали на лице, когда Твик искал его внимания. Иногда у него бывает такое отчужденное и пустое выражение лица, что сын даже боится к нему подходить. В такие вечера ему крадутся в голову пугающие мысли, и он запирает комнату на ключ. В шестнадцать на него начинается школьная травля. Абсолютно нелепейшая история. Он просто идет по коридору, спотыкается о свой развязавшийся шнурок и падает прямо на спину какого-то старшеклассника, конечно же, вылив при этом на него свой кофе из термоса. Этим парнем оказывается десятиклассник, широкоплечий и высокий Нил Блоск. Это становится началом кошмара, растянувшегося на целые два года. Нил Блоск избивает его стабильно два или три раза в неделю, Твик бегает от него по всей школе, уходит и заходит с заднего входа, игнорируя наглых готов, нередко делает за него домашку и в итоге полностью выгорает. Заостренные грязно-желтые зубы мерцают в полу темном освещении туалета, и Твик, захлебывающийся в собственной крови, упрямо цепляется глазами за них, чтобы не потерять сознание. Он глядит и глядит на эти желтые зубы, и ему мерещится, что это кусочки сыра, и Твику даже становится смешно. Лучше думать о желтых зубах обидчика, чем о нестерпимой боли по всему телу. Твик разбирает вещи в шкафчике. Бросая комки одежды на кровать, он неожиданно слышит стук. Под ногами лежит пластмассовая маленькая баночка. Он берет его в руки и, словно в замедленной съемке, вновь видит того мужчину и слышит его слова: «Возьми, малыш, принимай, когда будешь чувствовать себя плохо». Баночка слегка дергается в его зажатом кулаке, перед глазами проносятся кадры из его жизни — пустая родительская комната и армейские ботинки Ника, раздумывающего куда бы ими ударить. Дражайшими пальцами он берет одну таблетку и принимает его. Он не знает, истек ли у этого средства срок годности, он не знает, что это вообще такое, но ему давно уже плевать на свое здоровье. В лучшем случае, таблетки ему помогут, и еще в лучшем случае, он умрет. Тогда совершенно случайно воплотиться то, что неоднократно занимает его мысли. Он не умирает, наоборот, ему кажется, что после принятия этих штук все в нем возрождается. Восемнадцать лет. Его обидчики закончили школу и, наверное, сдохли где-нибудь за забором, по крайней мере так любит думать Твик. Школьная трескотня на коридорах звучит громче и надоедливее, чем жужжание комара прямо у уха, когда он пытается уснуть в глубокой ночи. Но в кровати его окружает лишь один комар, а здесь среди школьных кабинетов его теснят сотни комаров, толстых, больших и кровожадных, и которых не просто захлопнуть, ведь они двигаются в хаотичном движении. Они жужжат, жужжат и жужжат, и единственное, что остается для Твика — это сходить с ума в собственном бессилии. Он ненавидит школу. Эти стены запачканы его кровью, размазанной руками его истязателей, пол пропитан его слезами, когда он в агонии рвал на себе волосы и бился в истерике, а ученики прожжены его ненавистью, ведь на крики помощи, что с громким стоном вылетали из его уст, никто из них так и не пришел. Все, что он получал в ответ — развернутые к нему спины и безучастные взгляды. Он не переваривает эти мерзкие, равнодушные рожи тех, с кем он просидел бок о бок одиннадцать лет своей жизни. Утром он опаздывал и не принял свою дозу. В другой раз он был с радостью остался дома, но за еще один прогул его могли оставить после уроков. Его ломает. Ощущение такое, словно под его кожей бегают насекомые, ему хочется биться головой о парту, завыть, он готов ломать себе руки, чтобы хоть как-то затмить более сильную боль внутри. — Эй, можешь одолжить ластик? Он поворачивает голову и видит Бебе, сидящую за соседней партой. — Нет, — шипит он. Девушка кривит свое миловидное лицо, сразу же пожалев, что вообще обратилась к нему. Твик смотрит на нее своими огромными ввалившимися глазами, у него красные белки, черные круги под глазами, и совсем незаметно дергается правая бровь. Бебе становится страшно, и она отворачивается. Ричард не замечает или предпочитает не замечать очевидные изменения, произошедшем в его сыне. Он редко бывает дома, с утра до ночи посвящая себя работе, — изготовлению мета, или чем он там занимается, Твик без понятия, но ясно то, что у него в кабинете целый ящик чистого кристаллического вещества. Он, наверное, думает, что его сын совершенно отбитый и не сможет найти всю его заначку. Что ж, плохо для него. Он перешел с таблеток на кристаллы. Удобно расположившись в кровати, Твик медленно курит пипетку с метом. Когда-то он употреблял, потому что это придавало ему энергии и позитива, сейчас же он курит, чтобы нормально функционировать: без них он чувствует себя больным и чокнутым. Он засыпает. Так и проходят его дни — школа, доза и сон. — Так, Твик, выходи к доске и реши нам эту задачку. Блондин