Неприличный танец

Яков Петрович музицировал чрезвычайно редко и всегда только по собственному желанию, никогда не поддаваясь на уговоры. Поэтому, заслышав звуки фортепьяно, Николай тотчас же поспешил насладиться игрой дорогого Яшеньки. Как пришел со службы — в шубе и сапогах — он замер на пороге музыкальной залы, не смея войти и разрушить очарование момента. Впрочем, не то Гуро все же услышал его шаги, не то просто имел удивительную способность всегда замечать местоположение Гоголя, но играть он перестал. Развернулся на пуфе и приветственно улыбнулся. — Добрый вечер, я помешал? — Едва ли Вы способны помешать мне, Коленька. Всегда язвительный и жесткий, дома Гуро, казалось, светился ровной мерцающей нежностью. — Рад слышать. А что вы играли? — О, это, Коленька, прекраснейшее сочинение нашего дорогого Михаила Ивановича. Вальс-фантазия. Очаровательное произведение, но, думается мне, плохо предназначенное для бальной залы, — Яков Петрович обернулся к инструменту и продолжил, наигрывая уже иное, — другое дело вальс номер два господина Грибоедова. А Вы как считаете? — Да я, собственно, даже и не знаю, — Николай всегда так мило краснел, когда смущался, а с момента начала общения с Яковом смущаться ему приходилось куда как чаще, — я, честно сказать, и танцевать-то не умею. — Печально, — задумчиво откликнулся Гуро, но вдруг порывисто подскочил с пуфа и направился куда-то в сторону, — впрочем это недолго исправить. Шорох доставаемой пластинки, движение иглы, пара мгновений шипящей тишины и в воздухе разливается чарующая мелодия. — Да бросьте наконец шубу, Николенька, и сюртук свой скидывайте. Сейчас я вам все покажу, душа моя. Становитесь в закрытую позицию, вот так, да. На три счета, с правой ноги вперед, левую в сторону, приставить. Теперь левой назад, правую в сторону, приставить. Правая, два, три, левая, два, три. Правая, два, три, левая, два, три. Медленно. С подъёмом. Шаг — внизу, за ногой — подъём, ставим пятку, сгибаем колено. От каблука — внизу, за ногой — подъём, пятка, колено. Внизу, подъём, опустились, опять внизу, подъём опустились. Хорошо. Вверх, три, раз, вверх, три, раз, вверх, три. Свечи мягко освещали залу, пластинка подошла к концу и была заменена, а от сводов отражалось нежное, но властное: «Руку мне на плечо. Ну смелее же. И квадрат.» Эти стены давно не видели столько улыбок и не слышали столько смеха. А вечер все длился и длился, и плавно переходил в ночь. И в такт вальсам звучал задорный и уверенный счет Николая: «Балансе, dos-a-dos, балансе, vis-a-vis, шассе, глиссе, dos-a-dos, vis-a-vis…»