Неправильно

      Это происходит буквально через полтора года после того случая. Маленький Питер крепко сжимает в руках его штанину и шепчет то, что неправильно. Нельзя. Запретно. Пит тихо, совсем нежно выдыхает «папа», а мир, кажется, замирает. Баки, будто наяву, чувствует, как ему отвешивают тяжёлую пощёчину. И обжигающая вина тонет в щемящей нежности. Он грёбанный предатель.       Уже потерпевшее много за этот век сердце замедляет свой ход, сбивается с привычного ритма и не может забиться с прежней непоколебимостью и решимостью. Джеймс пытается определиться, что он чувствует. Определённо гордость, несомненно вину. Этот маленький ребёнок заставил его растеряться, задохнуться от счастья и понять, что он готов на что угодно, лишь бы мальчишка так же продолжал доверять ему. Верить в него, Джеймса, настолько, что считать своим родителем.       Но, Господи-господи-господи, как же это неправильно! Баки обязан сказать, прошептать, написать, сделать хоть что-то, потому что он не папа. Он кто угодно, но не отец лохматого Питера, который смотрит на всё своими невозможно большими глазами. Питеру пять с половиной, и Баки должен, сжимая кулаки, не смотря в эти огромные глазища, наполненные незаслуженной преданностью, открыть правду. Пробормотать, пробурчать, прошипеть, прошептать, показать жестами, но не вводить в заблуждение.       Но Питеру пять с половиной, он совсем малыш, и он точно не поймёт, что такое смерть. Он будет задавать вопросы, ответы на которые Баки не знает. Джеймс попросту не готов. Питер тоже не готов. Баки не готов произносить в этой квартире при этом ребёнке в слух то, что разрушит, разобьёт маленькое сердце мальчишки. Сердечко, которое ещё недавно, всего лишь полтора года назад, стучало в ласковом и суматошном ритме «папа-папочка», и это не принадлежали Джеймсу Бьюкенену Барнсу. Весь Питер, тогдашний Питер, от маленьких пяточек до вихрастой макушки со своими большими глазёнками принадлежал Стиву и Тони. Дышал ими, тараторил-тараторил, не замолкая, не прекращая, не сомневаясь. А сейчас Баки заменил их, просто вытолкнул их с заслуженного пьедестала, заменил незаменимое.       Какой из Барнса родитель, какой из него отец, когда он страдает бессонницей и паранойей, на него накатывают неконтролируемые приступы паники, и он может часами сидеть или стоять неподвижно, не реагируя ни на что. Но маленький, такой глупый, но ласковый Питер нашёл в нём что-то, увидел то, что воспринял как отцовскую фигуру. И Баки действительно не понимает, как он может заменить настоящих родителей, как он может заменить строгого, но невозможно мягкого Стива и саркастичную, но всё же заботливую Старк.       Питер видит в нём, что лучше бы увидел в Наташе или полковнике Роудсе, то, чего нет. Чего не видит сам Барнс, и от этого не легче.       О, боже. Почему Баки не может вымолвить простое нет тогда, когда Питер шепчет то, что ненужно, что подрывает Джеймса окончательно. Джеймс чувствует себя предателем, жалким трусом, который не может угомонить бешено стучащее сердце, и раскрыть, наконец, правду. Он не отец. Он не папа. Он…       Должен сказать, что Питер не его сын. Хотя бы это. Этого будет достаточно. Этого хватит. Но малыш Питти, это маленькое неугомонное солнышко, заслуживает знать правду. Но ему всего лишь пять с половиной, и он, что смешно, невероятно приятно и до остановки сердца больно, зовёт его папой, лежа в кровати и прося спеть.       …жалок.       А Питер смотрит на него своими большими глазёнками, дёргает за штанину, просит лечь рядом, накидывает на него кусочек одеяла, прижимается так крепко и доверчиво, тыкаясь куда-то в подмышку, что Баки готов выть. Это не его, он не заслуживает. Он не справляется, малыш Питер не его ребёнок.       Но ему бы хотелось?..       — Пап, – он снова произносит это, так ласково и надтреснуто, и Джеймса выкручивает от боли так, как не ломало никогда прежде. — Давай споём нашу песенку?       Баки не заслуживает этого. Питер, эта малютка, не должна звать его папой. Он же предатель, жалкий трус, который никак не может прекратить этот балаган. Просто скажи нет, прекрати то, что начал делать ещё полтора года назад. Ты не сможешь воспитать Питера достойно, прикрываясь ложью, и молчать о его настоящих, безумно когда-то любивших его родителей. Просто нет. Это несложно. И будет самый правильный поступок за столь долгое время.       — Конечно, про крошку паучка?       