думает, что у него наконец-то начались слуховые галлюцинации из-за наркоты. Никогда к нему еще не обращались учителя. — Твик, ты меня слышишь? Выходи. Давненько что-то я тебя не видела в деле. Его снова ломает, и при чем сильно, и решение сраной задачи по алгебре —последнее, что он хочет сейчас делать. — Я ничего не знаю. По классу проносится смешок. Бровь Твика начинает дергаться сильнее. — Но, дорогой… «Никогда, блять, не называй меня «дорогой»!», — хочет заорать парень. Его бесит, когда кто-то совершенно незнакомый обращается к нему ласкательными словами. На ум сразу приходит мама со своими «милый», «драгоценный», «дорогой», «малыш», а он, будьте уверены, не любит вспоминать маму. —…как раз таки с практикой ты набираешься знаний, — мисссис Роллен улыбается. Он смотрит на ее улыбку и не видит там ничего, кроме желания унизить и поддеть. — Я не буду. — Не будешь? — Нет. Она не перестает улыбаться. У нее глубокие морщины на висках, все ее лицо такое жирное и толстое, изобильно обмазанное макияжем, что юношу передергивает от отвращения. — Ладно, молодой человек, либо выходите к доске, либо идите к директору, — от ее приторно-сладкого голоса парню хочется блевануть. Твик встает и направляется к выходу, но никакому директору он, конечно же, не идет. От злости он пинает мусорку возле школьного заднего входа, выплескивая все содержимое на землю. — А ты не из эко защитников, да? — раздается голос. Твик поворачивается и видит курящего Крейга Такера. — А ты, как видно, не из зожников. — О, упаси Господи, — смеется. Крейга он практически не знает, на сегодняшний день это самое длинное, что они друг другу говорили за одиннадцать лет учебы. — Ты че из алгебры сбежал? — Ну, не то, чтобы, — отвечает Твик, — меня выгнали. — Ого. И молчит. — Дай закурить. Крейг без слов протягивает ему сигарету. С этого дня он прогуливает каждую алгебру с Крейгом. Смотреть то на тупую улыбающуюся рожу миссис Роллен не хватает сил. Он часто думает, что с дыркой во лбу она перестала бы быть такой улыбчивой. Вчера он убил соседскую собаку. Твик плохо помнит, как это случилось, утром он просыпается с ужасным отходняком. Голова раскалывается, но в сознании мелькают кое-какие кадры. Похоже, вчера он слегка перебрал с дозой, потом пришел в сильное буйство от лая этой псины, вышел на улицу, подозвал ее едой и начал забивать большим камнем. Он лежит еще, потом с кряхтением встает и идет вниз к заднему двору. Там лежит труп собаки, рядом — недоеденная колбаса. Он смотрит на него, то есть на то, что осталось от него, и не чувствует ничего, кроме головной боли. Откуда-то с глубин его души, оттуда, где еще не все отравилось наркотой, ему шепчут, что надо остановиться, пока не поздно. Твик бы согласился, если бы, блять, не эта тупая боль в голове. Он идет спать. Он натыкается на это в сети совершенно случайно. Эрик Харрис, Дилан Клеболд, Колумбайн, 1999-ый год. Они убили двенадцать учеников и одного учителя. Журналисты пишут, что их действия отвратительны, но Твик считает, что они поступили храбро, ответив своим обидчикам. Да, конечно, среди них были те, кто не участвовал лично в травле, но он убежден, что равнодушие также равноценно жестоко, как и насилие. Он как никто другой знает, что ноющая боль внутри при осознании, что никто не придет ему на помощь, бывает такой же сильной как удар кулаком. Месть. Он проговаривает это слово где-то десять раз, ему нравится, как плавно и свободно оно перекатывается по языку. «Месть» на вкус, как старое вино, оно опьяняет и имеет долгое, приятное послевкусие. Думы о мести приносят больше эйфории, чем доза. — Что ты думаешь о мести? — спрашивает Твик. Как-то незаметно у них вошло в привычку болтать о всяком во время прогула. Ну, а чем еще заниматься? Блондин никогда и представить себе не мог, что сможет общаться с кем-то из ровесников, не чувствуя при этом желания ударить ему в лицо или оторвать ему голову. Рядом с Крейгом его ломка немного утихает, и иногда он даже чувствует себя нормальным. Крейг не удивляется вопросу, Твику кажется, что он вообще ничему не удивляется. — Месть? Это бессмысленно. То, что они общаются, еще не означает, что у них много общего, напротив, во многих вещах они кардинально расходятся. — Почему? — Я надеюсь, ты там никого убивать не собираешься? — он еле заметно ухмыляется, а у Твика перед глазами появляется противное лицо миссис Роллен. — То есть, если кто-нибудь поступит с тобой ужасно, ты не будешь мстить? — Нет. Знаешь, мне кажется, самая успешная месть для твоего обидчика — это плюнуть на него. — Но если он сделал тебе столько говна, что наплевать просто невозможно? — Послушай, замышляя месть, ты, наоборот, делаешь раны глубже, лучше просто забить и жить дальше. Жизнь слишком коротка, чтобы думать о своих обидах. — А мне кажется, жизнь длится мучительно долго. Крейг внимательно смотрит на него, а Твик уже сожалеет о сказанном: прозвучало слишком слащаво. — Ты, наверное, не поверишь, но я верю в правосудие, — заявляет Такер. — Но я тоже! Месть — это правосудие. — Я имел виду, судебное правосудие, а месть никак не может быть правосудием, потому что исходит она из личного гнева, а не из чувства справедливости. Твик молчит. Он не знает, что сказать. В своих убеждениях Крейг словно кирпичная стена, все доводы ломаются об его прочную защиту. Парень вообще не знает, что думать о Такере. По сути, даже этот конфликт мог бы стать веской причиной, чтобы оборвать с ним все отношения, но Твик все равно остается. Может быть, дело в его спокойном, низком голосе, в котором нет лишних беспокойств, высосанной драмы и тяжелого наркотического прошлого. Он говорит так, точно несколько лет скитался по миру и вернулся обратно, обретшим абсолютную гармонию с миром. Целую неделю Твик сомневается в том, что Крейг реален, возможно это галлюцинация его больного мозга. Он хочет проверить и смотрит прямо ему в глаза, так близко приближает свое лицо к нему, что между ними всего пара сантиметров. Такер не пугается, невозмутимо дает рассмотреть себя. Твик же понимает, что у галлюцинации не может быть такое неправильное, но в то же время такое выразительное лицо, вряд ли у иллюзии могут быть черные точки на носу, маленькие шрамы на подбородке, серые глубокие глаза. Как эти глаза, полные жизни и мыслей, могут быть плодом его воображения? Ему бы просто не хватило фантазии. Он прикасается пальцами к его коже. Крейг теплый, у него сухая кожа, которая сильно шелушится на щеках, он опускает руку ниже к шее, где под подушечками пальцев он чувствует биение горячей жилки. Нет, Крейг Такер состоит из плоти и крови, он живее всех его других одноклассников, реальнее даже его отца, чье лицо Твик уже начинает постепенно забывать. Твик ненавидит равнодушных, но Такер далек от равнодушия, он просто живет не в этом мире, а в своей дальней планете, где царит только тотальный покой. Твик думает, что именно это и влечет его к брюнету: у Крейга есть то, чего нет у него. Подвал пахнет сыростью и плесенью: здесь никто не убирается. Но это и не нужно, потому что Твику нравится этот аромат, аромат прогнивших мертвых крыс. Ему кажется, что он пахнет так же. Он с привычными движениями направляется к дальней коробке в правом углу, там хранятся кристаллы, на сей раз немного, похоже, новая партия еще не прибыла, и Твик берет совсем чуть-чуть, чтобы кража не была столь очевидной. Вообще-то, мальчик абсолютно точно уверен, что Ричард уже давно в курсе о делишках сыночка, но слишком сильно наглеть все-таки не нужно, а то этого запаса могут лишить. Он не хочет общаться с дилерами, а точнее с одним дилером, толстым и вечно потным продавцом фруктов из торгового центра. Расписывать этого типа долго нет смысла, он просто мерзкий. Твику хочется блевать, когда этот дилер смотрит на него своим масляным мутным взглядом. Твик взял свое и уже шел было к выходу, но глаза цепляются за неизвестную спортивную сумку. Сумка на вид совершенно новенькая, парень даже отсюда чувствует фирменный запах свежего текстильного материала, не заметить его среди старого хлама практически невозможно. Он подходит к нему. Сначала Твик думает, что в ней лежат деньги, но, когда он открывает ее, глаза его ослепляет чернильно-черный блеск оружий. Пистолеты, винтовки, дробовики... В голове, на удивление, пусто, нет никаких дельных слов, только огромная надпись красными и неоновыми буквами: «НЕ НАДО». Он берет в руки пистолет среднего размера и изумляется тому, насколько он тяжелый. Надпись перестает быть неоновым. Он приближает оружие к своему лицо и принюхивается — пахнет смертью. Этот пистолет — концентрация силы и власти. Люди могут хоть по семь часов в день заниматься спортом, быть уверенным и крутым, как Терминатор, грести по миллион каждый месяц, но, если направить на него дуло, он станет не значительнее таракана. Жалкое и ничтожное существо, молящееся о помощи. Миром управляет тот, у кого есть оружие. Внутри что-то ломается, возможно, здравый смысл, что бы там ни было, надпись перестает гореть полностью. Он засовывает пистолет в карман свитера, и эта штука такая тяжелая, что тянет одежду вниз. Если там в подвале он мало, о чем думал, то в комнате мыслей становится слишком много. От них гудит голова, и мальчик быстро закуривает кристаллы, чтобы успокоиться. Пальцы смогли зажечь зажигалку только с третьей попытки, только сейчас он понял, насколько сильно дрожит. Безумные, но притягивающие идеи ползут по его сознанию. Он не знает, что с ними делать. Твик практикует стрельбу каждый вечер в лесу. Впервые он оценивает природу Колорадо. Густые леса тяжело пропускают звук, это