Питер обвивает свои руки вокруг его торса, почти переползая на него полностью и смотрит, а Джеймс видит бездумное обожание, телом чувствует суматошный ритм крохотного сердца, колотящего любящее и нежное «папа-папа-папа», преданное ему. Баки чувствует, как малютка Питер врастает в него, покоряет своей лаской и сдаётся, не в силах изменить то, что уже идёт неправильно. Питер любит его, и Джеймс не готов, чтоб единственное живое существо, увидевшее в нём что-то достойное, невероятное, оставило его.       — По трубе по водосточной паучок взбирался, Но полился дождь, и крошка смытым оказался. Солнце вышло из-за тучки мокроту сушить, - И опять по водостоку паучок спешит.*       Питер начинает улыбаться ему куда-то в подмышку.       — Ты самый лучший, – бормочет он.       Баки готов скулить, но ощущает лишь, как сердце обливается кровью, и каким неожиданно тяжёлым становится Питер, лежащий на нём сверху.       — Малыш, но мы-то знаем, что самый лучший у нас это ты.       — Нет.       У Питера всё предельно просто. Ему легко, он чувствует в Барнсе отца, а значит — защиту. Баки коробит, выкручивает, подымается тошнота. Нельзя, не так, не с теми людьми. Баки лезет через себя, подставляя Роджерса, он травит память о нём его сыну, лжёт. Джеймс не пытается пререкаться, возражать, просто пресечь на корню то, что создаёт иллюзию того, что они семья.       Семья. Это слово вяжет во рту, действует подобно яду и травит-травит-травит. Если они семья, если Питер действительно что-то для него значит, Барнс должен раскрыться, прекратить, уничтожить, пресечь, оставить.       Правда в том, что Баки не готов оставлять Питера. Сначала, потому что это сын лучшего друга, теперь — это его (не)сын. Но это неправильно. Они никто друг другу. Джеймс лишь травит память о родителях, действуя вирусом, проникая под кожу, в каждую клетку и заражая собой. Так нельзя. Но Питер тянется в ответ. Питер отвечает, Питер улыбается, Питер крепко обнимает его, у них есть даже свою дурацкая песенка, которую Баки постоянно напевает мальчишке перед сном. Старая английская песенка о крошке паучке.       Баки задыхается. Чёрт возьми, как же это невыносимо.       Питер любит висеть на его спине, пока Барнс (он действительно это делает?) варит в кастрюльке дурацкую гречневую кашу, потому что другие Питер отказывается есть и может начать изображать рвотные позывы, потому что — фу, как можно жевать такую гадость! Первые разы, когда Питер неожиданно начал запрыгивать на спину, тарелки, чашки, ложки или любая другая кухонная утварь трескались, крошились или гнулись в его руках, а мальчишка даже не вздрагивал, лишь заглядывал в кастрюльку через его плечо и благоговейно выдыхал в ухо:       — Вау.       И спрашивал о том, способен ли Баки также сломать карандаш, ту синюю машинку, которую Питер притащил с собой, когда Стив и Тони попросили присмотреть за ним, оторвать дверную ручку или раздавить телефон. А стоило Джеймсу привыкнуть к таким прыжкам, перестать ломать посуду, а это произошло на удивление быстро, как Питер стал ходить за ним хвостиком, сидеть рядом на диване и засыпать при вечернем просмотре новостей. Ближе к пяти годам, малыш невзначай приносил цветастые книжки, которые притаскивала каждый раз Наташа, аккуратно укладывал на журнальный столик, забирался к Баки на колени и просил прочитать, в нетерпении хлопая себя по коленям.       Из Джеймса никудышный родитель: первые полгода пребывания Питера в его квартире, в его жизни он помнит смутно. Они постоянно бегали за какими-то справками, уточняли, проверяли, доказывали, что Джеймс Бьюкенен Барнс, не смотря ни на что, всё же сможет приглядеть за ребёнком. Баки собирался воспитать мальчишку, достойного своих родителей, Баки собирался приглядывать за Питером, стать ему другом, дядей, кем угодно, но не отцом. Он отказывается занимать то место в сердце Питера, что никогда не должно было принадлежать ему.       Джеймс не хочет становиться предателем. Выталкивая память, пусть совсем и непродолжительную, о Стиве и Тони, он предаёт своих друзей. Он лжёт малышу Питеру. А он последний, кого хочет отталкивать от себя Барнс.       Что угодно, лишь бы Питер прекратил звать его отцом. Но, твою мать, как же это приятно! Эта глупая привязанность, преданность Питера, его доверие доказывают, что Баки не безнадёжен. Он способен, — он до сих пор может, — помогать людям. Баки всё ещё не сломлен.       Его тяжело сломать. Но тихий шёпот малыша, его большие глазища, всегда смотрящие на Барнса, крепкие объятия выворачивают все внутренности на изнанку. И в то же время Баки готов признать, что это лучшее, что случалось в его жизни.       