было ему на руку. Пули он покупает в местной лавчонке, он только говорит, что это надо для отца, хотя его особо-то и не спрашивают. Всем плевать. Пивные банки взлетают в воздух под напором пуль, и Твику нравится думать, что те, кого он так ненавидит, тоже могут так взорваться. Он неплохо стреляет. Каждая ночь заканчивается одним и тем же сновидением. Пушки сверкают в лучах солнца, из рук Бебе Стивенс падает ее хваленая косметичка, глаза полны ужаса не только у нее, но и у всех, красная помада на губах миссис Роллен отлично подходит к ее разбрызганным мозгам, и рядом с ним, попивая прохладный доктор Пеппер, стоит…Крейг Такер. Это были вязкие, тяжелые, наркотические сны, Твик не мог решить: нравятся ли они ему или вызывают отвращение. Он начинает стрелять по птицам, потом он присваивает себе немножко денежек из заначки отца, покупает на них глушилку и впервые стреляет вне леса. Район Твика сплошь заклеен плакатами о пропавших домашних животных, мало, кто догадывается, что их трупы лежат на дне мусорного люка в доме Твика. Парень тщательно наблюдает за тем, как животные испускают свой последний вздох, как глаза застывают и покрываются пеленой бесконечности и тьмы, как тело, которое когда-то было сильным и полным жизни, цепенеет и окунается в тысячелетнюю яму. Никакого страха, радости, привязанности, лишь бездонные мрак и пустота. Твик привыкает к смерти. — Любишь футбол? Твик качает головой. — А баскет? Твик снова качает головой. Крейг разочарованно вздыхает. На улице уже середина февраля, сквозь серые облака старой зимы проскальзывают теплые лучи приближающей весны, и Такеру надоело сидеть без дела, он подросток, в конце-то концов. Он хочет развеяться. — Пошли, — тон, не терпящий возражений, и Твик покорно встает с пригретого крыльца и идет за ним. Крейг приводит его в старую спортивную площадку, расположенную рядом с школой, но прикрытую близ лежащими лесами. Популярное место среди прогульщиков, и даже сейчас там лениво сидят готы и другие старшеклассники. — Эй, пацаны, в баскет поиграть не хотите? — спрашивает он и достает из рюкзака баскетбольный мяч. Несколько неизвестных Твику парней подходят к нему. Они быстро распределяются по командам, и блондин хочет встать в сторонку, чтобы не мешаться под ногами, но Такер ловит его за локоть, смотрит прямо своими серыми глазами и настойчиво говорит: — Будешь играть в моей команде. — Но я не знаю правил! — А тут и нечего знать. Мы на улице, а не стадионе. Играй, как хочешь, просто не давай им забить в наше кольцо и пробуй забить в их. Твику не дают сказать и слово, он уже в игре. Крейг умеет подавлять одним взглядом, одним простым движением. Щелчок, и любой уже пляшет под его дудочку. Твик предается игре. На удивление всех игроков, Твик играет неплохо. Сначала движения были неловки, смазаны, руки еще привыкают к мячу, а ноги к периметру поля, но со временем парень становится увереннее. Твика одолевает странное ощущение дежавю. Мяч, поле, другие игроки — все, словно уже было давно. И он вдруг вспоминает. Он был членом баскетбольной команды. Осознание бьет так сильно, что он позволяет противнику захватить мяч, а сам он, сославшись на головную боль, выходит из игры. Да, он точно играл. Он помнит скольжение кроссовок по ламинированному полу школьного спортивного зала, помнит стойкий запах пота в мужской раздевалке, помнит зимнюю игру с командой из Денвера. Знатно его команда тогда продула, но игра была хорошей, веселой. Это был седьмой класс, и Твик не был выдающимся спортсменом, но любил то, чем занимался. Как он мог забыть? Как? Кадры из прошлого совершенно выбивают его из колеи. Внутри оседает странное ощущение, когда Твик осознает, что он в общем-то не всегда был жутким чудаковатым парнем, а был волне себе обычным подростком с обычными подростковыми интересами. Он смотрит на играющих ребят, Крейг выглядит чуток встревоженным, но от темпа остальных не отстает. Все пошло не так с уходящего силуэта мамы. Он по ней скучает, и, кажется, он плачет. Твик убегает. Сегодня хочется обдолбаться так сильно, чтобы на завтрашний день забыть все. Поэтому в этот раз он не пойдет в домашний подвал, а обратится к тому мерзкому дилеру. Ему нужен его мет, отвратный как его создатель, мет, после которого голова болит так сильно, что смерть кажется приятнее. Иногда ему нужны такие дозы, как например тогда, когда Нил и его братва прошлись ботинками по его телу особенно болезненно, или, когда Ричард бросил ему под ноги его письма, предназначенные матери: «Пойми уже, она не ответит». Темно-серый дым лениво растекается по воздуху в комнате, и спустя секунду дым уже не серый, а красный, а потом коричневый вперемешку синим. Дым начинает кружиться, переплетаться, появляются странные очертания, какие-то смутно знакомые, похожее на человеческое лицо, и в следующую минуту линии становятся четче, и к ужасу Твика, на него смотрит его мама. Он хочет заорать, но изо рта вырывается лишь хрип, тело словно камень, парень не может двигаться. Все, что он видит — это лицо мамы, снизу выглядывает ее любимая синяя сорочка, и чем дольше он смотрит, тем ближе она ему кажется, он утопает в ее зеленых глазах, ему кажется, что ее волосы щекочут его лоб, настолько она рядом. А затем появляется ее рука с тонким браслетом — подарок отца. Узкая ладонь падает ему на грудь и начинает давить так сильно, что от боли темнеет в глазах. Ощущения такие, словно она разорвала его грудную клетку, забралась внутрь и сжимает сердце так, точно месит тесто. Он хочет столкнуть ее, убрать ее руку, но он парализован, а дышать становится все сложнее и сложнее, Твик чувствует, как тело бьет судорога, и из-за нескончаемой боли в сочетании с отчаянием из глаз текут слезы, он ощущает их смутно на своих щеках. Между тем лицо мамы начинает приобретать другие очертания, линии становятся расплывчатее, а потом и вовсе рассеиваются, на ее место появляется другое лицо — лицо Ричарда. Его губы двигаются, но уши словно забиты водой, и Твик ничего не понимает из услышанного. Проходят еще несколько долгих минут, пока мир не начинает приобретать свои естественные краски, а дышать свободнее. Еще через несколько минут он уже может двигать рукой, а затем и ногой. Он пытается заговорить: — Оо…т…ц, — челюсть плохо двигается, рукой машинально он трет свой подборок и ощущает нечто теплое и мягкое. Пена. — Паршивец, — шипит Ричард. Твик впервые видит отца таким сердитым. Его брови нахмурены, а губы сжаты, и это выглядит так неестественно, что парень на мгновение даже забывает о том, что только что он был на краю смерти. Сознание начинает проясняться, и он вытирает пену. — Что…что произошло? Мужчина резко поднимает сына, потащив за футболку. Максимально близко приблизив лицо, он медленно и четко выговаривает: — Слушай, сюда, Твик. Ты думаешь, что я совсем тупой и ничего не понимаю? Я знаю все, знаю, сколько ты воруешь из подвала, у меня каждый грамм записан, и я тебе многое позволяю, очень многое. Ты должен быть за это благодарен, а это значит — не палить контору. Ты не думал о том, что будет, если ты вдруг подохнешь? Полиция, обыски, личное дело, а этот дом полностью забит наркотой и компроматом, так что возьми себя руки и не закидывайся всякой дрянью. Если приспичило, то ты знаешь, где хранится запаска. За последние два года, это самое длинное и информативное, что когда-либо говорил ему мистер Твик, и парень, откровенно говоря, пришел в шок. В ответ на тираду — тишина. Твик не может выдавить из себя ни слова. Ричард отпускает сына, и тот падает на кровать. Сделав глубокий вздох, мужчина снова говорит: — Я надеюсь, ты понял. Чтобы такого больше не было. И уходит. Твик так и остается лежать, с мученическим взглядом смотря в потолок. Он весь в мерзкой жиже, что вышла из его рта, из носа идет кровь, и тонкие полоски слез текут по его щекам. Лицо искривляется в болезненной гримасе: глаза широко раскрыты, а брови вытянулись ко лбу. Он не знает от чего ему больнее: от передоза или от того, что отец больше беспокоится о своей безопасности, чем о жизни своего ребенка. Зачем? Зачем ему все это? Эта жизнь? Как же все это бессмысленно, бестолково и пусто. Никого нет рядом, что поплакаться, в школе его либо не любят, либо игнорируют, а дома он чувствует себя сиротой при живых родителях. Лучше бы он сдох, смерть уж явно приятнее, чем испытывать то, что нахлынуло на него сейчас. Что-то разрывается в нем, он это чувствует. Какая-та тонкая нить, что связывало его с этим миром, натянулось слишком сильно от напряжения и бесповоротно оборвалась. Дорога широкая и безлюдная, но Твик все равно умудряется спотыкаться об мусорные баки или пожарные гидранты и падать, похоже, эффект не прошел до конца. Кожа покрывается мурашками, струи прохладного ветра, словно оплеухи, бьют его по щекам. Он забыл накинуть что-нибудь на плечи и так и вышел — в грязной футболке и домашних штанах. Дома то появляются, то исчезают, и он не понимает, куда он идет и зачем, но взгляд вдруг выхватывает синий дом с велосипедом и цветочными клумбами на переднем дворе. Что-то в нем есть знакомое, кажется, он был здесь, этот двор, этот фасад, эти тюльпаны — они кусками проступают в памяти. Позапрошлая неделя. Твик ждет Крейга на улице, когда тот переодевается дома. Это был вторник, день алгебры, и они гуляли по всяким захолустным уголкам, пока Такер не упал в лужу. Ноги не слушаются, Твик хочет повернуть обратно или хотя бы идти дальше, но он уже поравнялся с полу увядшими цветами миссис Такер и, как видно, останавливаться не собирался. Глухой стук о дверь, и только после этого он замечает