Питер ребёнок ласковый, непривередливый и жутко любопытный, и Джеймсу, на удивление, интересно с мальчишкой. Ему весело и невероятно спокойно.       Баки Барнс может с удовольствием сказать, что гордится своим ребёнком.       Но самое ужасающее то, что малютка Пит — сын Стива. Сын его лучшего друга, брата по духу.       Питер не его.       Джеймс не может шагнуть через себя, совесть сжирает его, поглощает, гложет. Вина топит всю ту радость, всё то наслаждение, всё то удовольствие, что приносит времяпровождение с мальчишкой. Баки любит петь Питеру ту дурацкую песенку о крошке паучке, позволяет мальчишке прыгать на свою спину, когда он готовит ту противную кашу, которая у него уже выходит в совершенстве, читать детские книжки о ходячем дереве и прочей чепухе, смотреть вечерами новости в компании Питера, понимая, что Стив Роджерс и Тони Старк, которые просто решили сходить на свидание, не придут домой. Питер тоже никогда не вернётся к себе домой. И Баки хочется думать, что Питер, его крошка Питти, нашёл себе дом в его некогда мрачной, прохладной квартире, теперь уже заваленной машинками, кубиками, конструктором и прочими игрушками, которые Баки непреднамеренно, но всё же давит изо дня в день, из раза в раз.       Что гложет Барнса ещё сильнее, чем то, что он никак не может сказать Питеру нет, заставить его прекратить называть отцом, чувствовать себя предателем и никак не пытаться исправить ситуацию, просто потому, что это выше его сил, это то, что Питер восхищается своими родителями только как супергероями. Питер не знает их, Питер не чувствует ту скорбь и ту вину, которая растворяет Барнса изнутри каждый день. Но Баки полтора года добивался полного расположения Питера, его полного доверия. Баки Барнс ненавидит себя за то, что переусердствовал.       Джеймс ненавидит Тони Старк и Стивена Роджерса за то, что они заставляют разгребать и терпеть всё это в полном одиночестве. И топится в бессильной и бесполезной ярости, потому что понимает, что никто из них и не предполагал, чем обернётся обычное свидание. Грёбанное свидание, с которого все всегда возвращаются.       Баки думает, что ещё немного и он свихнётся.       Это неправильно. Невозможно. Запретно. Ложь.       Чёрт, Джеймс Бьюкенен Барнс готов отдать всё, лишь бы доверчивый Питер, засыпающий под эту нелепую песенку каждую ночь, продолжал оставаться с ним.       Какая же он тварь.       Неблагодарная, малодушная, слабовольная сволочь, которой представился шанс хоть раз сделать всё правильно.       И Бак решается, когда Питеру семь. Пит достаточно большой, чтоб сказать полуправду: он не его отец, они не семья, он его усыновил. Баки присаживается перед мальчишкой на корточки, заводит бионику себе за спину, а правой треплет тёплые вихры на макушке. Питер счастливо жмурится, хлопает его по плечам и стукается с ним лбами.       — Малыш, понимаешь…       Мальчишка продолжает улыбаться, сжимает его плечи своими крохотными ладошками. Питер довольный, расслабленный, доверчивый. Но Баки обязан. Это просто, не больно и быстро. Ничего же не изменится в их отношениях?       — Да, пап?       Барнс вздыхает. Это просто. Я не твой отец. Ты не мой ребёнок. Ты не должен почитать меня как родителя. Я твой дядя, лучший друг отца… Питер смотрит на него мягко, улыбаясь глазами и высказывая свою признательность; так же смотрел на него Стив, когда обрабатывал ссадины, царапины и растяжения. Это же проще простого, особенно сейчас, когда прошлое ковыряет и так израненное, постоянно ноющее сердце. Баки уже не может терпеть, он жмурится и криво улыбается.       — Давай сходим прогуляться? Погода просто прекрасна.       На самом деле, погода сегодня настоящее дерьмо. С самого утра льёт ливень и на улице довольно промозгло. Ужасно. Невозможно. Почему он не может рассказать правду? Правда всегда даётся легко, стоит лишь начать.       Причина в том, что Джеймс не хочет, чтоб Питер знал правду.       — Правда? Круто! – Пит тут же разворачивается и бежит к себе в комнату одеваться, останавливаясь лишь на пороге. — Можно я надену те красно-синее сапожки, что принесла тётя Нат?       Баки кивает. И себе, и Питеру. Его ребёнок, его мальчишка может отгородиться от него. Баки не готов терять малыша. Барнс не готов терять того, кто видит в нём что-то хорошее. Барнс не готов терять единственное, что связывает его с прошлым; что связано с его братом.       