дверной звонок. — Твик, ты что здесь делаешь? Оказывается, Крейг может удивляться, и Твик глупо ухмыляется: да уж сегодня он только и делает, что раскрывает новые стороны знакомых людей. — Я…не знаю. Такер тем временем возвращает на лицо свою обычную невозмутимость и раскрывает дверь шире: — Заходи, давай. Тебе повезло, что родителей нет. Он заходит, и в нос сразу же ударяет запах нормальной, благополучной жизни. — Кто там? — раздается крик сверху. — Школьный друг пришел. Сиди в комнате и помалкивай, Руби. Из верхнего этажа сквозь перила лестницы выглядывает девчачье лицо. Абсолютно ничего схожего с Такером, кроме одного — самоуверенность и твердость проскальзывает в каждом ее движении, как и у ее брата. — Будете бухать? — Конечно, нет, завтра в школу, — раздражается Крейг. — А тебя это когда-нибудь останавливало? Парень бросает в нее тапок, но промахивается, и Руби со звонким смехом удаляется куда-то верх. Крейг, неразборчиво ругаясь на сестру, идет на кухню и жестом показывает Твику следовать за ним. Гостю некомфортно, расплывчивость в сознании прошла, и на его место пришла осознанность. Зачем он пришел сюда? Его сажают за стол и ставят перед ним чашку теплого черного чая. Такер садится напротив него. — Ну, — тянет он, — что случилось? Твик пьет чай и чувствует себя глупо. — Ничего. — Как это, ничего? Брюнет смотрит внимательно и с беспокойством, и его собеседник уже второй раз за этот вечер жалеет, что не подох еще у себя в комнате. — Ничего. Минута тишины. Кухня у Такером обставленная, намного чище и ухоженнее, чем у него. Везде чувствуется рука хозяйственной женщины, и Твика снова охватывает тоска. И у них когда-то была такая кухня, сейчас там полный беспорядок. Со злобным «мяу» из угла выходит толстый и огромный кот, кажется, он уже готовился запрыгнуть на стол, как вдруг появляется Руби, которая берет в его руки, намереваясь потащить его в себе комнату. Глядя на пышную и густую шерсть питомца, в которых утопают пальцы девочки, Твик невольно думает, что живи Такеры на несколько кварталов ближе к его району, то этот кот, наверное, бездыханный лежал бы в его подвале. Ах, да, он же кровожадный живодер-ублюдок. Как он мог забыть. Крейг быстро допивает свой чай, громко вздыхает и говорит: — Ладно, пошли ко мне наверх. Ты переоденешься, и потом чем-нибудь еще займемся. На удивление вечер прошел довольно неплохо, без неловкости и смущения, легкие разговоры об учебе и предстоящих экзаменах, игра в какой-то дешевый хоррор, и парень на целые три часа ощутил себя обыкновенным подростком. Твик хочет думать, что его радует видимая мало заинтересованность Крейга к его явным проблемам, но в душе все-равно ползет это противное, но такое привычное чувство: всем снова плевать. Горящая обида все еще никем и ничем не прикончена. Твик спит в гостиной на диване и ранним утром до прихода родителей Такера уходит к себе домой. А там его ждут пустая мамина комната и пустые отцовские глаза. Он не идет в школу. Вместо этого он выходит на улицу и начинает неспешно и как можно незаметнее прогуливаться по соседскому району. В кармане джинс он большим пальцем легонько проводит по лезвию перочинного ножа, а уши ищут ближайший недовольный лай собак или голодное мяуканье котов. Дни текут обычно, но однажды, во время очередного прогула, Крейг его спрашивает. — Твик, а почему ты пошел с нами поход? Блондин вскидывает брови. — Какой поход? — Ну, как какой? Школьный. Буквально позавчера было. Мы все договорились провести вместе время. — Кто «все»? — Твик ничего не понимает. Крейг как обычно вздыхает и объясняет. Как оказалось, всю прошедшую неделю старшеклассники Южного парка решили устроить большой поход, перед выпускным, их последняя времяпровождение в неформальной обстановке. Голова Твика гудит. Он впервые слышит об этом. — А тебя, что не приглашали? Все были, кроме тебя. Он качает головой, и на этом разговор умирает. Крейгу, как ни странно, неудобно. Ясно, что они все просто забыли о Твике. Твика словно бьют наковальней этим открытием. Он понимает, что не может так спокойно далее сидеть, и коряво попрощавшись, убегает домой. Гостиная встречает бездушной тишиной, и Твика начинает разрывать от преисполняющих его эмоций. Он раскрывает рот в яростном крике, в этом вое безумия звучит животное начало, громкий и неудержимый ропот бессилия и одиночества, и в уголках глаз начинают собираться детские слезы обиды. Он даже не совсем понимает, почему эта так сильно его задело, ведь ему не привыкать быть игнорируемым или забытым, но, может быть, именно это и стало причиной. Возможно, ему осточертело быть тряпкой, невротиком, которым можно помыкать, и возможно, он, черт возьми, пошел бы на этот тупой поход, если бы его пригласили. Его уносит в прошлое: мать собирает вещи, Ричард сидит за обеденным столом, и лишь ладонь, сжимающая чашку с кофе чуть сильнее, чем обычно, выдает его реальное состояние. Юный Твик плачет и хватается за полы маминой юбки, но она вырывается и шлепает его по пальцам, Ричард отмахивается от него словно от назойливой мухи, когда он приходит к нему в комнату за поддержкой. А вот здесь сильная рука перехватывает его у туловища, Твик сопротивляется, но сила не на его стороне, и он сдается в плен. Жалким взором он глядит на своих одноклассников, напрасно прося помощи, но они отводят глаза, и парень не знает, что приводит его в большее отчаяние — Нил Блоск или их равнодушие. Твик смотрит на голую стену, когда там висели вышивки мамы, но она взяла их собой. Банальная метафора, но он, словно эта стена, она отняла у него что-то и оставила его пустым и убогим. Какая жалкая жизнь, думает он, просматривая кадры из прошлого. Ничего хорошего, ничего, за что можно было зацепиться. На ум приходит Крейг, ну а что он? У него своя жизнь, у него есть сестра, родители, чистая кухня и у него уж точно нет сумки, набитой тяжелой наркоты, в подвале. Крейг, мама, Нил, одноклассники, мама, Крейг, Нил, школа…все наваливается на его щуплые плечи с новой силой, и Твик тонет в этом круговороте нахлынувших чувств. Что-то елозит по его телу, это странное ощущение, граничащее с яростью и отчаянием, но свирепее первого и томительнее второго. Часы в комнате тикают, и в тишине этот тик звучит громче ударов бонго. Твику чудится в этих тиках злая насмешка, смех его обидчиков, словно Нил Блоск заявился в его дом и трясется от хохота, видя его в таких расстроенных чувствах. Он с резким движением снимает часы, бросает его на пол. Кровь кипит, и жилки на щеках мгновенно напрягаются, все, что давит на него выливается в ударе кулака. Циферблат, конечно, не разбивается с первого удара, но Твик не отступает, он бьет и бьет, на костяшках пальцев появляются первые синяки, а стекло наконец-то дает трещины. Запчасти разбросаны по всей гостиной, жгучая боль пронзает его костяшки, они полностью разбиты, и кровь густыми каплями капает на ковер. Но ему плевать на нее, он практически не чувствует ее, но чувствует нечто более великое и торжественное. Он смог постоять за себя, он уничтожил эти уродливые висячие часы, больше никогда они не будут так издевательски тикать над его страданиями. Он смог ликвидировать одного своего обидчика, что насчет остальных? Они будут жалеть, что забыли про него. Твик даст о себе знать, пусть даже силой. Он не ходит в школу. Твик идет туда только по вторникам, когда он и Крейг вместе прогуливают. Теперь их встречи приобрели для него особое значение, ведь Твик уже все решил для себя, он задумал шоу с грандиозными выступлениями и с летальным для него исходом. Потому он чувствует нечто трагическое и обреченное в их нынешних разговорах, последние минуты своего пребывания на земле он хочет провести, как ни странно, с Крейгом. Твик хочет слушать его ровный, низкий голос, ощущать тяжелый взгляд серых глаз, покинуть этот мир, прокручивая в голове эти весенние меланхоличные дни, — лучшее, что можно извлечь из его короткой жизни. Твик смотрит, как Крейг бежит по полю, смотрит, как он забивает гол и самодовольно улыбается прохладному ветру, он движется как гибкое и сильное животное, и почему-то Твик хочет плакать, но на слезы нет ни сил, ни времени, в эти оставшиеся дни надо только действовать. И он действует. Он нагло берет из подвала всю сумку с оружиями, да и Ричард в конец пропал, Твик не видел его последние два месяца. Наверное, он все-таки доигрался с крутыми парнями. По утрам и вечерам он практикует стрельбу, днем разрабатывает план. Он знает, кого точно он должен уничтожить — туда входит практически вся школа, и кого он точно не тронет — там числится один лишь Крейг. Мет все еще входит в его обязательный дневной рацион, но, откровенно говоря, эффект уже не так сильно чувствуется, как раньше. Он слишком возбуждён предстоящим событием, и даже наркотик не сможет переплюнуть это. Твику вообще кажется, что он находится под метом сутки напролет, даже не употребляя его. Через месяц выпускной бал, и надо быть готовым. Он надевает длинное черное пальто, под ним черная рубашка и черный пистолет. Он, конечно, не станет тащить всю сумку, а возьмет дробовик и еще один пистолет на всякий случай. Вечерние сумерки пробиваются сквозь полу задернутые занавески и темными полосками ложатся на светлые полы комнаты. Твик нервно осматривает свою комнату: мусор на полу, выцветшие обои уродливого зеленоватого оттенка, запыленные книги и голые стены. Он тщательно смотрит на все, ведь это его последний раз, Твик не может поверить, что больше никогда не вернется сюда. Все здесь пропитано им, его болью, его одиночеством. Это комната хранит все его воспоминания: здесь