Джеймс уже смирился тем, что он предатель. Но если цена освобождения от вины — потеря Питера, то Баки не готов её заплатить. Барнс готов быть сжираемый собственной совестью ради того, чтоб малыш Пит всё также засыпал вечерами при просмотре новостей.       И всё же он тварь.       Баки осознаёт это, когда видит прямое доказательство того, что его эгоистичность пагубно сказалась на Питере. Мальчишке десять, у него под глазом наливается сине-фиолетовый синяк, и он улыбается ярко, будто начищенный пятак. Напротив них сидит строгая, яро недовольная, грозная мамаша, прожигающая его взглядом, рядом с ней — её притихший сын с оторванным рукавом рубашки и рассечённой бровью. Барнс думает, что Стив бы такого не допустил: его сын не должен был быть доволен дракой. А Баки был недостаточно внимателен, что-то упустил, не доглядел, как неловкий Пит, обожающий разбирать различные книжки, применил насилие к кому-либо.       Какая же он скотина. Он испортил маленького ребёнка. Он оказал по-настоящему дурное влияние на единственное, что осталось от Стива и Тони. Баки портит всё, к чему прикасается.       — Пап, а меня Гвен поцеловала.       Джеймс теперь понимает, почему Пит сияет ярче солнца.       — За то, что я уделал его.       Барнс думал, что падать ниже некуда. Кошмар, как он испортил ребёнка? Баки считает, что он позволял слишком многое, что он его разбаловал. Но это же не так? Он не мог этого сделать. Ему бы не позволили ни Наташа, ни Джеймс, ни Сэм и ни даже Клинт. Никто не позволил бы сделать из Питера то, что стало сейчас. Так где же он напортачил? Неужели, это потому, что он скрывает правду?       — Мистер Барнс, миссис Миллс, прошу проходите.       Прежде чем Джеймс успевает отойти от стула, Питер хватает его за штанину и тихо, нежно шепчет:       — Он хотел отрезать ей косичку, пап.       Баки думает, что никогда в жизни он не чувствовал себя настолько гордым, каким был сейчас. Он воспитал достойного ребёнка.       Его сын, несомненно, самый лучший. И Баки знает, что ни один человек в мире не сможет переубедить его.       И всё же это не его сын.       И Баки знает, что с того самого момента, как Питер назвал его папой, с того самого момента, как их связь стала только крепче, он не был достоин укладывать Питера в кровать, закидывая мальчишку игрушками и придумывая на ходу нелепые сказки, где главным героем была ручка от зонтика; он должен был запретить Питеру висеть на его спине подобно обезьянке, когда он готовит этот скучный, но полезный завтрак; он не должен был засыпать на полу у кровати, когда Питера лихорадило после трёх съеденных за раз мороженных; Баки не обязан был искать глупый набор Лего на прошлый день рождения Питера… Джеймс Бьюкенен Барнс не обязан был заботиться о малютке Питере, заправляя за него постель и отчитывая Чёрную Вдову за то, что позволила рисовать на себе водостойкими фломастерами, которые Баки оттирал щёткой с Питера в течении трёх дней. Джеймс Барнс не должен был ходить ругаться с соседями, потому что их собака напугала мальчишку во время прогулки. Джеймс не обязан был следить за режимом дня, игнорируя собственные нужды, позволяя малышу спать на нём практически всю ночь, не имея возможности пошевелиться. Баки не должен был воспитывать Питера, он должен был всего лишь присмотреть, не проникая в сознание Питера подобно яду.       Баки не должен был позволить войти Питеру в своё сердце так легко и просто.       Джеймс Бьюкенен Барнс определённо ужасный человек.       Потому что он лжёт тому, кто в него верит, кто на него надеется, кто находит в нём опору и безопасность, кто ставит его в пример и равняет супергероям.       Но Джеймс не герой. Он им станет, когда скажет правду, которая поколеблет веру Питера в него.       И Питу всё те же десять, когда Баки, наконец, сознаётся.       — Я знаю, пап. Но что мы будем смотреть Скуби-ду или Гарфилда?       Сердце начинает биться в привычном непоколебимом ритме, и Барнс может спокойно вдохнуть. Но почему Питер относится к этому так спокойно? Он же виноват, определённо виноват, перед Стивом и Тони.       — Их не было со мной, когда был ты. Они не могли быть рядом и, вероятно, доверяли тебе, раз оставили меня с тобой. Они хотели, чтоб ты присмотрел за мной, и ты справился с этим на отлично, пап. Я люблю тебя, но их, к сожалению, не помню, и мы никак не можем это изменить.       Джеймс никогда не думал, что улыбаться можно так широко и легко, как он делал это сейчас.