он рос, здесь он смеялся, здесь он плакал, здесь он разговаривал с самим собою, потому что больше не с кем, здесь он рвал себе волосы, здесь он жил… Руки дрожат от невроза и беспокойства. Боже, сегодня он умрет! Боже! Сомнения окутывают его. До этого он был словно в тумане, ему нравилось думать об этом, подготавливаться к этому, ощущать себя этаким мстителем, жестоким героем, ставшим на защиту ущемленных, и все это казалось таким далеким и пространственным, и вот день икс настал. Похоже, у него подкашиваются ноги, и Твик с остервенением бьет себя по щекам. Возьми себя в руки! Но он не может, ко рту подступает тошнота, и он бьет себя и еще, и еще. Какая-та мысль ползет к нему, но каждый раз ускользает, когда он хочет поймать его. Эта мысль насмешливо трясет перед ним своим хвостом, и Твик никак не может проникнуть в сего суть, рассмотреть в нем слова или образы. Он достает из ящика мет. Эта последняя доза в его жизни. На улице уже достаточно поздно. Школа горит яркими цветами, своеобразной радугой они отображаются в ночном небосводе. Скоро там появится новый цвет — темно-красный. Двадцать минут назад Твик написал Крейгу, чтобы он немедленно приехал к нему домой, мол у него появились серьезные проблемы. Такер не проигнорирует. Твик крепко сжимает рукоять пистолета и не ощущает никакой скованности, мет придал ему решимости. Ночь хлещет его волосы теплым весенним воздухом, и Твик готов идти против морали, совести, переступить страх и доказать наконец-то всем, что Твик Твик не просто неудачник, из которого можно вить веревки и про которого можно забывать. Теперь они не забудут, никто из его одноклассников не забудет, он будет сниться им в ночных кошмарах, они будут видеть его лицо в темноте, в прохожих, в толпе, его образ вьется им в психику так сильно, что понадобится не один мозгоправ, его фигура станет такой же внушительной как фигура Сатаны, желтые волосы будут вселять им страх, и ненормальными невротиками в конце всего станут они, а не он. Некоторых из них заберет с собой в Преисподнюю. Они будут гореть с ним на одном котле. Мозги словно растеклись в месиво. На лице тупое напряженное выражение, зрачки расширены из-за дозы. Он приближается к парадным дверям, пока не видит темный силуэт возле парковок. Он целится. — Кто там? Неизвестный начинает двигаться и постепенно выходить из темноты к горящему фонарю. Крейг. Твик мгновенно опускает пушку. — Что у тебя там, дружище? — его холодным голосом можно резать плоть. — Уходи, К..рей..г, — словами пока что плохо удается управлять, челюсть не слушается, по подбородку течет слюна. Тот спокойно заявляет: — Нет, не уйду. Твик чувствует беспомощность перед его жестким взглядом, всегда так, Такер умеет подавлять, но в этот раз он не собирается отступать. — Проваливай, Крейг! — блондин снова направляет на него дуло. — А то, что? Застрелишь? — ухмыляется он, — Давай, попробуй. Рука трясется, и Твик ощущает, как горькие слезы перекрывают его взор. В следующую минуту Крейг стоит уже совсем рядом. Он мягко забирает пистолет из дрожащей руки Твика и платком вытирает слезы. А потом обнимает. Твик глушит свои безудержные рыдания в плече Крейга, слез так много, что, кажется, он не может дышать. Теплое живое тело поддается навстречу его горю, отчаянию, и Твик теряется в этом объятии, Такер обнимает все его обиды, злость, разочарование, ненависть. Он душит эти эмоции, и они потихоньку начинают потухать в Твике. По крайней мере, на этот вечер. — Ну, зачем, Твик? Зачем? — бормочет парень. — Ты ведь не такой… — Кре..йг, Кр..г, ты, ты…— так много слов вертятся на языке Твика, но он не может собрать их воедино. То, что он хочет выразить, невозможно обречь в слова, фразы. Все, что бы он не говорил, звучало бы пошло, неуместно, нелепо. — Ничего, я тебе помогу. Мы сможем пройти через это. Все это станет плохим прошлым, но ждет нас только хорошее будущее. Они отстраняются друг от друга. Крейг кладет свои руки ему на плечи, его серые, всегда такие отстраненные глаза блестят влажностью в ночном отсвете, в них выражение полной скорби и печали. Такер выглядит постаревшим и потрепанным. Твик верит ему, он верит этому человеку всем сердцем и понимает, что только этих слов и ждал с самого начала, от кого-угодно — от родителей, от одноклассников, от учителей, от Крейга. Одно лишь слово, один лишь жест, намекающий на поддержку. В свое время он получил его Крейга и схватился за него как за спасательный круг. И вот теперь это переросло в нечто большее. Немало трудностей их ждет, но в эту ночь под радостные крики и заглушенную попсовую музыку из школы все кажется невероятно легким и воздушным, пушки вдруг становятся слишком тяжелыми, и душу Твика пробирает забытая нежность, все его чувства и любовь сузились до одного человека — Крейга Такера.